Цирк - Анастасия Антоновна Носова Страница 47

– Выдумщик, – фыркала бабушка. – К дитю-то невинному политику свою не приплетай.

– Сама увидишь, – отвечал дед.

Старики воспитывали девочку почти в одиночку, научились говорить на ее языке сами и научили изъясняться ее. «Ручную азбуку и речевые жесты глухонемых» Гейльмана на пыльных полках сельской библиотеки откопала подружка бабушки, служительница этой самой библиотеки с каких-то незапамятных времен.

Сан Саныч приезжал к дочери редко: цирковая жизнь отобрала у Коломбины и папу – цирк она возненавидела с тех пор, как начала ходить. Она быстро поняла, что подарки заменить отцовскую заботу не смогут. Сан Саныч, наоборот, думал, что дочка, как придет время, пойдет по его стопам. Он не знал, как еще показать ей чудеса сцены и манежа, не увозя из села. Дедушка с бабушкой были против цирка. Дедушка ворчал, что девочке нужно специальное образование – какой там цирк, другими вещами надо заниматься! Тогда Сан Саныч стал привозить ей кукол – дорогих, сделанных на заказ у лучших цирковых кукольных мастеров, кукол на шарнирах и кукол на нитях, китайских коллекционных кукол и таких, названий которых сам не знал. Дочка принимала подарки и, пока отец гостил у них в селе, играла с ними, распластавшись на ковре в доме, если за окном белела зима, или прячась в высокой зеленой осоке за огородом, как только на чеченскую землю неосторожно ступало лето. Сан Саныч уезжал, и куклы оказывались брошены; некоторым Коломбина разукрашивала лица, отчего они делались хмурыми и некрасивыми. Прозвище «Коломбина» привязалось к ней благодаря тем же куклам. Вскоре имя Катя, которым назвали ее в честь матери дед с бабушкой, забылось даже среди соседей. Сама Коломбина обреченно наблюдала, как судьба все упорнее тащит ее за отцом – в цирковую пучину, из которой (она знала!) не выбраться. Сан Саныч за пятнадцать лет ее жизни объездил пол-России и большую часть мира, а потом написал дедушке, что осел в Саратове и в Чечню за дочерью приедет очень скоро. «Тут и спецшкола найдется», – писал Сан Саныч. Дед читал письмо вслух, и бабушка, раскачиваясь в кресле, приговаривала: «Школа – это хорошо, это очень хорошо!»

Коломбина чувствовала – отец ее заберет, заберет с собой на манеж, и жизнь там будет настолько отлична от сельской, что она потеряется в ней навсегда, и уже ни дед, ни бабушка, ни мальчик Омар, на которого она успела положить глаз, найти ее там не сумеют. Да и она сама не узнает себя в зеркале, если поедет: превратится в куклу и от прозвища Коломбина не избавится никогда.

Коломбина делилась своими опасениями только с Омаром. Омар приехал в село неожиданно и совсем недавно – как раз когда в ближайшем от них городе пришли к власти сепаратисты. Жители села и слово-то такое слышали впервые. Они, напуганные этим страшным названием из радиопередач и делами людей, которых так называли, стали к чужакам относиться с подозрением. Омар был взрослым, совершеннолетним, он не знал прозвища Коломбины и называл ее Катей, а главное – из бесчисленного количества кукол, привезенных отцом, Коломбина не могла найти похожую на него.

– Просто я не русский, – говорил Омар на чистейшем русском без малейшего акцента, разглядывал кукольную коллекцию Коломбины и улыбался ей.

Коломбина не слышала главного, не могла услышать, зато видела улыбку Омара и готова была поверить каждому слову, которое возникало на его губах. Ей казалось, что ее немота и его разговорчивость придуманы природой специально для того, чтобы они встретились в сельском магазине, где она по поручению бабушки брала хлеб, а он покупал коньяк и сигареты из-под прилавка.

– Вообще мне нельзя, но русские друзья просили, – смущенно объяснял Омар продавщице.

Коломбина с той первой встречи ловила глазами каждое его слово, училась читать по губам. Она знала, что ничего сложного он ей не скажет.

«Я бы хотела тебя слышать, а больше никого», – писала она на клочке салфетки и подкидывала на торпеду машины, пока ждала его на заправке. Яркие огни пригородной трассы едва касались окон, ударялись в стекло, салон автомобиля был непроницаем, темнота ютилась черными катышками на сиденьях и забивалась под передние кресла. Он катал ее на своей черной новенькой «Ладе», а она каждый раз оставляла ему новую записку. Он возил ее в горы и в город. Он показывал ей горное озеро и пруд, в котором они ловили рыбу и смотрели, как за лесом россыпью дикой клюквы оживает рассвет. С Омаром, который стоял за спиной и направлял ее руку, Коломбина впервые в жизни закинула в пруд удочку. Дед на рыбалку ее не брал.

Рыбу с первого раза она не поймала, зато у Омара клюнуло сразу же, и он выдернул из волны на траву серебряный вихрь – рыбка хлестала хвостом, пучила глаза, открывала и закрывала рот.

– Смотри, Катьк, – пробормотал он, забывая, что Коломбина не услышит его. – Странно, что Аллах их немыми сделал.

Коломбина смотрела, как рыба бьется в траве, а потом вырвала у Омара удочку, схватилась за крючок и стала освобождать рыбку, вытаскивая крюк из ее горла. Рыба, извиваясь, выскользнула в воду, крючок закачался на леске, Коломбина прижала к губам уколотый палец.

– Моя ты Хи-нана! – рассмеялся Омар и стал отрывать от рубашки лоскут.

Лоскутом он перевязал Коломбине палец (царапина от крюка оказалась глубокой, и вскоре лоскут покраснел и вымок), а Омар все приговаривал: «Моя ты Хи-нана!»

Так у Коломбины появилось еще одно прозвище, о котором знал только Омар.

– Ты, Катька, не гуляла бы с ним. – Дед сидел на ступеньках крыльца и утирал грязным рукавом рубахи мокрое от пота лицо.

В артритной руке у него дрожала металлическая кружка, с которой капала вода. Пятна расплывались на ступеньках деревянного крыльца и бледнели, высыхая. Весна в нынешнем году выдалась сухой и скупой на дожди. Небо не делилось запасами воды ни с людьми, ни с землей. Дед с бабкой целыми днями пропадали на грядках или в саду, а вечером бабушка не выходила из красного угла. Чем ближе был сбор урожая, тем чаще она крестилась и что-то бормотала про високосный год. Дед молчал, но, читая газеты, все-таки цыкал языком: наступали «тяжелые времена», так считало все село. Старожилы вспоминали, что в каком-то (в каком именно, вспомнить они никогда не могли) году революция уже была. И если будет еще раз – нестрашно. Только бы не война.

– Ты бы не гуляла с ним, – строже заметил дед и сопроводил слова жестами, когда Коломбина прошла мимо, глядя на него