Сергей Малицкий - Провидение зла

Сергей Малицкий

Провидение зла

© Малицкий С., 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Пролог

Камни Митуту

В сапог попала песчинка и уже больше часа то колола пятку, то закатывалась в центр ступни. Если бы шаг был быстрым, растерзала бы стопу в кровь. Но и так растерзает. Полдень на подходе, а сил, чтобы остановиться и переобуться, – нет. Стискивай зубы и сдерживай слезы.

– Стой, – обернулся к Алиусу Син. – Йор!

Широкоплечий дакит с мотком веревки мгновенно оказался рядом. На поясе Алиуса захлестнулась петля.

– Зачем? – брезгливо скривился юноша, слишком уж явно в облике Йора проступали черты зверя.

– Считай, пришли, – хмуро проговорил Син.

«Куда пришли?» – поежившись, не задал вопрос Алиус. Солнце выкатилось на небо уже давно, но среди холодных скал, в тени которых еще лежал снег, согреться не удавалось. Не баловала путников теплом весна в горах Митуту. Да и какая весна? Лету пришла пора. Последний весенний день докатился до середины.

– Веревочка для твоей же пользы, сам скоро поймешь, – с сомнением посмотрел на юного спутника угодник. – И хватит уже плечами камень обтирать, держись за мной след в след. Йор замыкает. И не косись на него, мало найдется людей, которым я доверял бы так же, как ему.

«Никому нельзя доверять», – вспомнил слова матери Алиус. Мать, мама, матушка. Тонкие коричневые пальцы с бобышками суставов – словно гадальные куриные кости, желтые коклюшки с нитками, серебристое плетение, подслеповатые глаза. Последние кружева собирала на ощупь. Знала бы упрямая лаэтка из древнего рода, какая судьба уготована ее сыну, раньше бы умерла. Или, наоборот, вцепилась бы в эту жизнь больными руками намертво. Или вцепилась? Так крепко вцепилась, что не расцепилась до самой смерти.

– Хотя на твоем месте я бы не стал доверять никому, – добавил Син.

Алиус только вздохнул. Урок наставника можно было считать оконченным и даже счесть угодника болтуном. И в предыдущие дни разговоров не случалось, а за две недели пути по узкой, едва проходимой горной тропе и словом перекинуться не удалось, и не потому, что Син страдал немотой. Угодник как раз был не прочь если и не поболтать, то затянуть какую-нибудь песню на незнакомом Алиусу языке. Наверное, и пел бы, не переставая, а не шептал чуть слышно, если бы то и дело не оглядывался с тревогой, словно враг шел по следу троицы. Алиус тоже порой чувствовал что-то вроде чужого взгляда, но не то что говорить, думать об этом не мог. Дневная дорога выматывала так, что остатки сил всякий раз хотелось сохранить на следующий день, а утром все повторялось; необъяснимый, накатывающий с мертвых вершин и усиливающийся с каждым шагом ужас, серые камни, лед на скалах, липкий пот по спине, дрожь в коленях, прерывистое дыхание, вой ветра в ущельях да крылья горных орлов в синем небе. Хорошо хоть не силуэты сэнмурвов. В горах возле Даккиты, как слышал Алиус, их немало. А здесь, наверное, им нечем поживиться. Ни одного зверька за две недели пути: ни сурка, ни горной лисицы. Что же тогда делают в небе орлы? Может быть, именно они и следят за маленьким отрядом? Тогда почему Син смотрит не в небо, а вглядывается в оставленное за спиной ущелье? И на кого охотятся эти птицы? Или они падальщики? На таком расстоянии и не разглядишь. Но ведь и падали в этих горах вроде бы нет? Или всякий может оказаться падалью? А угодник и дакит потому и помалкивают, что ведут Алиуса на прокорм падальщикам? Ну уж нет. Угодники не такие. Да и много ли прибытку голодным птицам с одного худого лаэта? К тому же вряд ли в здешние места часто забредают странники, и уж тем более юные бедолаги без гроша в кошельке и без локтя собственной земли за душой. Хотя, как говорила покойная матушка, у всякого человека имеются четыре локтя собственной земли, и ждут они его там, где он простится с жизнью. Конечно, удержать их после смерти невозможно, но после смерти с их потерей легче смириться. К тому же разве можно что-то отнять у мертвого? Пресвятой спаситель, какая чушь лезет в голову в этих молодых горах? И почему все-таки Син называет горы Митуту молодыми? И как там лежится матушке, в той земле, что ее сын постелил под иссохшее тело, и под теми камнями, которыми он ее накрыл?

– Ну вот, – угодник преодолел уступ скалы, остановился, прислонил к камню посох, сбросил с плеч мешок, звякнув ножнами меча, расстегнул пояс, обхватил себя за плечи и склонил голову в благоговении. Только пальцы сложил неправильно. Не сдвинул их в две щепоти, как велит Храм Праха Божественного, не стиснул в кулаки, как предписывают правила службы Храма Последнего Выбора, не растопырил пальцы в стороны, сообразуясь с обрядами Храма Святого Пламени, не спрятал большие пальцы под остальными, как делают приверженцы Храма Энки. Нет, просто обхватил себя за плечи и склонил голову. И стоял так не до счета десять, а секунды три, не более того. Когда уж тут успеть прошептать Символ веры. Матушка за три секунды шесть узлов делала. А за десять – не двадцать, а двадцать пять. Тут, главное, настрой. И чтобы не с пустого начинать, а с ходу. Пальцы, словно куриные кости, серебряное плетение, гроши за искусную работу на тиморском рынке – все, что было у них на пропитание. Потом уже Алиус сам стал зарабатывать понемногу, удавались ему всякие фокусы, чуть ли не из любого предмета мог искру извлечь. Но потом – это потом, когда голод на улицу выгнал. Когда матери не стало. А пока была, жил за ее счет. Точнее, рос за ее счет, как положено детям. На гроши за серебряное плетение, седое, как ее волосы. Седое и изящное, никто так не мог сплетать нить в Тиморе, как его мать. А что толку? И ни единой жалобы на злую судьбу. Плела и говорила что-то, смеялась, напевала. Не жаловалась. И сына к жалобам не приучала. А вот мудрость в голову внедрить пыталась. Говорила, что согнуться легко, разгибаться трудно. Говорила, что та помощь – помощь, что платы не требует, а все прочее – торговля. И еще говорила, если кого и просить о помощи, так это угодника, но и если подивиться на кого хочешь, за угодником наблюдай. Да уж, чудны они, эти бродяги. Молятся не так, как положено. Говорят, что лет пятьдесят назад за меньшие промахи можно было повиснуть в петле инквизиции. Или потому угодников так мало и осталось? Эх, матушка…

– Переобуйся, – бросил через плечо Син. – Ноги в долгом пути главное… после головы. И хотя главное – голову сберечь, о ногах забывать не следует. Порой только ноги и спасают…

– Сейчас…

Откуда только силы взялись? Запрыгал на одной ноге белобрысый, как и положено лаэтам, вытряхнул камешек – чем мельче, тем больнее, этот вообще едва приметный, поправил спекшийся носок, сунул натруженную ногу в свиное голенище, шагнул вперед.

– Что там? – спросил, подходя ближе. Подошел и ахнул, зубами щелкнул от страха. Сразу за уступом, на который забрался Син, горы Митуту заканчивались, обрывались кривыми, выточенными ветром и временем ступенями к развалинам некогда величественного города, а затем и к застывшей стальным листом водной глади.

– Сухота, – хрипло прошептал Алиус в ужасе. Вот уж куда бы он не хотел попасть даже в страшном сне. Особенно на берег мертвого озера или, как говорили редкие счастливчики, побывавшие на его берегах и сумевшие вернуться домой, моря Аабба. Конечно, моря, даже с этакой высоты не видно другого берега. И вправо, и влево, и вперед – почти до горизонта вода. Или до самого горизонта, разве разберешь, что там за мгла вдали? Алиус даже приступ тошноты ощутил то ли из-за страха, то ли из-за гнетущего несовпадения; небо над водой было ослепительно синим, а вода в озере оставалась серой. К тому же угодник Син отдавал молитвенные почести не храмовым реликвиям, а развалинам и мертвому озеру – проклятой долине, проклятому городу, проклятым людям, что нашли здесь нежданную смерть. Ужас! Святотатство!

– Множество людей погибло на равнине Иккибу, когда открылись… Врата Бездны, – глухо проговорил, на мгновение запнувшись, Син. – И в городе Алу, что у наших ног, и в городе Эссуту, что на северо-западе от нас, и в городе Кахак, что на юго-западе. И в бесчисленных деревнях. А когда-то в каждом из этих селений жили тысячи семей. Не самых несчастных, смею заметить. И уж точно большинство из них никому не желало зла. Ладно. Садимся. Надо перекусить теперь, на развалинах этого делать нельзя, потом придется терпеть до вечера.

Алиус безропотно присел на выступ скалы, чуть ослабил веревку, захлестнувшую туловище, потянул с плеч вещевой мешок. Черствые лепешки с сыром и вяленое мясо нес он. Конечно, неплохо было бы смочить нехитрую еду глотком терпкого вина или козьего молока (главное, не одновременно), но в долгом пути Син предпочитал вину воду, хотя имелась у него заветная фляжечка, куда же без нее?