Денис Луженский - Тени Шаттенбурга Страница 28

– Полноте, отче, я не предлагаю ничего. Моя миссия лишь в том, чтобы донести до ваших ушей просьбу отца инквизитора. Откуда мне знать, нужно ли для освящения города пять праведных братьев или пятьдесят? Спросите меня, сколько собрать солдат, чтобы взять Шаттенбург в осаду, и я назову вам число. Но в деле вроде нынешнего…

– Вроде нынешнего… – Аббат поморщился, его маска ироничной холодности дала вдруг трещину, и наружу пробилось едкое, точно уксус, раздражение: – Это дело – вся история с чудовищем, что охотится на детей и торговцев кожами… Неужто люди, пославшие тебя, и впрямь надеются, будто им помогут молитвы дюжины монахов и разбрызганная по мостовой святая вода?

Николас удивленно моргнул.

– Не пойму вас, отче, вы не верите в действенность молитвы против демонов?

– Демоны? Легко приписывать демонам все напасти нашего мира. А как быть с человеком? Кто бесцельно губит ближнего своего? Кто неустанно потакает собственным порокам? Кто извечно, во все времена, мудрости предпочитает скудоумие? Да будет тебе известно, худший наш враг – это мы сами. И не угнаться демонам за стадом людским по числу грехов.

От изумления Николас не сразу нашелся, что сказать. Они что же, все тут сговорились?! Вчера баронесса, сегодня аббат, и оба дуют в одну дудку: люди, мол, виноваты – не чудовища.

– Не в молитвах сила, – строго заявил между тем настоятель Герман. – Сила – в вере. А все беды и слабости – в неверии. Вот чего не хватает жителям Шаттенбурга. Тем, кто погряз в грехах и сомнениях, вряд ли поможет молитва. Тем паче – чужая.

– Так вы… не поможете?

Аббат выпрямился, темные его глаза, угнездившиеся в глубоких впадинах глазниц, сверкнули.

– Может, и помогу. Но пока не решил, как именно.

– Горожанам, – осторожно заметил Николас, – нужна, прежде всего, поддержка. Их вера слабеет, ибо им страшно. Пусть молитва не прогонит демонов, но, если она принесет в сердца уверенность, люди прогонят их сами.

– Ты, юноша, приехал сюда издалека, – настоятель качнул копной темно-русых, заметно седеющих, но все еще густых волос. – Верно, не знаешь, как вышло, что последователи святого Бенедикта обосновались в этих стенах?

Николас знал, расспросил кое-кого в шаттенбургской ратуше. Он вспомнил, как после очередного поворота дороги монастырь вдруг открылся перед ним во всем своем мрачном величии. Протянувшиеся меж трех могучих квадратных башен старые, но еще крепкие стены словно вросли в гранитный взлобок. Обитель хищно жалась к отвесной скале, высматривала приближающихся путников темными прорезями бойниц. Она куда как больше походила на крепость, чем давешнее родовое гнездо баронов фон Йегер. И ничего удивительного: до бенедиктинцев в этих стенах хозяйничал Рихард Кенигсбергский, больше известный как Рихард Святоша, знаменитый в здешних краях рыцарь-разбойник. Не год и не два его имя наводило страх на округу, пока однажды чаша терпения шаттенбуржцев не переполнилась. Добровольческая дружина, возглавленная бургомистром Манфредом фон Зальцем, человеком решительным и хитроумным, взяла разбойничье гнездо Ротшлосс внезапным ночным приступом и положила конец громкой славе раубриттера[51]. Но, вопреки обыкновению, павшую крепость не превратили в руины, а отдали во владение монахам-бенедиктинцам. Логово порока превратилось в святую обитель. Причудливы пути Господни.

– Знаешь, почему Рихарда прозвали Святошей? – спросил аббат, не отводя от лица гостя своего темного взгляда. – Он носил символ Девы Марии на щите и грехи свои отмаливал с не меньшим тщанием, чем наживал. Впрочем, людей, имеющих многие грехи, мы знаем немало. Не удивляет ли тебя, что именно против «благочестивого» рыцаря ополчились разом и горожане, и служители Господа?

– Признаться, удивляет, отче.

– Ты неглуп, юноша, это видно сразу. Так вот, есть грехи, которые отмолить непросто. Они – точно деготь против обычной грязи, ключевой водой их не смоешь. Отряд Рихарда напал на церковный обоз, с которым в обитель цистерцианок ехали несколько юных послушниц. Перебив и разогнав возничих, он и его люди не придумали ничего лучше, как увезти пленниц с собой сюда, в Ротшлосс. Одна из девушек была племянницей Манфреда фон Зальца, тогдашнего бургомистра. Другая приходилась младшей сестрой отцу Петру Ностицу, настоятелю небольшой, но влиятельной общины Святого Бенедикта при Шаттенбурге. Фон Зальц и отец Петр крепко недолюбливали друг друга, но общая беда сплотила былых недругов: они вместе ударили в набат, собрали добровольцев из горожан и выступили в поход. В том отряде мало не треть бойцов состояла из монахов-бенедиктинцев – почитай, вся община сменила сутаны на кольчуги.

Аббат внезапно замолчал, поднялся со стула и наполнил из кувшина резной деревянный кубок. Будто забыв о госте, он молча прошел к пристроившемуся возле окна массивному буфету. Сухая рука протянулась к полкам, сцапала одну из стоявших там скляниц и щедро плеснула содержимым бутылочки в воду. По комнате поплыл свежий аромат мяты. В несколько быстрых жадных глотков отец Герман опорожнил кубок, потом вернулся в кресло.

– Никакого вина, – голос его треснул едва заметной хрипотцой. – Хмель убивает разум. Рихард за вечерей влил в себя столько венгерского, что проснулся, лишь когда нападающие уже добивали стражу во дворе замка. Штурм застал его в сенном амбаре – он любил отсыпаться там после попоек. Дорога к дверям донжона[52] Рихарду была закрыта, поэтому разбойник, за неимением лучшего выбора, залез обратно на сеновал. В одном исподнем, зато при двух взведенных арбалетах и любимом фламберге[53]. Шаттенбуржцам не иначе хотелось засунуть господина рыцаря в обычную пеньковую петлю, а все же бросать своих людей под самострельные бельты Манфред не стал. Вместо этого он велел запереть амбар снаружи и подпалить его с четырех сторон. Вой и богохульства Рихарда перекрывали даже рев пламени и ответные проклятия победителей. Все, что осталось от Святоши, зарыли на десять локтей под выгребной ямой Ротшлосса.

– Господь всемогущий! Да вы были среди тех монахов! – догадался вдруг Николас.

– Нет, – настоятель взглянул на него спокойно, почти равнодушно. – Мне тогда едва исполнилось девятнадцать. И я был среди кнехтов Рихарда… Собственно, мне единственному из всех сохранили жизнь, ибо накануне я пытался вступиться за сестру отца Петра, и она моей глупой выходки, по счастью, не забыла. Меня, раненого и нагого, как Адама, уже тащили на крепостную стену с веревкой на шее, а тут в самый раз из подземелья достали тех девиц… Словом, юному дурню повезло. У Агнессы всегда были острые глаза и цепкая память.

– Уж не та ли это Агнесса…

– Та самая. Мать Агнесса приняла под свою руку обитель цистерцианок двадцать три года назад. Ее сейчас многие знают в наших краях, она содержит богадельню и монастырскую больницу.

– Помню-помню, ратман Шиллер на приеме у бургомистра назвал ее «добрым ангелом города».

– Хорошо сказано, – согласился аббат со странным выражением лица. – Ангел – это как раз про нее. Правда, я бы поспорил с «добрым». Хе-хе…

Похоже, он тут же понял, сколь двусмысленно прозвучали его слова, потому что улыбнулся вдруг Николасу и небрежно махнул рукой:

– Не принимай брюзжание старика близко к сердцу, юноша. Мы с матерью Агнессой не больно-то ладим, но наши размолвки – дело пустячное, чужого внимания не стоящее. Я рассказал тебе историю Ротшлосса лишь затем, чтобы ты понял: одних молитв всегда недостаточно. Важен личный пример. Отец Петр не просто призвал свою паству выйти на бой – он шел в первых рядах штурмующих, и я видел сам, как его шестопер размозжил голову латнику Рихарда. Личный пример – вот что зажигает пламя в сердцах людей. Я не отправлю в город монахов лишь для того, чтобы создать видимость помощи. Когда я решу, что моя поддержка и впрямь нужна шаттенбуржцам…

Аббат замолчал, лицо его будто окаменело, на нем застыла маска властной гордости. Он смотрел сквозь Николаса, и тот озадачился: уж не мечтает ли старик встать во главе похода против чудовища? Ну-ну…

– Солнце уже к закату клонится, отче, как бы не пришлось мне затемно в город въезжать. На дорогах сейчас… неспокойно.

– Твоя правда, сын мой. Поезжай с моим благословением.

– А впрочем… – Николас сделал вид, что раздумывает, потом лицо его озарилось «внезапной идеей»: – Отче, чем рисковать головой на вечерних дорогах, я бы, с вашего позволения, остался здесь переночевать. Не обременю вас большой заботой, если займу до утра какую-нибудь из пустых келий?

Ему показалось, аббат Герман заколебался, прежде чем дать ответ:

– Что ж, это здравая мысль, сын мой. Нас ты не обременишь. Ступай вниз, там кликнешь привратника, брата Гаспара, он проводит тебя куда нужно.

В тесном дворе Николас внезапно оказался внутри плотного облака пыли. Сгорбленный старик в черной сутане отшатнулся, заслоняясь метлой, точно алебардой.