Антон Орлов - Убийца наваждений Страница 36

Темре записал на салфетке адрес храма. По-быстрому проглотить обед – и туда, до визита в полицейское управление времени хватит. Похоже, отдыхать сегодня не придется.

«Ничего за душой», – это выражение Клетчаб слышал не раз, но никогда не вникал в его смысл. Будто бы в Иллихею оно попало вместе с иммигрантами, которых жрецы-маги вытаскивают из сопредельного измерения ради улучшения демографической ситуации в Империи. Как бы то ни было, а теперь Клетчаб его припомнил и подивился тому, до чего метким оказалось пришлое словцо.

У Демеи ничего за душой не было.

Это наводило не меньшую оторопь, чем кровавая расправа, которую крутая дамочка учинила над теми сволочными ушнырками, едва не повязавшими Луджерефа. Такой ерунде, как чужие душевные движения, он никогда не придавал важности, хотя в то же время старался все это подмечать и учитывать: там оно поможет обстряпать дельце, чтобы тупак вернее клюнул на приманку, тут поспособствует спасению от очередных неприятностей. Наблюдательность у него была натренированная, это помогало и в министерских интригах, когда он звался Ксаватом цан Ревернухом, и в воровских делах. Вот и к Демее он помаленьку приглядывался, стараясь понять, чем она живет-дышит и чего, стало быть, от этой красотки ожидать. А там не оказалось ничего. Ну, как есть ничего, форменная пустота!

Демея напоминала темную пустую комнату, в которой нет не только мебели, но даже и пыли, и занавесок на окнах, да и за окнами ни зги не увидишь. Всякий человек чем-нибудь да заполнен, это проявляется в репликах, шуточках, мимолетных взглядах, ухмылках, интонациях, вздохах, жестах, умалчиваниях, прочих деталях поведения – все это наполнено смыслом и сообщает какую ни на есть информацию о своем хозяине. Но не в случае Демеи. В ней ничего подобного не было.

Или даже не так: время от времени она что-нибудь говорила, усмехалась, презрительно щурила красивые, хотя и белесые глаза, а в промежутках между этими проявлениями индивидуальности становилась похожа на оживший манекен, вот тогда и начинала ощущаться ее пугающая внутренняя пустота. Ничего общего с бесстрастностью или замкнутостью – то-то и оно, что самое натуральное ничего!

Клетчаб не смог бы пересказать это словами, но, находясь около Демеи, он чувствовал это ничего своей старой бывалой шкурой, по которой пробегали стайки паникующих мурашек. Должно быть, дело в том, что Демея чокнутая, хотя по поводу пряток от цепняков или добычи деньжат она соображала и действовала на зависть рационально. Небось битая жизнью каторжанка, подумал Луджереф с одобрением, хотя примешивались к этому одобрению опаска и смутное чувство «что-то здесь сильно не так». Кабы не обстоятельства, нипочем бы с ней не спутался.

Пока он, как ни крути, нуждался в ней, да и она в нем тоже. Двое объединившихся изгоев. Демея привела его в свое убежище, обустроенное под Овечьей горкой, на которой стоял завод по разделке и переработке туш морских овец – весьма ценных, хотя и довольно опасных промысловых животных. Горку пронизывали два горизонтальных туннеля, один новый, соединенный с шахтами заводских подъемников, а другой старый, его сперва начали строить, но после почему-то забросили и вход замуровали.

В старый туннель можно было забраться через замаскированную фанеркой дыру на пустом каменисто-глинистом склоне, которую Демея, по ее словам, обнаружила случайно.

Что могло «случайно» понадобиться видной из себя стерве с аристократическими замашками в промышленной зоне вблизи завода, воняющего на всю округу копотью, несвежей рыбой и подгнившими потрохами, Клетчаб не стал докапываться. Чутье подсказывало, что ответ может лишить его спокойного сна. Демее он нужен как помощник для поисков кого-то, кто не хочет с ней встречаться (и, надо полагать, правильно делает), так что пока можно не дергаться. Главное тут не прозевать шальную удачу и унести ноги до того, как нужда в тебе отпадет.

Внутри было затхло, но сухо. Ни газа, ни электричества, поэтому приходилось пользоваться восковыми свечками и старинными керосиновыми лампами. Под ногами на каждом шагу хрустел мусор – крошево мелких камешков, щепки, чьи-то хрупкие косточки. К заброшенному туннелю примыкало несколько боковых помещений. В одно вел тот самый лаз с поверхности, прикрытый обломком фанеры, в другом был устроен схрон: постели из тряпья, походная керосиновая плитка, бутыли с водой, кое-какая посуда, в том числе помятый чайник. Рыбья вонь разделанных туш проникала даже сюда, но ее как нельзя кстати перебивал густой запах керосина.

Этот схрон Клетчаба сразу насторожил. Сперва он не понял, в чем дело, но потом дошло: вряд ли все это барахло натащила сюда Демея. Зачем бы ей, например, подбирать истрепанный кожаный мяч, или дрянную, с размытым изображением рамгу «Островные войны, атака морских демонов: 144-й эпизод», или сломанную и починенную удочку? Да и одежонка, использованная для сооружения постелей, но в то же время вполне пригодная для носки, если тебе незазорно выглядеть нищебродом, была сплошь мужская. Напрашивался вывод, что кто-то жил здесь до Луджерефа с Демеей, и, вероятно, жил не так давно, а теперь уже не живет. Подевался куда-то.

Когда союзница ненадолго отлучилась, Клетчаб тщательно осмотрел комнату и обнаружил кое-где на полу, на тряпье, на серой от грязи штукатурке стен засохшие пятнышки крови. Определенно это была кровь, а не что-то другое.

До возвращения хозяйки он успел устроиться как ни в чем не бывало на куче лохмотьев и с заинтересованным видом уткнуться в «144-й эпизод». Впрочем, подумалось уже в который раз, словно он сам себя уговаривал и успокаивал, ей покамест нужен живой помощник. А ему на ближайшее время пуще толстого бумажника нужна эта чокнутая кукла, способная, глазом не моргнув, укокошить четверых наемников, а то не хотелось бы угодить в лапы ретивых посланцев Империи.

– Ты должен найти для меня одну женщину, – заговорила Демея, усевшись напротив, по другую сторону тусклой керосиновой лампы. – Она где-то в Лонваре. Ее зовут Инора Клентари. Вместе с ней девочка четырнадцати лет, Кайри Фейно, ее дальняя родственница и воспитанница, Инора называет ее своей племянницей. Они не так давно приехали из Олонвы. Вот их фотографии, возьми с собой. Они должны находиться вместе, но, возможно, и нет. Меня интересует прежде всего Инора Клентари. Если что-нибудь выяснишь о Кайри Фейно, тоже будет неплохо: используя девчонку, можно добраться до Иноры.

– Что, там у тебя к ней разборки на миллион? – понятливым тоном справился Клетчаб – и тут же получил по губам.

Удар был несильный, но ошеломляющий. При этом Демея постаралась не задеть лампу: она себя контролировала и действовала рассудочно. Белесые глаза смотрели холодно, с обычным для нее презрением.

– Запомни хорошенько, здесь я госпожа. Я не разрешала тебе обращаться ко мне на «ты».

Мужское самолюбие взбунтовалось, да и воровской гонор взыграл, но Луджереф железной рукой упихал эти правильные чувства в дальний чулан своей души. Жизнь, знаете ли, дороже. А то еще не хватало, чтобы в этой берлоге кровавых пятен прибавилось… Разве что в глазах блеснуло, перед тем как он покорно вымолвил:

– Извините, госпожа Демея. Привычка. Я постараюсь их найти.

И уже после, отвернувшись, чтобы налить воды из бутыли в чайник, подумал: «Прирезать бы тебя спящую, сука психованная!»

Котяра молился в храме Лунноглазой на улице Зимних Ягод. В полутемном зале никого больше не было, и монах в одиночестве простерся ниц перед возвышением с величественной ониксовой статуей, элегантно обернувшей хвост вокруг лап.

Темре предложили подождать. Он положил в чашу для пожертвований несколько серебряных сулов, прогулялся по опоясывающей молельный зал сводчатой галерее с изящными бронзовыми кошками в стенных нишах.

Наконец появился брат Рурно. Смотреть на его бледное, с припухшими веками и закаменевшими чертами лицо было тягостно и страшновато: никогда еще Темре не видел таким жизнерадостного Котяру.

– Джел, что случилось? – Он назвал друга мирским уменьшительным именем, как в детстве.

– Темре… – Тот как будто заметил его лишь сейчас, после того как он заговорил. – У меня деда больше нет. Моего прадеда, дедушки Тавьяно.

– Светлая ему память, – сочувственно и с грустью отозвался убийца наваждений. – Печалюсь вместе с тобой. Он был очень хорошим человеком, я всегда буду его помнить.

– Темре… – Голос монаха сорвался, а круглое лицо сморщилось, словно он еле сдерживался, чтобы не завыть или не разрыдаться.

– Ну, успокойся, Джел. – Темре обхватил его за плечи. – Сколько ему было – девяносто два? Он прожил долгую и достойную жизнь, и проводить его нужно достойно, молитвами и добрыми пожеланиями.

– Девяносто три, – прорычал Котяра, глотая слезы. – Он не своей смертью умер! Убили его… Какая-то мразь его убила.