Андрей Смирнов - Чернокнижник

Андрей Смирнов

ЧЕРНОКНИЖНИК

Глава 1

Ворожеи не оставляй в живых

У матушки Марго был замечательный яблоневый сад. Эльга видит сад как наяву — вот она протягивает руку к ветке, срывает большое твердое яблоко и вонзает в него зубы. Сладковато-кислая мякоть наполняет рот, Эльга слизывает сок с губ… На крыльце стоит матушка Марго — полная, рослая женщина — и с улыбкой смотрит на свою приемную дочку. Из кухни доносится умопомрачительный запах свежей выпечки.

Пирожки с капустой…

…Эльга сглотнула слюну и заелозила на доске, стараясь устроиться поудобнее. От сырой стены в спину проникал холод. В противоположном углу ямы две крысы затеяли драку.

Тусклый свет, сочившийся сверху, закрыла чья-то тень. Грубые хриплые голоса. Стража. Эльга не смогла разобрать, о чем они говорят. Прозвучал еще один голос — спокойный и негромкий. Скорее всего, это кто-то из монахов.

Загремел отодвигаемый засов, и через несколько секунд тяжелая решетка, закрывавшая яму, была откинута. Наклонившись, вниз заглянул человек. Несколько секунд он молча рассматривал девушку.

— Как зовут?

— Эльга.

Собственный голос показался ей неестественно слабым. Сердце учащенно забилось. Ее выпускают? Что с ней будет?…

— Говорит, что Эльга, — сообщил стражник остальным.

На этот раз негромкий и спокойный голос прозвучал утвердительно. Под ленивую перебранку тюремной охраны сверху стала опускаться деревянная лестница. Опираясь на стену, Эльга поднялась на ноги. Разбрызгав грязь, лестница ткнулась в землю.

— Вылазь, — беззлобно приказал стражник.

Она подчинилась, но выполнить требование оказалось не так-то легко. Восемь дней без пищи и почти без сна, проведенные в грязной вонючей яме, где нельзя было толком ни сесть ни лечь, мгновенно напомнили о себе. Суставы и мышцы наполнились болью, а на середине пути у Эльги закружилась голова. Она было остановилась, чтобы передохнуть и прийти в себя, но ругань, раздавшаяся сверху, мигом избавила ее от этой мысли. Следующие несколько ступенек — как в бреду. Перед глазами все завертелось, она почувствовала, что соскальзывает вниз, не в силах удержаться, и была почти благодарна руке, которая без лишних церемоний вцепилась ей в волосы и выволокла-таки наружу. Ее встряхнули и поставили на ноги. Головокружение прекратилось.

Двое солдат стали вытаскивать лестницу. Третий поскреб бороду и лениво поинтересовался у четвертого участника Эльгиного вызволения, молодого монаха в длинной рясе:

— Куда ее теперь? В часовню или к фогту?

— К ан Керонту. Исповедаться она еще успеет.

Солдаты установили решетку на прежнее место и поволокли Эльгу к дверям. По ходу их движения из других ям, справа и слева, то и дело доносились стоны, мольбы и проклятья — все вперемешку. Эльга содрогнулась, представив, каково пробыть здесь несколько недель или даже месяцев. Один из узников, проявив чудеса ловкости, добрался до решетки и, уцепившись за нее, протянул сквозь прутья руку, выкрикивая что-то нечленораздельное. Бородатый сержант походя пнул по запястью.

Ее провели через захламленный двор, посреди которого громоздилась старая гильотина, заставили подняться на крыльцо и втолкнули в какое-то относительно чистое помещение. Солдаты вышли, молодой монах вывел ее на середину комнаты, после чего сел на стул у левого края большого дубового стола — ровнехонько напротив писаря.

Человек, занимавший центральное кресло, некоторое время пристально всматривался в лицо девушки. Она не отводила взгляда, пытаясь отыскать на этом лице хоть что-то, что могло дать ей надежду на благоприятный исход дела. Она ведь ни в чем не виновна. Он должен это понять.

На лице фогта не было никаких эмоций — ни враждебности, ни сочувствия. Только усталость и скука.

Начался допрос. Он был коротким — Эльгу еще раз спросили, как ее зовут, откуда она родом, живы ли ее родственники и верно ли то, что она является приемной дочерью известной ворожеи Марго из Силевска. Эльга ответила, что родом она из портового города Греула, что отец ее был убит два года назад во время пиратского набега, а о матери с тех пор ничего не известно, что родной дом ее сгорел в то же самое время вместе с доброй половиной города и что действительно год назад матушка Марго приютила бездомную нищенку, которую и видела-то впервые, накормила ее и обогрела…

— Вы состоите с ней в какой-либо родственной связи? — перебил Эльгу фогт, перебирая бумаги.

— Нет.

— Почему вы называете ее матушкой?

— Ее так все называли.

Потом Эльгу начали расспрашивать, знает ли она, чем занималась Марго, помогала ли Эльга ей в этом, сколько людей приходило в дом и кто были эти люди. Эльга отвечала честно, тем более что и скрывать-то было нечего. Слушая ее ответы, фогт методично покачивал головой. Во время короткой заминки Эльга встретилась глазами с престарелым лысоватым писарем. Ей показалось, что в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на сочувствие — впрочем, вполне может быть, что ей только показалось, потому что фогт задал следующий вопрос, и писарь тут же уткнулся в пергамент. Молодой монах, приведший ее сюда, молчал и украдкой позевывал.

Допрос закончился. В комнате повисло молчание.

Теперь фогт смотрел не на Эльгу, а куда-то сквозь нее. Смотрел сквозь и думал. Наконец тем же будничным тоном, которым расспрашивал Эльгу, он произнес:

— Виновна в ворожбе и вредительстве, потому заслуживает смерти. Брат Аврелиан?

Монах качнул головой, показывая, что возражений не имеет.

— Приговор привести в исполнение в обычном по рядке, — закончил фогт.

Монашек поднялся и поманил Эльгу за собой, но она не двинулась с места. Виновна? Нет, наверное, она ослышалась… Этого не может быть! Она ничего не сделала! Это несправедливо!..

— Послушайте, — начала Эльга, умоляюще складывая руки на груди. — Я…

Это было все, что она успела сказать. Стражники, ждавшие за дверью, по зову монаха вошли в комнату, взяли Эльгу за руки и выволокли вон. Следом вышел брат Аврелиан и закрыл за собой дверь.

Фогт Эллиунской епархии Марк ан Керонт провел рукой по лицу, как будто бы сдирая невидимую маску, прикрыл глаза и устало откинулся в кресле. Писарь поерзал на месте, искоса поглядел на фогта но, так и не решившись ничего сказать, негромко вздохнул.

На душе Марка ан Kepoнтa было муторно. В феврале епископу Агому, главе Эллиунской епархии, было доставлено послание главы Джордапитской Церкви. Первосвященник указывал епископу на ревность других прелатов, нещадно истребляющих в своих владениях нечестивых чернокнижников, ворожей и колдунов, и изъявлял недовольство тем, как ведутся дела в епархии Агома. Марк ан Керонт вспомнил то февральское утро. Его господин в волнении расхаживал по комнате и мял в руках письмо. «Послушай, что он пишет, Марк, — говорил епископ. — Если в другой епархии изыскивают и сжигают за год полсотни колдунов это хорошо, а если мы в окрестностях Эллиуна за год не находим и полудюжины — значит попустительствуем и укрываем. К нынешней зиме, как и всегда, мы должны направить в Сарейз отчет о состоянии дел в епархии — и что мы напишем? Что все у нас, как и прежде? Гиллиом уже не раз грозился направить к нам своего дознавателя и, чует мое сердце, направит, если и после последнего его письма все у нас останется без изменений. Помоги мне, Пресветлый Джордайс! Я не хочу, чтобы в Сарейзе смотрели на нас, как на паршивую овцу в стаде. Обещай, Марк, что ты сделаешь все, чтобы…» И ан Керонт пообещал. Прежде всего потому, что появление столичного дознавателя означало конец его собственной карьеры.