Владимир Данихнов - Синеухий эльф Скотина

Владимир Данихнов

Синеухий эльф Скотина

Эльф Скотина вышел в разомлевший от жары двор с плакатом в маленьких мохнатых ручках. Девочка Наташа, которая играла в песочнице, увидев эльфа, выбежала на залитую солнцем дорогу, чтобы прочитать, что такое интересное на плакате написано. Она остановилась возле Скотины: водила пальчиком в воздухе и шевелила губами — читала.

— Иди отсюда, малявка! — приказал эльф, покосившись на нее. — Я важным делом занят, а ты меня провоцируешь на грубость.

— Ну, Сатина, я читаю! — надулась Наташенька. — «Д-а-л-о-й т-а-в-а-я-д-н-ы-х». А что такое «таваядный»?

— Это, — ответил Скотина, — такие гадские интеллигенты, которые вместо того, чтоб по-мужски жрать мясо, питаются травками, укропчиком и петрушечкой. Поубивал бы!

— Скотина! — С балкона седьмого этажа высунулась полная женщина в оранжевом сарафане. — А ну отойди от Наташеньки! Ты каким словам мою дочку учишь?

— Правде жизни учу, — буркнул Скотина и сделал шаг в сторону. Наташенька шагнула за ним.

— Наташенька, заинька, отойди от этого смердюка!

— Ну, мама!

— Отойди, кому сказала!

— Это таки правильно, таки отойди от него, девочка, инфекцию подхватишь, — громко произнесла тетя Ада с пятого этажа. Толстая, с лицом, похожим на скомканный лист бумаги, женщина держала за руку мальчика пяти лет, лицо которого казалось чрезвычайно умным от того, что он носил очки с круглыми линзами.

— Не вмешивайся, жидовка проклятая! — закричала Наташина мама, перегнувшись через перила.

Тетя Ада всплеснула руками, заглянула в свою квартиру, продолжая держать мальчика за руку, и крикнула в комнату:

— Петруша, родной, ты таки выгляни и только послушай, как твою Адочку называют!

Из темноты что-то ответили.

Тетя Ада театрально схватилась за голову:

— Меня убивать будут, а ты таки и не выйдешь! «Петруша, красавец мой с настоящим русским именем, спаси меня!» — крикну я. А ты что? А ты таки телевизор свой смотреть будешь!

Эльф Скотина еще немного постоял на солнцепеке, а потом выкинул плакат в мусорный контейнер и, ворча под нос, ушел в свой домик на курьих ножках. Дети бежали за ним и со смехом тыкали в эльфа пальцами.

Вечером пьяного Скотину опять видели у детской площадки. Он прыгал по деревьям, как ловкая обезьянка, нецензурно выражался и иногда срывал с малышей кепки и панамки. Дети плакали. Сын тети Ады, Филя, выстрелил в эльфа из рогатки, но вместо этого попал в кошку, которая сидела на форточке. Кошка с громким мявом упала в глубь комнаты. Через минуту со скалкой в руке на улицу выбежала хозяйка кошки баба Люся. Она долго гонялась за Филей, а над всем этим безобразием царил хохочущий Скотина.

Когда ему надоело смеяться, он, ловко перебирая лапками, взобрался на самую вершину тополя и, качаясь на ненадежной верхушке, смотрел на гаражи, торчавшие из земли как детские кубики, и панельные дома за ними, окрашенные заходящим солнцем в грозный красный цвет. Солнце будто бы со скрипом опускалось к синему горизонту; казалось, оно оставляет чистую дорожку в пыльном небе. Скотина, умилившись, пустил слезу.

В это время кто-то запустил камень и попал Скотине точно по лбу.

В домике на курьих ножках стоял запах давно нестиранных носков, штанов, рубашек и всего прочего — тоже не стиранного. У эльфа Скотины не было стиральной машинки, а стирать вручную он считал ниже собственного достоинства. Он разулся и, потирая вскочившую на лбу шишку, протопал к черно-белому телевизору, который стоял на печке, ехидно щурясь мерклым глазом. Скотина включил телевизор и замер, тупо разглядывая мельтешащие на экране фигурки. Фигурки двигались без особого смысла, как при броуновском движении.

Вкрадчиво скрипнула входная дверь. Скотина обернулся и ахнул:

— Бабка! Бабулечка ты моя! Приехала навестить все-таки!

— Приехала, Скотинка, приехала, — улыбнулась Баба Яга, ласково оглядывая жилище, которое когда-то принадлежало ей. — Не изменилось ничего, даже обои не переклеил. — Она поставила на пол дорожный сундук и развела руки в стороны: — Ну что, Скотинка, давай обнимемся, что ли!

Эльф Скотина доверчиво ткнулся в грудь Бабы Яги.

— А ступа где? — как в полусне спросил он.

Баба Яга поморщилась:

— На платной стоянке припарковала.

Они выпили за дом, за Скотину, за Бабу Ягу, за Кощея — не стукаясь, упокой Господи его черную душу, — за технический прогресс, за погибшего в автокатастрофе домового Кузьку, еще за кого-то.

— Как там наши? Как там наши-то? — все время спрашивал Скотина, опрокидывая в себя рюмку за рюмкой. Графин, повинуясь доброму волшебству Бабы Яги, снова и снова наполнялся жгучей перцовкой.

— Леший Митя под колесами трактора сгинул, а какой душенька был, анекдоты какие знал, цивилизацией интересовался. Интернет себе в гнилой пенек провел, а добрый какой был, людей в лесу не пугал и не путал, ах ты боже мой…

— Как там остальные наши-то? Как?

— Младшего Горыныча, Германа, помнишь его, зеленый в синюю крапинку? — в шахте завалило. Своим телом, как Атлант, удерживал громаду земли, пока шахтеры выбирались, а потом не выдержал, ножки подогнулись у малыша и завалило его. О нем по телевизору и не сказали потом, всю славу себе начальнички забрали, которые, видите ли, «вовремя организовали эвакуацию»…

— Живут-то как? Как живут?

— Лукерьи Пятничны внук, даром что гремлин, свою автослесарню открыл. Дак местные на него наехали, отмутузили, а потом перышко под ребрышко загнали…

— Вот оно что… — прошептал синеухий эльф и растерянно провел пальцем по ушам. Уши отозвались тревожно. Иногда Скотине казалось, что его уши умеют предсказывать будущее.

Баба Яга вдруг посмотрела на него совершенно пьяными глазами и, запустив руки в шевелюру свалявшихся жирных волос, истошно завопила:

— Я пытался уйти от любви, я брал острую бритву и правил себя!

Слова в песне были незнакомые, но эльф Скотина все-таки подпевал, стараясь угадать следующее слово. Однако Бабка, выдав еще пару странных строчек, заклевала носом и рухнула лицом прямо в тарелку с салатом. Горошек раскидало по всему столу. Скотина задумчиво подбирал горошины ловкими серыми пальчиками и клал на язык. Было очень вкусно. Отражение Скотины в зеркале, что висело напротив печки, сидело на скамеечке и, нахмурившись, перебирало струны пузатой желтой гитары. Саму гитару Скотина разбил в пьяном угаре четыре месяца назад.

Перцовка кончилась. Скотине стало тоскливо, и он, шатаясь, подошел к зеркалу. Подвинул к себе табуретку и попытался сесть, но чуть-чуть промахнулся и опустился на пол, да так и замер, спиной упершись в табуретку.

— Ну че глядишь-то? — трезвым голосом спросило отражение, не поднимая глаз. Кончики синих ушей подрагивали и расстроено звенели.

— Плохо мне, — признался Скотина. — Душу дерет чего-то.

— Будто не знаешь — чего, — усмехнулось отражение.

— Знаю, — кивнул Скотина. — И чего делать-то?

— А ты это… — отражение ухмыльнулось. — На платную стоянку сгоняй. За ступой. Все равно никто не заметит. А ты это… покатаешься, развеешься.

Бука сидел на подоконнике в квартире тети Ады и меланхолично смотрел на небо. Изредка где-то внизу фырчали автомобили, подмигивали фарами. Бледные звезды устало катились по небесному своду. Бука засовывал в свою роскошную черную бороду лапку с острыми ноготками и доставал мухомор за мухомором. Жевал и плевался грибным жмыхом на дорогу. Филя приподнялся на своей кровати и тихо позвал:

— Бука… Букочка!

— Ну че тебе?

— А почему ты меня сегодня не пугаешь?

— Забодало, — лаконично ответил Бука и демонстративно зачавкал мухомором.

— Бука…

— Ну че опять?

— Мне скучно…

— А мне типа весело! — рассердился Бука.

Какая-то тень мельтешила в небе, заслоняя звезды. Бука насторожился, почесал волдырь на левой ноге. Тень приблизилась, налилась объемом и превратилась в ступу, из которой высовывались уши эльфа Скотины. Из ступы остро и привлекательно тянуло перцовкой.

— Ужо нажрался… — пробурчал Бука.

— Давай со мной, — предложил Скотина. — Ударим по обывателю невинным пьяным дебошем! — Он подпрыгнул в ступе и погрозил кулаком небу.

— Выпить-то че есть?

— А как же! В гастроном слетал, затарился.

Бука подумал и прыгнул в ступу. Ступа тут же умчалась в небо. Филя скинул с себя одеяло, подбежал к окну и закричал изо всех сил:

— Бука, вернись! А то я маме пожалуюсь, что ты меня пугаешь, и она тебя погонит!

Волшебным нескончаемым потоком лилась в луженые сказочные глотки насыщенная алкоголем жидкость.

— Понимаешь, Бука, то, что я испытываю в последнее время, называется неудовлетворенностью жизнью и полнейшим диссонансом с окружающей средой.