Роберт Холдсток - Лес Мифаго. Лавондисс

Роберт Холдсток

Лес Мифаго. Лавондисс

Robert Holdstock

Mythago Wood

Lavondyss: Journey to an Unknown Region

Copyright © 1984 by Robert Holdstock

Copyright © 1988 by Robert Holdstock

© А. Вироховский, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Лес Мифаго

Благодарности

Я бы хотел поблагодарить Алана Скота, чей «Англо-Саксонский Словарь для Путешествующих Духов» – как будто написанный специально для меня – очень мне помог. И, конечно, я благодарен Милфорду – за энтузиазм, который вдохновил это видение.

Слово «Мифаго», изобретенное Джорджем Хаксли, произносится с ударением на втором слоге.

«У меня возникло чувство узнавания… здесь что-то такое, что я знал всю жизнь, но даже не подозревал об этом».

Посвящение

For Sarah: cariath ganuch trymllyd bwystfil[1].

Прелюдия

Эдварду Уинн-Джонсу, эсквайру,

Оксфорд, Колледж-роуд, 15.

Эдвард!

Ты должен вернуться в Лодж. Пожалуйста, не откладывай ни на час! Я обнаружил четвертую дорогу в более глубокие зоны леса. Сам ручей. Путь по воде, как я раньше не догадался! Он проведет нас прямиком через вихрь внешних ясеней, за спиральную тропу и Каменный водопад. Я считаю, что через него мы сможем попасть в самое сердце леса. Но время, всегда время!

Я нашел народ, который называет себя шамига. Они живут за Каменным водопадом. Они стерегут броды на реке, но – к моему огромному удовлетворению – они очень любят слушать рассказчиков историй, которых называют «жизнеголосами». Эта самая жизнеголос – юная девица, раскрасившая себе лицо в зеленый цвет; она рассказывает истории, закрыв глаза, чтобы улыбки или хмурые взгляды слушателей не «изменили вид» героев. Я услышал от нее очень многое, в том числе самый важный рассказ – фрагмент того, что может быть только историей Гуивеннет. Это докельтская версия мифа, который, я убежден, имеет отношение к этой девушке. Вот что я сумел понять:

«Однажды в полдень, убив восьмирогого оленя-самца и вепря, вдвое выше человека, и исправив дурные манеры четырех крестьян, вождь Могоч присел отдохнуть на берегу моря. Был он могуч в делах[2] и настолько высок, что головой касался облаков. Он вытянул ноги над морем и положил их у подножия утесов, чтобы охладить. Потом лег на спину и стал смотреть на двух сестер, встретившихся на его животе.

Сестры были близнецами, равно прекрасными, красноречивыми и умелыми в игре на арфе. Однако одна из них, вышедшая замуж за полководца великого племени, обнаружила, что бесплодна. Ее лицо стало кислым, как молоко, слишком долго находившееся на солнце. Вторая сестра вышла замуж за изгнанного воина, которого звали Перегу. Лагерь Перегу располагался в глубоких ущельях и непроходимых лесах, и он приходил к своей возлюбленной по ночам в виде птицы. Она родила ребенка, девочку, но из-за изгнания Перегу ее кислолицая сестра собрала армию и пришла требовать ребенка себе.

Начался великий спор, в ход пошли руки. Возлюбленная Перегу еще не успела дать девочке имя, как ее сестра выхватила крошечный сверток, закутанный в плотную ткань, и подняла его над головой, собираясь назвать ребенка сама.

Но тут небо потемнело и появились десять сорок. Это были Перегу и девять могучих воинов из его рода, измененных магией леса. Перегу бросился вниз, схватил свою дочь когтями и попытался улететь с ней, но один из стрелков выстрелил в него из рогатки, и Перегу начал падать. Он выронил девочку, но остальные птицы подхватили ее и унесли. Поэтому ее и назвали Хурфатна, что означает «девочка, подхваченная сороками».

Вождь Могоч с удовольствием смотрел на это представление, но почувствовал, что должен проявить почтение к мертвому Перегу. Он подобрал крошечную птицу и вернул ей человеческую форму. Но он побоялся, что уничтожит всех жителей соседней деревни, если сам выроет могилу, даже одним пальцем. Поэтому он положил мертвого ссыльного в рот и сунул его под зуб, ставший памятником смелому воину. Таким образом Перегу был похоронен под высоким белым камнем, в дышащей долине».

Нет никаких сомнений – это самая ранняя форма истории Гуивеннет, и ты должен понять, почему я так возбужден. В последний раз, когда девушка была здесь, я спросил ее, почему она так печальна. Она ответила, что никак не может найти дышащую долину и блестящий камень над мертвым отцом. Она и есть Гуивеннет, я знаю это, я чувствую! Мы должны опять призвать ее. Мы должны опять попасть за Каменный водопад, и мне нужна твоя помощь.

Кто знает, когда кончится эта война? И чем? Моего старшего сына скоро призовут, за ним последует и Стивен. И я смогу более свободно исследовать лес и общаться с девушкой.

Эдвард, ты обязан приехать.

С уважением,

Джордж Хаксли,

декабрь, 1941 г.

Часть первая

Лес Мифаго

Один

В мае 1944-го я получил повестку и без особой охоты отправился на войну – сначала на обучение, в Озерный Край, а потом во Францию в составе 7-й пехотной дивизии[3].

Накануне отъезда я почувствовал, что обиделся от видимого равнодушия отца к моей судьбе, и, пока он спал, неслышно подошел к его рабочему столу и вырвал лист из дневника, в котором он записывал результаты своей молчаливой упорной работы. Я много раз перечитывал этот фрагмент, датированный августом 1934 года, и каждый раз меня бесила его непонятность; но одно то, что я украл кусочек его жизни, поддерживало меня в течение долгого, наполненного болью времени.

Вначале шли горькие жалобы на различные события, отвлекающие его от главного; ему приходится заботиться об Оук Лодже[4], нашем семейном доме; оба сына требуют внимания, и еще трудные взаимоотношения с женой, Дженнифер[5]. (Кстати, насколько я помню, мама была очень сильно больна.) Фрагмент заканчивался совершенно замечательным – из-за непонятности! – пассажем:

Письмо от Уоткинса – согласен со мной, что в определенные времена года аура вокруг лесной страны распространяется далеко, вплоть до дома. Надо подумать о последствиях. Он стремится узнать силу дубового вихря, которую я измерил. Что ему сказать? Конечно, не о первом мифаго. Заметил, что обогащение зоны предмифаго более постоянно, но вместе с тем отчетливо лишает меня чувства времени.

Я сохранил этот листочек бумаги по многим причинам, но главным образом ради нескольких моментов того, что по-настоящему интересовало отца, – и тем не менее смысл его был закрыт от меня, как сам отец закрыл от меня дом. Я ненавидел все, что он любил.

В начале 1945-го меня тяжело ранило, так что после окончания войны мне пришлось остаться во Франции и переехать южнее, в маленький городок, находившийся в холмах за Марселем, где я жил со старыми друзьями отца. Сухое, жаркое место – и очень, очень медленное; выздоравливая, я проводил время, сидя на главной площади, и быстро стал частью крошечной общины.

Каждый месяц этого долгого 1946 года я получал письма от моего брата Кристиана из Оук Лоджа – длинные, наполненные всякими сплетнями; однако, судя по ноткам раздражения и напряжения, его отношения с отцом быстро ухудшались. Я никогда не получал ни слова от самого старика, но и не ожидал: я давно смирился с мыслью, что он, в самом лучшем случае, смотрит на меня с полным безразличием. Семья только мешала его работе; он пренебрегал нами и требовал, чтобы мать вела свою собственную жизнь. Во время войны его страсть расцвела еще больше и превратилась в истерическое безумие, иногда по-настоящему пугающее. Однако нельзя сказать, что он все время кричал; напротив, большую часть жизни он молчал, погруженный в изучение дубового леса, граничившего с нашим домом. Поначалу мы сильно негодовали на него, но быстро научились благословлять и радостно приветствовать эти долгие периоды молчания.

В 1946-м он умер от болезни, мучившей его долгие годы. Услышав эту новость, я не знал, что мне делать: мне очень не хотелось возвращаться в Оук Лодж, стоявший на самом краю поместья Райхоуп, в Херефордшире, но я хорошо понимал страдания Кристиана. Он остался один, в доме, в котором мы вместе провели все детство. Я представлял себе, как он бродит по пустым комнатам или, возможно, сидит в промозглом кабинете отца, вспоминая часы одиночества, а также запахи дерева и земли, которые старик, вваливаясь в отделанную стеклянными панелями дверь, приносил с собой из недельных походов в лесную страну. Лес проникал в эту комнату, как будто отец не мог находиться далеко от буйного подлеска и холодных влажных полян, окруженных дубами, даже когда замечал свою семью. Впрочем, он подтверждал это единственным способом, который знал: рассказывая нам – главным образом брату – истории из лесных стран, находившихся за домом, в основном из стран дуба, ясеня, бука и других деревьев, в черной глубине которых (как он когда-то сказал) можно было услышать диких вепрей, почувствовать их запах и увидеть их следы.