Панцирь - Андрей Гардеев Страница 40

а другие не посмели бы оспаривать силу, выходя и борясь вперед моего мнения. За такое я заколочу до полусмерти любого из своих, даже в таком состоянии. Я скор на гнев. Я счастлив биться. Меня часто сжирает ярость. Я не понимаю, как во мне это уживается и переживаю, обдумывая это долгими ночами – хотя думать и не мастер. Дагот говорит характер отточат в “Яме”, отсеют изъяны, оставив лишь врожденное серебро души и синеющий костяк псевдо-металла. Я хочу ему верить.

Дагот сжал мое плечо, вернув в реальность.

– Ты сделал верно, друг.

Истина.

С ней невозможно спорить – она как свод Улья, тяжелая, ограничивающая, неизменная.

– В тебе кровь дхала. Это справедливо. Серебро, друг. Сегодня ты в очередной раз узаконил это. Теперь простые слова одобрены Справедливостью, кровью и жизнью, – он кивнул на тело. – Достойного соперника. Идеал воинского серебра сиял в тебе сквозь недоразвитую плоть.

Мне было приятно услышать это, ведь сам я считал, в Даготе горит кровавое золото чатура. Он правил и решал, я бился.

Самый старший из нас и самый умный, на нем эта чатурова кровь отразилась излишней взрослостью – он казался мудрым и полным ответственности за тех, над кем верховодил. Сто шестьдесят пять “детей” разного возраста: от семи до пятнадцати.

Ему было шестнадцать, но выглядел он на тридцать. Черные круги под глазами от постоянных дум, облысел. Только малый рост, который будет еще меняться, если ему, конечно, повезет, выдавал в нем подростка.

– Он, – я кивнул на труп. – Должен был идти первым и единственным. Остальные мусор. Я о них и кулаки не сбил. Я бы победил. Мы бы разделили с Долом пластины коруса.

Дагот поднял брови в удивлении: – А как же обет против психотропов?

– Особый случай.

– И?

– Я бы затребовал его себе на правах младшего. А он бы не отказался, увидев во мне старшего. Сколько ему было – лет тринадцать? Я бы его обучил.

Я грустил? Жалел?

Странно.

Дагот пожал плечами.

– Такова жизнь. Не все получается так, как тебе хочется. Мы здесь в том числе привыкаем и к этому.

Он осторожно взял меня за лицо. Перепачкал руки.

Это многое значило. Он безумно боялся крови, но вида не подал.

– Мы горды, Килли, что ты наш кулак.

Я кивнул. Гордость хорошее чувство. Справедливость учит взращивать ее. И опять взгляд к Луне. Ухмыляется мне беспутница.

Я указал на тело Дола.

– Оплатим сборщика и призовем родительниц, воспитавших.

– Воспитавших конкретно его? – он удивился.

– Да.

– Дорого, – поморщился. – Придется платить чатуру-герольдьеру.

– Моя воля.

– Хорошо – он кивнул сам себе, раздумывая. – Как посчитаешь нужным.

Вокруг лишь бело-серая степь, тишина и прохлада.

– Килли. Мое имя Килли.

– Килли – это сокращение от Киллигора, – пояснила Желчь. – А еще ты был тупым до безумия мудаком. Впрочем, годы идут, но ничего не меняется.

***

Звездочёт услышал меня, когда подходил:

– Идол?

Ответил:

– Я гляжу, Старший, ты в меня не больно-то и верил.

– Рад. Тебя так долго не было… я уже решил – все.

Молчание.

– Если бы меня звали Одноглазым, теперь можно было поменять имя на Безглазый, – он выдавил из себя смешок.

– Не будь ребенком, Звездочет. Ты умираешь.

– Знаю.

– Соберись перед Бездной.

– Легко сказать.

Опять молчание.

Решил поделиться.

– Меня звали Киллигор. Вспомнилось вот.

– Ничего не говорит. Боевую кличку дхал получает в