Дорога крови - Алена Трутнева Страница 32

И снова жизнь покатилась по накатанной колее: короткая ночь, утомительный день и бесконечные задания Дьюхаза. Савьо с горечью осознавал, что, будучи изначально писарем, теперь он всё больше становился личным слугой работорговца, вынужденным постоянно терпеть его присутствие и выполнять малейшие прихоти. А Дьюхаз, казалось, и не замечал этого, с каждым днём наваливая на выбивавшегося из сил писаря всё больше работы.

«Или, может, он нарочно это делает? – размышлял Савьо, таща с камбуза вёдра с горячей водой для ванны работорговца. – Надеется, что так у меня не будет ни сил, ни желания злоумышлять против него? Использовать своё знание ядов?»

Остановившись на мгновение, чтобы передохнуть, писарь заметил Айзека, увлечённо махавшего незаточенными мечами – по одному в каждой руке. Пёс как-то говорил Савьо, что его учитель обучал всех своих подопечных сражаться и правой, и левой рукой – во время боя случиться может всякое, а так будет больше шансов выжить. Но всё равно каждый раз, когда писарь видел, как ловко Айзек управляется с двумя клинками за раз, юноше это казалось чем-то невероятным.

После того разговора в каюте Дьюхаза, когда Пёс дал своё обещание – хотя Савьо всё ещё сомневался, было ли это согласием или скорее угрозой, – парень немедленно приступил к тренировкам. И, сколько писарь ни уговаривал Айзека сбавить темп и дать своему едва зажившему плечу хоть немного времени, боец твёрдо стоял на своем, продолжая гонять сам себя с неправдоподобным остервенением. Каждый вечер парень возвращался в каюту, еле волоча ноги от усталости, и ворочался едва ли не всю ночь, не в состоянии уснуть из-за боли в постоянно натруженном плече – а оно, как подозревал писарь, болеть должно было знатно. Но наутро, с трудом заставляя себя встать с постели, Пёс начинал всё снова, по кругу. Савьо мог только удивляться такой силе воли и выдержке.

В таком диком темпе прошла неделя. Теперь раны Айзека уже совсем затянулись и больше не болели, хотя писарь и не сомневался, что на их месте обязательно останутся шрамы, и только вызвавший лихорадку порез никак не желал бледнеть, превратившись в плохо заживающий красноватый рубец. Впрочем, самого бойца это, кажется, мало волновало.

Пёс заметил наблюдавшего за ним Савьо и улыбнулся. Писарь кивнул в ответ и снова взялся за тяжеленные вёдра.

Чем больше времени проходило, тем меньше общего оставалось у них с Айзеком – с грустью понимал Савьо. Они и раньше были различны, как день и ночь, как ураганный ветер и штиль. А теперь и вовсе… Окружённый вниманием боец – и ничтожный слуга. Айзек, с утра до вечера пропадавший на тренировках или просто бродивший по кораблю, снова превращался в того уверенного в себе, дерзкого гордеца, каким был раньше, в то время как сам писарь, вынужденный почти все дни проводить в каюте работорговца, с каждым днём становился всё более похожим на привидение – таким же бледным, грустным, одиноким и молчаливым. Изменилось и отношение Дьюхаза к своим рабам: Айзека теперь было запрещено бить, и даже утренние наказания превратились в условность, зато на Савьо и сам работорговец, и Уник были не прочь сорвать зло.

Для всех вокруг писарь по-прежнему оставался незаметной серой тенью, на которую если и обращали внимание, то исключительно для того, чтобы дать поручение или закатить затрещину.

Другое дело Айзек – благодаря весёлому нраву Пёс обзавёлся приятелями среди матросов и даже надсмотрщиков – если так можно назвать тех, с кем парень по вечерам играл в карты и выпивал. Вернее, пили только они, а сам Айзек едва притрагивался к кружке. Писарь, которого надсмотрщики время от времени заставляли прислуживать им, подавая пиво и ром, не раз становился свидетелем того, как матросы всячески пытались напоить Пса, но парень каким-то невероятным образом каждый раз умудрялся отшутиться или вывести разговор в другое русло. Веселясь наравне с порядком захмелевшими мужчинами, вворачивая то тут, то там сальные шуточки, которые порой казались Савьо чересчур уж грубыми, Айзек внимательно прислушивался к несвязной болтовне, время от времени наводя беседу на интересующие его темы. И ни разу Пёс не заступился за писаря, который нередко становился объектом пьяных насмешек и оскорблений, а порой – чего уж там греха таить – и побоев, ограничиваясь лишь редкими сочувствующими взглядами.

«Будь я на его месте, я бы обязательно поставил этих пьяниц на место и уж подавно бы не позволил себе спокойно смотреть, как бьют моего друга, – мрачно размышлял юноша, глядя на вылитую в ванну воду. – Хотя с чего бы теперь Айзеку быть мне другом? Да, я помог ему. Но он ведь предупреждал меня, чтобы я не ждал от него благодарности. Пёс хоть как-то наладил свою жизнь здесь, и дружба со мной может ему только навредить. Я ничтожество, прав был Чёрный Человек».

– Почему так медленно, раб? Неужели ты не можешь шевелиться быстрей? – Внезапно появившийся Уник грубо оттолкнул писаря, и тот, поскользнувшись на пролитой воде, упал. Чёрный Человек презрительно скривил губы. – Иди прочь, неуклюжая свинья.

Савьо молча поднялся с пола и вышел из комнаты работорговца – ему позволяли ходить везде даже без надсмотрщиков, ибо никто не видел в писаре ни малейшей угрозы. И от этого тоже почему-то становилось обидно.

«Глупость какая! – подумал Савьо, останавливаясь у борта и глядя на солнечные блики, разбросанные по выгнутым спинам волн. – Ты же сам первый считал, что в жизни не поднимешь ни на кого руку, а теперь вдруг обижаешься, что тебя не считают опасным».

– Привет, друг Савьо. – Неслышно подошедший боец положил мозолистую ладонь на плечо юноши. – Никак этот мерзкий работорговец решил помыться самостоятельно?

Писарь бросил быстрый взгляд назад – два надсмотрщика Айзека маячили чуть поодаль.

– Ты не боишься, что они услышат?

Пёс прислонил мечи к фальшборту и усмехнулся.

– Не услышат. Думаешь, им есть дело, о чём треплются два никчёмных раба?

Савьо опустил голову. Айзек опёрся спиной о поручни и заглянул в глаза юноше.

– Что случилось?

– Ничего. Просто я очень устал. А душевно ещё сильнее, чем физически.

Смеющиеся глаза Пса в мгновение ока стали очень серьёзными.

– Ты только держись, Савьо. Придёт и наш час. – Парень убедился, что его надсмотрщики стоят всё так же далеко, но всё равно понизил голос. – Ты только не думай, что я смирился. Или забыл. Что я искренне величаю этого ублюдка хозяином и набиваюсь в друзья к набравшимся надсмотрщикам. – По лицу Айзека пробежала тень