С. Алесько - Садовник

С. Алесько

САДОВНИК

Just runnin scared, afraid to lose

If he came back which one would you choose?

Я всегда боялся этого момента. Всегда? Ну, нет, конечно, не всегда. Давно. С первой минуты, как понял: он ее бросил. Тогда же я осознал, что только в этот момент и начал жить. Вот и получается — боялся всегда. Всю жизнь. Забывал о страхе только в те минуты, когда забывал вообще обо всем. А эти минуты уже и нельзя назвать жизнью. Это бессмертие. Не жизнь. Жизнь есть противоположность смерти. А в бессмертии какая смерь? Ее нет. Значит, бессмертие — не жизнь. Лучше. Пускай у меня его были только краткие мгновения, когда наши тела сплетались подобно стеблям вьюнка, и я был с ней, а она со мной. Да, со мной! В этом я твердо уверен. И чувствовала она то же, что и я, могу поклясться. Бессмертие. Вечность. Со мной. В те минуты он исчезал из ее сердца, а из моей души уходил страх…

И вот теперь он стоит напротив. Такой же уверенный, сильный, красивый. Смотрит сверху вниз. Ну да, понятно, я тоже не изменился. Разве, может, к худшему…

Пожалуй, так и есть, ибо он не удостоил меня даже презрительной усмешки, быстренько отвел глаза. Какой я ему соперник? Невысокий, правда, коренастый (мать говорила, крепенький). Физиономия веснущатая, простецкая (мать говорила, добрая). А тут благородная бледность, черные кудри, пылающие очи… Что там еще в балладах о вечной любви поминается? А, что бы ни было, все при нем.

Почему она осталась тогда со мной? Других претендентов хватало, не таких, конечно, красавцев, как он, но получше меня, определенно получше. Может, из-за того, что я хотел ее больше всего на свете? Больше жизни, наверное… Это ж чувствуется, должно чувствоваться… Я-то всегда ощущал, что она так же сильно хочет его. Достаточно было заметить осколок ее взгляда, разбивающегося о его самодовольную улыбку. Наверное, он поэтому и пробыл с ней так долго. Ее любовь ему попросту льстила. Она была подлинной, а это редкость. Даже такие, как он, это понимают. Но мало ценят. Хотя… Зачем он здесь объявился?

Вернувшись вечером домой, я вошел из прихожей в комнату и окунулся в свой давний страх, вечный кошмар. Он поднялся со стула мне навстречу. Ее дома нет, она не стала б прятаться от него… А кто его пустил? Да никто. Она, наверное, отлучилась ненадолго. Может, пошла за чем-то к соседке, а дверь запирать не стала. Значит, вот-вот вернется…

Ноги стали ватными. Только б не упасть… Если она повиснет у него на шее, переживу. Просто повернусь и уйду, больше не стану издали следить за ними… за ней… Не стану, клянусь! Только бы у меня хватило сил выйти из дому и не упасть. Не у них на глазах, не у него…

Мы исколесили пол-страны, убегая от него. Нет, он и не думал за нами гнаться. Просто я не мог долго жить на одном месте. Все время боялся, что он появится в городке или селении, где мы в очередной раз попробовали обосноваться. Придет за ней, поняв, наконец, ценность подлинной любви. Найдет ее и попросит вернуться.

Кого она тогда выберет?..

И я срывался с места, таща ее за собой. Она ни разу не возразила. Ни разу. Почему? Я боялся спрашивать об этом даже себя. Вполне достаточно ее молчаливого согласия следовать за мной, ведь так? Как раньше было достаточно просто жить с ней под одной крышей, дышать одним воздухом.

Я и не пытался подступиться к ней, это казалось кощунством. Привычка довольствоваться малым превращала в невероятное счастье то, что мы жили в одной комнате, вместе появлялись на людях, перекидывались каждый день несколькими малозначащими фразами. Доброе утро. Спокойной ночи. Как прошел день? Что приготовить на обед? Я ежедневно видел ее, ощущал ее запах, иногда мне перепадало касание одежды, руки, волос. Иногда улыбка или даже ласковое слово. О большем я и не мечтал. Во всяком случае, не так скоро…

Это произошло, наверное, пару месяцев спустя после начала нашей совместной жизни. Я не считал дни, не следил за временем. Помнил только, что когда она согласилась стать моей женой, на деревьях еще почки не наклюнулись. А возвращался домой в тот самый вечер вдоль реки, и боярышник стоял весь в цвету. Получается, два месяца всяко миновало…

Вошел в комнату, она, как обычно, пригласила меня ужинать. Я сел за стол, а минуту спустя ощутил, как ее рука залезает мне в волосы на затылке, так ласково…

— Устал сегодня?

— Да… Нет… Не знаю… — я так растерялся, все вылетело из головы, даже смысл ее вопроса. Одна мысль стучала в висках: она ко мне прикоснулась, по-настоящему прикоснулась. Сама, первая.

Она тихо рассмеялась и убрала руку, медленно, будто неохотно, нежно скользнув ладонью по плечу.

В тот вечер я набрался храбрости и поцеловал ее на ночь. Даже не ее, а легкий завиток волос на шее за ухом. Она не вздрогнула и не отстранилась, но я не решился на большее. Не хотел напугать ее или обидеть.

С тех пор касания и невинные поцелуи стали обычным делом. Как я был счастлив тогда! Счастлив от сознания, что не противен.

Когда я делал предложение, она честно предупредила, что, скорее всего, не сможет быть мне настоящей женой. Мне было все равно, о чем я ей и сообщил. Она взглянула удивленно, глаза так странно заблестели, тут же потупилась…

— Я обещаю постараться, но…

— Не нужно ничего обещать. Мне достаточно, что ты будешь рядом и позволишь заботиться о тебе.

Не знаю, старалась она или нет, но после того первого прикосновения мне пришлось не так уж долго ждать настоящего поцелуя. Я тогда пришел вечером домой с огромной охапкой пионов. Хозяйка сада, где я работал (садовником, да. И занятие у меня не из тех, что девушкам нравится, но ни к чему другому мои руки и голова не приспособлены) распорядилась срезать все цветы, полегшие из-за ливня. Я сам с утра подпорки ставил, да все оказалось впустую. Уж больно сильный дождь прошел, а шапки цветов были чересчур велики. Огромные пионы (мне таких раньше видеть не доводилось) собрали воду меж бессчетных ароматных лепестков и притянули стебли к земле, где белоснежная краса оказалась измызганной черными брызгами размокшей почвы. Вот и поступило распоряжение: все полегшие цветы срезать и выбросить. Для букета, они, мол, слишком грязные. С хозяевами, понятное дело, не спорят. Получилась целая охапка пионов, некоторые осыпались, а остальные я отнес к бочке с водой и окунул туда. Не успевшая присохнуть земля отмылась, и следа не осталось.

Вечером принес я цветы домой, она увидела белоснежный сугроб, и замерла.

— Это тебе, — говорю. — Подержи, я ведро воды принесу, туда и поставим.

Она цветы взяла, к груди прижала и лицо в них окунула. Я стою как болван и на нее смотрю, про ведро забыл. А она от букета оторвалась и на меня взглянула, улыбается, глаза сияют.