Мари Лу - Легенда Страница 30

Вопросы Кайана продолжались целую вечность, десятки и десятки вопросов, каждый еще сложнее, чем предыдущий, и в конце концов я уже не знал, почему отвечаю так, а не иначе. Кайан все время делал какие-то пометки, а один из его ассистентов записывал экзамен с помощью маленького микрофона.

Мне казалось, я отвечаю хорошо.

А потом меня запихнули в поезд, который отвез нас в лабораторию.

При этом воспоминании меня трясет, несмотря на то что яркое солнце до боли сжигает кожу. «Я должен спасти Идена, — мысленно повторяю я снова и снова. — Через месяц… Идену исполнится десять. Оправившись от чумы, он должен будет пройти Испытание…»

Моя нога пульсирует сама по себе. Кажется, что она взорвется под бинтами и кровь заполнит всю крышу.

Проходят часы. Я теряю счет времени. Солдаты сменяют друг друга на посту. Солнце меняет положение на небе.

А потом, когда оно милосердно начинает катиться к горизонту, кто-то выходит из лифта и направляется ко мне. Это Девчонка.

Джун

Я едва узнаю его, хотя после суда прошло всего семь часов. Дэй лежит в центре круглой платформы. Его кожа потемнела, а волосы взмокли от пота. Засохшая кровь все еще покрывает одну из прядей, словно Дэй ее выкрасил. Сейчас она выглядит почти черной.

Когда я приближаюсь, Дэй поворачивает ко мне голову. Не знаю, видит ли он меня, потому что солнце еще не до конца опустилось за горизонт и, возможно, ослепляет его.

Это еще один Гений. И не просто середнячок. Я встречалась с другими Гениями и раньше, но ни одного из них Республика не держала в секрете. И никто из них не получал высшего балла.

Один из солдат, охраняющих платформу, подходит ко мне, чтобы отдать честь. Он тоже изрядно вспотел, каска не защищает кожу от солнечных лучей.

— Агент Айпэрис, — здоровается солдат. Судя по его акценту, он из Рубинового сектора, пуговицы на униформе надраены до блеска. Уделяет внимание деталям.

Я осматриваю остальных солдат и снова перевожу взгляд на него.

— Вы свободны. Скажите своим людям выпить воды и укрыться в тени. И передайте следующей смене караульных явиться пораньше.

— Есть мэм. — Солдат щелкает каблуками и выкрикивает остальным команду.

Оставшись на крыше наедине с Дэем, я снимаю плащ и опускаюсь на колени, чтобы лучше рассмотреть его лицо. В ответ Дэй лишь недружелюбно меня разглядывает. Его губы так сильно потрескались, что по подбородку стекают капельки крови. Для разговора он слишком слаб. Я смотрю на его раненую ногу. Она выглядит гораздо хуже, чем сегодня утром, что неудивительно, и распухла вдвое. Должно быть, внутрь попала инфекция. Голень лежит под неестественным углом. Из-под бинтов сочится кровь.

Я невольно прикасаюсь к ране в боку. Она больше не болит. Осталась только короста.

«Нужно будет проверить, что с ногой», — вздыхаю я и снимаю с пояса фляжку.

— Вот. Попей. Я не могу допустить, чтобы ты умер сейчас. — Я медленно лью воду Дэю на губы. Сначала он вздрагивает, но затем открывает рот и пропускает струйку воды внутрь. Я жду, пока Дэй напьется (это длится целую вечность), а потом разрешаю ему выпить еще.

— Спасибо, — шепчет он и сухо смеется. — Думаю, теперь ты можешь идти.

Некоторое время я изучаю Дэя. Несмотря на обгоревшую кожу и взмокшее от пота лицо, его глаза все такие же яркие, только взгляд слегка расфокусирован от долгого нахождения под солнцем. Внезапно я вспоминаю нашу первую встречу. Повсюду была пыль… и из нее появился этот прекрасный парень с самыми голубыми глазами на свет, он протягивал мне руку, чтобы помочь подняться. Я мотаю головой. Мне стыдно. Ведь, возможно, эти самые глаза Метиас видел перед смертью.

Я молчу, и Дэй снова шепчет:

— Где мои братья? Они оба живы?

— Да, — киваю я.

— А Тесс в безопасности? Ее не арестовали?

— Насколько мне известно, нет. Она в безопасности.

— Что делают с Иденом?

Я вспоминаю слова Томаса о генералах, которые приехали с фронта, чтобы посмотреть на мальчишку.

— Я не знаю.

Дэй отворачивается и закрывает глаза. Старается дышать глубже.

— Не убивайте их, — шепчет он. — Они ничего не сделали… а Иден… он вам не лабораторная крыса. — На минуту Дэй замолкает. — Я не знаю твоего имени. Думаю, сейчас тебе уже нетрудно его назвать, да? Мое-то ты знаешь.

Я пристально смотрю на Дэя.

— Меня зовут Джун Айпэрис.

— Джун, — шепчет Дэй. Он медленно переводит взгляд, чтобы посмотреть мне в глаза. Когда мое имя срывается с его губ, внутри меня рождается странное теплое чувство. — Джун, мне жаль твоего брата. Я не хотел ему ничего плохого.

Взгляд Дэя пронизывает меня так же легко, как и на улицах Лейка. Меня учили никогда не верить в сказанное заключенным. Я знаю, что все они лгут и скажут что угодно, лишь бы тебя уязвить. Но сейчас все по-другому. Слова Дэя… звучат искренне, звучат серьезно. А вдруг он говорит мне правду? Вдруг в ту ночь с Метиасом случилось нечто другое? Я глубоко вздыхаю и заставляю себя опустить глаза. Логика превыше всего, напоминаю я себе. Логика спасет тебя, когда уже ничто не поможет.

— Слушай, — говорю я, вспомнив еще кое о чем. — Открой глаза и посмотри на меня.

Дэй выполняет мою просьбу. Я наклоняюсь ближе и изучаю их. Вот оно. Странное пятнышко в его глазу, рябь в голубом океане радужки.

— Как это у тебя появилось? — Я указываю на свой глаз. — Этот дефект.

Должно быть, я говорю что-то смешное, потому что Дэй начинает смеяться, а потом закашливается.

— Этот дефект был подарком от Республики.

— Что ты имеешь в виду?

Секунду Дэй колеблется. Я вижу, что ему трудно сформулировать мысли.

— Я бывал в лаборатории Центральной больницы и раньше. В ночь после Испытания. — Он хочет поднять руку, чтобы показать на глаз, но цепи со звоном тянут ее обратно. — Они что-то сюда ввели.

Я хмурю брови.

— В ночь твоего десятилетия? Что ты делал в лаборатории? Тебя же должны были отвезти в трудовой лагерь.

Дэй слабо улыбается, словно его клонит в сон.

— А я думал, ты умнее…

Я подавляю желание огрызнуться. Очевидно, солнце не выпалило в нем дерзость.

— А что с твоим коленом?

Дэй бросает на меня взгляд, сплошь пропитанный сарказмом, самый сфокусированный за сегодняшнюю встречу.

— И это тоже работа твоей Республики. Травму колена я получил в то же время, что и дефект глаза.

Я наклоняюсь и внимательно смотрю на него.

— Почему Республика так с тобой поступила, Дэй? Почему они хотели уничтожить Гения, получившего высший балл на Испытании?

Дэй поворачивает голову и недоуменно смотрит на меня.

— О чем ты говоришь? На Испытании я провалился.

Он тоже не знает. Конечно. Откуда ему знать? Я понижаю голос до шепота:

— Нет, не провалился. Ты получил высший балл.

— Это какая-то игра с сознанием? — усмехается Дэй. Он двигает раненой ногой и напрягается от боли. — Высший балл… хах. Я не знаю никого, кто когда-либо получал тысячу пятьсот очков.

Я складываю руки на груди.

— Я получила.

— Ты? — Дэй поднимает одну бровь. — Ты Гений с высшим баллом?

— Да, — киваю я. — И ты тоже.

Дэй закатывает глаза и снова отводит взгляд:

— Это смешно.

Я пожимаю плечами и отвечаю:

— Верить или нет — твое дело.

Дэй беспечно машет рукой:

— Не сходится. Почему я тогда не на твоем месте? Разве не в этом смысл вашего обожаемого Испытания? — Дэй хочет замолчать, однако, поколебавшись, продолжает: — Они ввели мне в глаз что-то жгучее, как яд осы. Разрезали колено. Скальпелем. Потом силой заставили выпить какой-то препарат, а потом… Я уже лежал в подвале больницы среди трупов. Но не умер. — Дэй снова смеется, его голос очень слаб. — Прекрасный день рождения.

Над Дэем проводили эксперименты. Теперь я в этом уверена и от одной этой мысли чувствую тошноту. Они хотели изучить его необычные физические способности, его быстроту и ловкость, поэтому разрезали его колено. Они дали Дэю выпить препарат, чтобы узнать, насколько слаб может быть его пульс, и решили, что он умер, когда его сердце на время остановилось. Они ввели что-то в глаз Дэя, чтобы понять, почему его зрение настолько острое. Все эти мысли пролетают в моей голове за секунду. Но это ведь не имеет смысла и идет вразрез с ценностями Республики. Зачем терять Гения? Испытание должно быть справедливым. Если получаешь высокие баллы, твоя судьба — нести благо обществу. Таков закон.

Или они увидели в Дэе нечто опасное? Искорку дерзости, мятежный дух, который живет в нем и сейчас? И правительство решило, что обучать Дэя гораздо рискованнее, чем отказаться от пользы, которую он мог принести? В прошлом году тридцать восемь детей, получившие выше тысячи четырехсот пятидесяти баллов, были объявлены Гениями. Я могу понять, почему Республика сочла возможным потерять одного, самого строптивого.