Александр Прозоров - Царская дыба [= Государева дыба] Страница 47

Дерптский епископ думал, что белее снега не бывает ничего, но гостья побелела еще сильнее. Инга же зарумянилась, вновь взяла кубок со стола, и правитель понял, что с ее стороны никаких возражений больше не последует. Во всяком случае, в ближайшие минуты. Итак, госпожа Болева не выдержала испытания и проиграла игру в первом же выходе. С одной стороны, священник испытывал разочарование, с другой — он понимал, что наконец-то получил женщину приятную как внешне, так и готовую выложиться целиком и полностью во имя его наслаждения. Будет интересно сравнить ее с певуньей. Вот только сделать это нужно так, чтобы сама Инга не испытала обиды или уколов ревности — терять ее саму или даже ее любовь или преданность хозяину замка никак не хотелось.

— Может быть, она умеет танцевать? — спросил то ли себя, то ли певицу господин епископ. — Давай, попробуй. Станцуй!

Женщина, бесшумно ступая по шкурам и коврам, принялась кружиться, подходить и отступать, слегка приподнимая длинные юбки, поворачиваться, взмахивая руками. По всему было видно, что ей не хватает кавалера — она танцует с воображаемым партнером.

— Ничего не вижу… — недовольно поморщился священник. — Только руки мелькают. Ни шагов, ни движений. Ну-ка, скинь эту одежду!

Гостья дернулась было что-то произнести, но тут же подавила возражения в зародыше и принялась расшнуровывать корсаж. Вскоре сюрко упало на пол, следом за ним туда же легло атласное нижнее платье, и дама осталась в одной камизе. Некоторое время она колебалась, с надеждой глядя то на хозяина, то на его подругу, а потом скинула лямки рубашки и выступила из нее вперед полностью обнаженная.

Теперь дерптский епископ смог оценить подарок алхимика в полной мере. Госпожа Болева имела не очень большую, но высокую и молодую грудь, которую приятно стиснуть в ладони, которая не болтается в ней опустевшим кожистым мешком. Не очень широкие бедра — но и костяшки не выпирают из-под кожи, как у изможденного голодом ослика. Легкий теплый жирок ощущается и на талии — не портя фигуру, а лишь делая ее формы мягкими и покатыми. Та самая красота, которую можно считать идеальной — не приторная, но и ощущаемая в каждом изгибе тела. Пожалуй, новая женщина оказалась даже красивее Инги. Хотя, конечно, никак не могла обладать хоть одним столь же уникальным даром.

— Так что ты умеешь делать? — на всякий случай поинтересовался правитель. Вдруг Создатель решил подшутить над ним и преподнести еще один неожиданный подарок?

— Все, что прикажете, мой господин, — все еще тихо, но уже вполне установившимся голосом ответила госпожа Болева.

— Что же, посмотрим, — кивнул дерптский епископ. — Инга, раздвинь, пожалуйста, ноги.

— Я что, «лесби», что ли? — немедленно возмутилась певица.

— Вопрос не в твоем желании, а в ее послушании, — спокойно сообщил священник.

Как ни странно, но для изрядно подвыпившей девушки этот аргумент показался вполне достаточным, чтобы раздвинуть ноги и поддернуть наверх подол.

Гостья жалобно посмотрела в сторону священника, но тот только поднял со стола кубок и отхлебнул немного вина, полуприкрыв от удовольствия глаза. Госпожа Болева, все еще не веря в серьезность отданного ей приказания, подошла к подруге хозяина замка, опустилась на колени, в последний раз покосилась в сторону развалившегося в кресле мужчины, опустила голову и засунула ее Инге под подол.

Теперь дерптский епископ стал наблюдать за поведением певуньи. Поначалу та сидела с полным безразличием во взгляде, потом облизнула губы, дернулась вперед всем телом. Замерла, откинулась назад, издала жалобный стон. Поставила кубок на стол, едва не уронив его, прикусила губу, откинув назад голову. Глаза ее закрылись, она тяжело задышала, поминутно облизывая постоянно пересыхающие губы.

«Пожалуй, будет интересно попросить ее спеть хорал именно в такие минуты, — подумал священник. — А еще интереснее будет понаблюдать и послушать это со стороны.»

Но теперь просить девушку петь было уже бесполезно — она вряд ли слышала сама себя и чувствует что либо, кроме языка госпожи Болевой. А потому священник отставил вино, распустил штаны, обошел предельно занятых женщин, опустился на колени позади своей гостьи, проверил рукой, насколько она готова к вторжению и, убедившись, что именно этого ей хочется сейчас более всего, вошел в нее сильным глубоким толчком.

Пленных русичей замковой страже пришлось переносить в погреб на руках. Они никак не реагировали ни на приказы, ни на удары, ни на угрозы. Наверное, если бы Флор зарезал парочку для устрашения прочих — остальные поползли бы сами в указанную сторону, но господин епископ приказал всего лишь кинуть их в подвал, и лишать кого-то из налетчиков жизни самовольно начальник стражи не рискнул.

Воинам маленького отряда и вправду было все равно, бьют их, тащат куда-то или убивают — после двух суток во власти лесной нечисти все остальное, что бы ни придумали ливонцы, казалось всего лишь досадной мелочью.

Холодный замковый подвал, пахнущий вековой сыростью, благодаря толстым стенам показался надежным, благостным убежищем, и почти на сутки пленники провалились в наполненный кошмарами, но все же восстанавливающий силы сон. А потом еще день просто приходили в себя, прежде чем начали подниматься и прогуливаться от стены к стене.

Подземелье, куда их бросил епископ, скорее всего было обычным погребом, хранилищем овощей, к весне опустевшим и теперь по случаю использованным для хранения совсем другого имущества. Именно имущества — а кем еще могли быть пленники в добром тысяча пятьсот пятьдесят третьем году? Хотя, конечно, если здешний правитель уж очень сильно обозлился набегом, он вполне способен казнить всех пленников публично и с соответствующими случаю истязаниями. Но скорее всего, практичность и жадность исконного европейца возобладает, и рядовые воины будут проданы в рабство, а за бояр и командира отряда он затребует из Москвы выкуп. Либо командира и родовитого боярина казнит, а всех прочих продаст.

В общем, как ни кинь — а к осени погреб свой дерптский епископ освободит, причем большинство воинов скорее всего попадут в турецкие или французские невольники, а Зализа и боярин Батов либо поедут домой за деньги немалые, либо на эшафот на немалые муки.

Подобное будущее не нравилось никому, однако, разобрать, подобно графу Монте-Кристо каменную кладку, скрепленную раствором на куриных яйцах, оказалось невозможным; за толстой дверью из сосновых досок, чем-то подпертой снаружи, постоянно дежурил караул из нескольких вооруженных воинов; а низкое узкое окно во двор перегораживали три коротких, но толстых железных прута.