Наталья Игнатова - Охотник за смертью Страница 35

– Он не смог учиться в Ниэв Эйд, – неохотно заговорил дан, – их таких полно было, тех, кто не смог. Но Дигр, он, понимаешь ли, мог бы стать Гвинн Брэйрэ, но его выгнали. Я побил его, ну, ты тогда еще не видел, но уже здорово дрался, я помню, – улыбнувшись воспоминаниям, Орнольф продолжил не столь косноязычно: – Син потом меня спросил: за что ты побил своего брата? Я и объяснил, что тот, кто обижает калеку, скорее всего трус, а трусов бить надо. Хельг, я тебя тогда не знал, – торопливо объяснил он, – думал, ты и в самом деле калека. Син мне говорит: малыша зовут Паук, он слепой, позаботишься о нем? А я, знаешь, как будто дел других нет… Задразнят, – думаю, – нянькой. А еще думаю: пусть попробуют. И говорю: ладно. И Син мне велел Дигра к тебе ни за что не подпускать. Ну а потом, летом, я его чуть не убил, Дигра. Он такое сказал о тебе… о нас… И тогда Син мне объяснил…

Орнольф вздохнул и снова примолк. Альгирдас ждал. Вспыльчивый и резкий – сейчас он был терпелив, как деревья в его лесу, и Орнольф оценил это, только не знал, как продолжить.

– Ты странный был, – сказал он наконец, – даже в Ниэв Эйд, а уж там каких только не было, – ну, сам помнишь. Я удивлялся: мне с тобой, малолеткой, не скучно было. И подраться, и поговорить, – ты же видел все иначе, всех нас… не знаю. Син мне сказал, что нужно защищать тебя от Дигра, потому что он… потому что ты… он…

– Не надо, – поморщился Альгирдас, – теперь я знаю. – Увидел в глазах Орнольфа откровенный ужас и совсем уж непрошеную сейчас жалость и зло оскалился, показав длинные клыки: – Он тоже очень хотел знать, были ли мы с тобой любовниками! Давай, спроси, Молот Данов: что он сделал, наконец-то заполучив меня!

– Это от него ты ушел так далеко, что не мог вернуться? – тихо спросил Орнольф. – Он напугал тебя? Эйни, я буду последним, кто обвинит тебя в трусости. И спрашивать ни о чем не стану. Син запретил мне рассказывать, сказал, что нельзя, что Дигру еще жить и править, и нужно, чтобы никто не знал. Он будет далеко, а ты станешь настолько сильнее его, что обо всем можно будет просто забыть. Ох, он много чего сказал, я уж не помню, помню только, что поверил. Но, Хельг, – это же Син, мы все ему верили! И сейчас – тоже.

– Это да, – Альгирдас зарылся пальцами в неровно обстриженную шевелюру, – но ты хоть понимаешь… Если бы я знал, все было бы иначе. Я же дрался с ним, я плел паутину, ловил его, пытался поймать, а он просто выскальзывал и побеждал с такой легкостью… Потому что я делал не то! Не так! Я не был готов. И ни одна бессмертная, мудрая сволочь не сочла нужным предупредить меня, чем он может быть опасен! Поверить не могу, рыжий. Вы знали, но не сказали мне!

– Да не мог он с тобой справиться, – беспомощно повторил Орнольф. – Он же мошка, муравей, он – никто, чародей дохлый, и в бою – тьфу! – все, что может – это ходить в походы, да детей плодить. Как он тебя поймал? Чем? Ты умнее, хитрее, сильнее, ты во всем лучше.

– Вот на этом и поймал. Отец меня… без всякой ворожбы. Двинул топором по голове, и все.

– Чей… отец?

– Мой. Если спросишь почему – убью на месте.

– Слушай, Хельг, – Орнольф чувствовал себя виноватым, но что теперь делать понятия не имел, – ты прости меня. Пожалуйста! Эйни, прости меня, а?

– Да тебя-то за что? – Альгирдас встряхнул головой, – ты не виноват ни в чем. Если кто и виноват, так я сам. Ну, может быть, Син еще.

– А хочешь, – воспрял дан, – хочешь, я Сина… ну…

– Что? Убьешь? Побьешь? Обругаешь? Ты бы лучше меня прибил, пока есть возможность. Ладно, рыжий, поехали в Ниэв Эйд, теперь уж все равно.

Все равно. Да, эти слова были самыми верными. За неполный месяц пережив все, что иной человек не проживет и за целую жизнь, Альгирдас понемногу отвыкал от каких-либо чувств. Те, что были, казались бледными и неважными, в сравнении с ослепляющей болезненностью последних дней его жизни. Может быть, упырям так и положено? Кто их знает?

Боль ушла. Орнольф, простодушный хитрец, заставил Альгирдаса выплеснуть ее в последней вспышке ярости, и потом ласковой заботой погасил этот огонь. Последний огонь, что еще оставался в Пауке Гвинн Брэйрэ. Теперь – все.

Альгирдас не хотел жить, или, точнее сказать, хотел перестать быть. Он ничем не провинился перед богами, виноват был только перед Эльне и Наривиласом, но там, по другую сторону Звездного Моста, люди не помнят о плохом. И Эльне, конечно, простит его. Только бы встретиться с ней. Но Орнольф не отпустит. И Альгирдас знал почему, понимал. Не знал только, как объяснить, что уйти – это единственное, что ему нужно.

А Орнольф был рядом, поил его своей кровью, следил неусыпно, как бы Альгирдас не сотворил с собой что-нибудь… окончательное. Как будто он мог! Ни выйти на солнце, ни упасть на заговоренный меч, ни даже уморить себя голодом упырю не дано. Теперь Альгирдас знал это точно.

– Я буду твоей тенью, – сказал Орнольф, – так что не говори теперь, что у тебя ее нет.

Альгирдас и не говорил. Тень-Орнольф в каком-то смысле была даже лучше, чем та, прежняя. Тень-Орнольф – это была еда, это был голос, заставляющий вернуться из сумерек души, и Паук вспоминал далекие дни, когда был слеп, а Орнольф рассказывал ему, как выглядит мир вокруг. Тогда Альгирдас не видел ничего, кроме разноцветных узоров заклинаний. Сейчас, зрячий, он не мог увидеть их и снова чувствовал себя слепцом, но, наблюдая за чародейством Касура, порой различал знакомые проблески красок. Как когда-то, глядя на солнце, видел смутное, светлое пятно.

Видел глазами, а не странным чутьем, отличавшим его от остальных.

– Что, – спросил как-то Орнольф, разжигая костер, – чары видишь?

– Мысли читаешь? – вяло поинтересовался Альгирдас.

Он успел уже привыкнуть к тому, что рыжий радуется каждому произнесенному им слову… иногда это неприятно напоминало Дигра. Но дело было, конечно, в другом.

– Да просто вспомнил, – Орнольф стряхнул с пальцев остатки темно-красных нитей, – ты когда-то о паутине рассказывал. Что можешь любого чародея поймать и досуха высосать. Вот я и подумал, досуха не надо, но почему тебе от меня сил не зачерпнуть?

– Ты что болтаешь? – Альгирдас даже встряхнулся от такого нелепого предложения. – Еще не хватало мне из тебя силу тянуть!

– Кровь же ты мою пьешь, – резонно заметил Орнольф.

Наверное, лицо Паука выдало его чувства. Дан ругнулся сквозь зубы и виновато пробормотал:

– Прости.

– Сам меня кормишь, сам же извиняешься, – Альгирдас пожал плечами. —

Не хочу я, рыжий, и не буду ни тебя, ни других братьев в паутину ловить. А кровь… мне самому от себя тошно. Но – потом. А сначала просто не могу удержаться.

– Как она на вкус? – Орнольф приладил над огнем котелок. – Я хочу сказать: для тебя?