Василий Головачев - Смерш-2 Страница 49

— Нет. — Матвей встал и направился к двери из квартиры-грота Горшина, с порога оглянулся: — Привет иерархам.

И вышел. Ответа Горшина: «Memento mori» — он уже не слышал.

УДАР КИНЖАЛОМ

Луна, раздвоенная, как язык змеи, залила все вокруг мертвенно-синим светом, и оттого пейзаж казался незнакомым, неземным, хотя Матвей висел в воздухе над городом, может быть, и над Москвой. То, что он висел, не падая и ни на что не опираясь, не удивляло, как и отсутствие признаков жизни в городе под ногами. Все было в порядке вещей: город спал. То есть он спал, как живое существо, большое, сложно организованное, но существо, причем больное, потому что Соболев видел опухоли и мертвые пятна на теле города-существа, прекрасно понимая при этом, что это за болезнь.

— Запоминай, — беззвучно шепнул кто-то внутри, и Матвей послушно стал запоминать рисунок улиц, площадей, зданий, кварталов, отмечая скопление мертвых пятен и опухолей над ними.

Пейзаж вздрогнул, поплыл под ногами, все быстрее, быстрее, смазался в фосфоресцирующую полосу, а когда движение прекратилось, Матвей увидел, что стоит посреди черно-фиолетовой, прочерченной дымно-синей полосой равнины, возле огромного, светящегося рубиновым светом камня. На его плоском боку чернела древнеславянская вязь, понятная Матвею: «Налево поедешь — жену потеряешь, направо поедешь — друга потеряешь, прямо поедешь — себя потеряешь».

— Выбирай, — всплыл в памяти тихий, уже знакомый голос, полный сомнений и надежд.

— Ни жену, ни друга…

Гул прилетел с небес, раздвоенная луна содрогнулась, и обе половинки ее захлопнулись, образовав ослепительный синий круг.

— Что это? — мысленно спросил Матвей.

— Вход в Круг, — ответили ему.

— Хочу туда…

— Выбери путь и иди.

— Я выбрал.

Еще один рокочущий удар потряс все вокруг, и на равнине появились черные всадники: один, два, три… шесть… Конский топот рождал вибрирующий гул и резкие щелчки, словно копыта ударялись то о каменные плиты, то о железный настил.

— Кто это?

— Тени «монарха тьмы».

— Я должен с ними сразиться?

— Да.

— И победить?

— Да. Победить зло не только вокруг, вне кокона (так услышал Матвей), но и в самом себе.

— Но я никому не причинил зла…

Новый удар. Всадники исчезли, камень с надписью тоже, а на месте луны появилось лицо, удивительное мужское лицо. Не холодное, не бесстрастное — безмятежное, не лишенное вместе с тем выразительности. Слишком незначительными казались сочувствие, теплота или симпатия, чтобы искать их на нем. Не было оно также отмечено неземным величием или божественной мудростью. Вполне человеческое, оно в то же время не могло принадлежать ни одному человеку из-за глубины мыслей и чувств, запечатленных на нем, недоступных пониманию Матвея. Человек глядел на него оценивающе, в то же время занятый другими, бесконечно далекими от всего земного делами. От Матвея не ускользнуло, что человек видит его насквозь, видит все, до мельчайших деталей, но во взгляде его, серьезном, спокойном и понимающем, нет ни упрека, ни порицания. И не нужно ему объяснять, кто такой Матвей Соболев и что он собой представляет, не нужно никаких рассуждений. Человек знает все. Но молчит. Пала внезапная тьма, лицо исчезло, и Матвей осознал себя лежащим поперек кровати с мокрым от слез лицом и острым ощущением потери и уходящего понимания сути вещей. Голова, казалось, сморщилась, как грецкий орех, и болела.

— Раз голова болит, значит, она есть, — глубокомысленно произнес Матвей. Встал, доплелся до ванной и глянул на свое отражение в зеркало.

— Ну что, псих?

— Сам такой, — огрызнулось отражение. — Меньше чепухи читай на ночь, не то свихнешься.

— Не каркай, — буркнул Матвей и полез под горячий душ.

«Хотелось бы знать, что такое я видел и как этот паратекст перевести на человеческий язык. Кто и о чем меня предупреждал? И наконец, кто и зачем ведет со мной «беседы»? Чего он хочет от меня?».

Пока Матвей умывался, тренировался и завтракал, лицо продолжало тревожить и будоражить, но потом мозг справился с потрясением и включил сознание в привычный ритм бытия. Горшин отказался помогать, значит, следовало до конца использовать свой потенциал, хотя Матвей понимал, что в одиночку много сделать не удастся.

В расписании дня значилось наблюдение за Банкиром и поиск подходов к нему, что Соболев и выполнил к восьми часам вечера. Удалось выяснить, сколько человек прикрывает Банкира, то есть заместителя председателя Центробанка Евгения Яковлевича Геращинского, в зданиях, где он бывает, сколько задействовано во время поездок и выходов, когда и как сменяется охрана, какой техникой владеет.

Шурик Залупыйченко появился под вечер во внешней смене. Был он мрачен и на шутки коллег не реагировал. Матвея видеть он не мог, но, если бы и увидел, не узнал бы: на сей раз Соболев «работал» таксистом, прицепив на машину Ильи оранжевый фонарь с шашечками.

Последним штрихом в картине рабочего дня Банкира была его поездка в Люблино. Матвей сначала подумал, что Геращинский едет туда по делу, — жил-то он в центре, на Тверской, но дом в Люблино оказался обычным, жилым, без контор и офисов. А когда охрана господина Банкира сопроводила его до дверей квартиры на двенадцатом этаже и осталась снаружи, Матвей догадался, что Евгений Яковлевич «снимает стресс» у любовницы.

Запомнив адрес, Матвей уехал с сознанием исполненного долга. Ко встрече с Геращинским надо было подготовиться более тщательно, осмотрев новое место действия и наметив пути отступления. Района этого Соболев не знал и зря рисковать не хотел.

В начале девятого, когда солнце уже готовилось нырнуть за горизонт, он подъехал к гаражу Ильи.

Небывалая даже для июля дневная жара спала, но вечер особого облегчения не принес, вобрав духоту и накопив выхлопные газы автотранспорта. Правда, Матвея это не слишком беспокоило, он давно умел регулировать температурный режим тела и чувствовал себя нормально в диапазоне температур от минус тридцати до плюс сорока градусов.

Сигнал тревоги раздался у него внутри в тот момент, когда он входил в распахнутые ворота мастерской. Кто-то наблюдал за ним, скрытый и опасный, как ядовитое насекомое. На запуск программы требуемой концентрации необходимы доли секунды, и, уже переступив порог, Матвей был готов к действию.

Его встретила тишина. Свет в гараже был выключен, горела лишь лампочка над верстаком в углу, скупо освещая стоявшую рядом «Волгу». Еще одна машина — красная «Тойота» — висела на подъемнике. Соболевской «Таврии» в гараже не оказалось.

— Илья! — позвал Матвей.

Ему послышался стук, скрип и следом — стон. Не раздумывая, он рванул по лестнице вверх, в «офис» Муромца, и нашел его лежащим ничком возле сейфа, в углу комнаты, освещенной настольной лампой. Матвей присел рядом на корточки, охватывая взглядом разбитые телефон, графин, стаканы, разбросанные по комнате предметы, сломанный стул. Коснулся шеи Ильи — пульс редкий. Что с ним? Перевернул на спину и стиснул зубы. В животе Муромца торчал кинжал, в который мертвой хваткой вцепились его руки.

Крови почти не было, однако Матвей сразу понял, что удар, нанесенный с профессиональным мастерством, смертелен. Прислушиваясь к звукам в здании, он положил руку на лоб Ильи, напрягся, как учили.

Веки Муромца дрогнули, он открыл глаза, прояснившиеся не сразу. Прохрипел:

— Кто?.. Со-боль? Ты? Ухо… ди… они здесь… прячутся…

— Молчи, — глухо сказал Матвей. — Береги силы, я вызову «Скорую».

— Позд… но… они меня… доконали… — Илья закашлялся розовой пеной, струйка крови сбежала из уголка рта на подбородок. — Иска… ли… тебя…

— Кто?

— Тот жлоб… что приходил… первый раз… и три бабы… ему я приложил… а баба… брюнетка… разделала, как быка…

— Лежи, я сейчас.

— Не надо. — Илья потянулся рукой, вздрогнул. — Твоя машина… у меня дома… найдешь… бери «шестерку»… если надо. — Голос его упал до шепота: — Меня вечно… тянуло в двери… посторонним вход… запрещен… — Глаза умирающего на миг вспыхнули. — Но я… всегда бил морду… подлецам! — Голос стих, голова откинулась, разжались могучие руки.

Матвей сидел на корточках над телом друга и ни о чем не думал, просто смотрел на его разгладившееся лицо. Смотрел до тех пор, пока сзади не раздалась команда:

— Встать! Руки за голову!

Матвей оглянулся через плечо, не сразу разглядев говорившего. Это был мощного сложения человек, одетый в самый обыкновенный летний блузон и джинсы, но пистолет, казавшийся в его огромной руке игрушечным, смотрел на Соболева весьма красноречиво. Матвей встал, обхватив руками затылок.

Офис Ильи заполнили быстрые парни в самом разнообразном обмундировании, только один в пятнистой форме спецназа, остальные выглядели простыми подметальщиками улиц.