Терри Пратчетт - Невидимые академики

Терри Пратчетт

Невидимые академики

Книга посвящается Робу Уилкинсу, который помог набрать почти весь текст на компьютере, и при этом иногда смеялся.

А также Колину Смиту, за поддержку.

Гимн богине Пешедралии пародирует чудесную поэму Ральфа Уолдо Эмерсона «Брама», как вы, конечно же, и сами догадались.

В Королевском Музее Искусств[1] Анк-Морпорка царила полночь.

Новому охраннику музея, Рудольфу Рассеянному, примерно раз в минуту приходила мысль, что совершенно напрасно он скрыл от Куратора свою никтофобию, страх перед странными ночными звуками и, как теперь стало ясно, страх вообще перед всем, что Рудольф видел (или, точнее, не видел), а также слышал, чуял и ощущал крадущимся за спиной в течение долгих часов ночного дежурства. Можно было, конечно, без конца напоминать себе, что в здании нет ни единой живой души, но такая мысль слабо утешала. Точнее, не утешала совсем. Из нее следовал только один логичный вывод — Рудольф просто слишком выделяется на здешнем фоне.

И тут он услышал всхлип. Уж лучше бы это был крик. По крайней мере, крик не оставляет никаких сомнений. Всхлип же лишь вынуждает напряженно прислушиваться и ждать следующего всхлипа, чтобы удостовериться, что тебе не померещилось.

Рудольф дрожащей рукой поднял фонарь повыше. Здесь ведь никого не должно быть, верно? Здание надёжно заперто, никто не сможет пробраться вовнутрь. А также, внезапно осознал Рудольф, выбраться наружу. Он тут же сильно пожалел, что подумал об этом.

В данный момент охранник находился в цокольном этаже — далеко не самое страшное место на маршруте обхода. Просто комната, в которой полным-полно старых полок и ящиков, забитых почти мусором. Почти, да не совсем. Музеи ненавидят окончательно выбрасывать что-нибудь — кто знает, какая ерунда окажется через сотню лет бесценным сокровищем?

Еще один всхлип, а потом тихий шорох… чего? Глиняной посуды?

Значит, куда-то на задние полки просто пробралась крыса? Но ведь крысы никогда не всхлипывают.

— Эй, там! Не вынуждай меня войти и сцапать тебя, я этого не хочу! — совершенно честно заявил Рассеянный.

И тут полки буквально взорвались. Рудольф наблюдал всё это словно в замедленном движении: куски глиняных горшков и статуй будто плыли по воздуху прямо ему в лицо. Он рухнул на спину, и облако обломков пронеслось над ним, с грохотом врезавшись в полки у противоположной стены.

Рассеянного словно парализовало, он лежал на полу, в ужасе ожидая, что его вот-вот растерзают воображаемые привидения…

Таким и обнаружила Рудольфа утренняя смена: он мирно спал, весь засыпанный пылью и обломками экспонатов. Выслушав сбивчивые объяснения, сменщики великодушно похлопали его по спине и намекнули, что его взрывному темпераменту лучше подойдёт какая-нибудь другая работа. Вызванные стражники некоторое время гадали, с чего бы это он устроил такой погром, но вскоре оставили эти мысли… потому что нашли кое-что интересное.

Мистер Рассеянный устроился работать в зоомагазин на Пелликул Степс, но и тут продержался всего три дня: котята как-то странно косились на него, и от этих взглядов у Рудольфа начались ночные кошмары. К некоторым людям окружающий мир слишком жесток. Рудольф так никогда никому и не рассказал о сияющей леди с большим шаром над головой, которая явилась ему в Музее, а потом внезапно исчезла. Ему не хотелось, чтобы люди считали его чокнутым.

Теперь, наверное, пора поговорить о местах для сна.

Лектрология, наука о кроватях и всём, что их окружает, способна многое поведать о людях, на этих кроватях спящих, как минимум, является ли обладатель данной кровати искусным мастером инсталляций.

Кровать Наверна Чудакулли, Архиканцлера Невидимого Университета, к примеру. О, она была как минимум в полтора раза больше обычной кровати, потому что её укрывал балдахин о восьми столбах. Она заключала в себе небольшую библиотеку и бар, а также мастерски встроенный туалет, искусно отделанный красным деревом и бронзой, который позволял удачно избегать этих ночных блужданий по холодной комнате, всегда влекущих за собой риск споткнуться о тапочки, пустые бутылки, ботинки и прочие препятствия, внезапно возникающие из темноты, когда остаётся лишь молить богов, чтобы следующим предметом, на который наткнется твоя нога, оказался фарфоровый ночной горшок или, по крайней мере, нечто, от чего удастся без особого труда отчистить пальцы.

Тревору Вроде постелью служило всё подряд: пол в комнате друга, стог сена в случайно незапертой конюшне (гораздо менее ароматный вариант), пустой заброшенный дом (хотя таковых в последнее попадалось все меньше и меньше)… или же он спал прямо на работе (но тут приходилось проявлять особую осторожность, потому что старикашка Смимс, кажется, никогда не спал и мог застукать его в любой момент). Трев мог спать где угодно, и, обычно, именно так и поступал.

Гленда спала на старинной железной кровати[2] с панцирной сеткой. Сетка и матрас сильно провисли за долгие годы употребления и деликатно сформировали изрядных размеров яму, более или менее соотвествующую форме тела Гленды. От соприкосновения с полом сетку оберегала небрежно сваленная под кроватью куча дешевых пожелтевших бульварных романов в бумажных обложках, книг того сорта, в которых слово «лифчик» смотрится более чем естественно. Если бы кто-то обнаружил их, Гленда просто умерла бы от смущения. А может, умер бы любопытный, если бы она обнаружила, что он обнаружил. На подушке обычно лежал очень старый плюшевый мишка по имени мистер Шатун.

Согласно сентиментальной традиции, у него должен был остаться только один глаз-пуговичка, однако в результате детской ошибки Гленды глаз у него было целых три, поэтому мистер Шатун был более просветлённой личностью, чем обычный плюшевый медведь.

Кровать Джульетты Столлоп впарили её матери как "кроватку для принцессы", поэтому она более или менее походила на кровать Архиканцлера, хотя, в основном, менее, потому что была крайне маленькой и узкой дешевой кроватью, окутанной марлевым пологом. Мать Джульетты давно умерла. К такому выводу можно было легко придти исходя из того факта, что когда ножки кровати сломались под весом подросшей девочки, кто-то водрузил ложе на пустые ящики из-под пива. Будь мать Джульетты жива, она хотя бы раскрасила эти ящики в розовый цвет, в тон остальному убранству комнаты.

Мистер Орехх только в семь лет узнал, что некоторым людям для сна необходим, оказывается, специальный предмет мебели.

Было два часа ночи. В древних коридорах и галереях Невидимого Университета царила пресыщенная тишина. Тихо было в Библиотеке, тишина пробралась в залы. Так много тишины, что её, казалось, можно было услышать. Она растекалась повсюду, забивая уши невидимой ватой.