Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!» (отрывок) Страница 38

Палаш в правой руке немца вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение, — и Гюнтер пошел на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.

Врешь, устанешь, устанешь… Я несколько раз быстро выбрасывал клинок ему в ноги — серебристый кокон с гулом опускался… Верти, верти…

Кокон вдруг выплюнул серебряное жало, похожее на атакующую змею. Гюнтер рассчитывал проколоть меня в солнечное сплетение…

В спортивном фехтовании не делают того, что сделал я. Но мы ради шутки отрабатывали это — «как по-правдашнему». И немец, скорее всего, не ожидал этого.

Поворачиваясь спиной к нему на выставленной вперед левой ноге, я перехватил его запястье левой же рукой и нанес сверху вниз рубящий — в полную силу! — удар в основание клинка, одновременно ударив головой назад. Валлонка упала мне под ноги, вывернутая из захвата силой удара.

Когда я повернулся — немец пытался подняться с земли. Я упер конец палаша ему в горло — и под загорелой кожей мальчишки выступили и запульсировали голубоватые артерии. Лицо Гюнтера окаменело, но губы улыбнулись. Резиновой улыбкой.

— Штильгештатн, — с трудом переводя дыхание, выплюнул я всплывшее в памяти слово из какой-то книжки.

— Найн, найн, найн, бите, найн! — закричал высокий девчоночий голос, и возле нас на колени упала, обхватив Гюнтера поперек груди одной и отталкивая мой палаш другой рукой, та самая девчонка. Я отшатнулся; еще несколько немцев бежали к нам с оружием, кто-то натягивал лук, сбоку оказался Колька со вскинутым ружьем…

— Фертихь! — крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.

И засмеялся. Уже по-настоящему.

Огромный костер плевался в небо искрами и целыми столбами огня — кто-то водрузил в центр дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели «Калинку» — знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского «р».

Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую «дорожку к счастью», откованную из листового золота.

Плечо коротко и тупо дергало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения — она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться — все равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически — не хочется пробовать.

Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звезд — метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.

Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.

— Почему ты сидишь один, князь?

Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с черными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.

— Я присяду тут? — мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его — когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. — Так почему ты один, князь?

— Не называй меня так, — поморщился я. — Не князь я никакой.

— Князь — это слово, — сказал Йенс-Лэнс. — Можно сказать «конунг», «вождь», «князь» — или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит, ты князь.

— Да просто я один учился фехтовать, — отмахнулся я и охнул от боли.

— Когда меня ранили первый раз, я визжал, как поросенок. — Он засучил ветхую джинсовую штанину и показал грубый шрам над левым коленом.

— Слушай, — признался я, — я забыл, как тебя зовут…

— Йенс Круммер, — не обиделся он. Устроился поудобнее и поставил подбородок на кулак упертой в колено руки. Левой Йенс придерживал у паха рукоять недлинного широкого меча с простой крестовиной. — Я у Хунтера что-то вроде комиссара. Хочешь, — он повернулся ко мне, — я расскажу тебе кое-что интересное об этом месте? — Я кивнул. — Начнем вот с чего: вы уже догадались, что мы — это реплики?..

…Больше года назад девятнадцать мальчишек и двенадцать девчонок из баварского города Регенсбург во время похода оказались в окрестностях своего города — но в этом мире. Их, в отличие от нас, забрали всех разом.

Весь этот год они странствовали — от Атлантики до Урала, нигде подолгу не задерживаясь и часто вступая в стычки. В этом мире было много гадесов — тут их называли урса, как они сами себя, — настоящими ордами приходивших с юга. И не так уж мало отрядов, подобных людям Гюнтера — подобранных именно по национальному признаку. Некоторые странствовали. Некоторые оседали на местах, приглянувшихся им. С некоторыми можно было договориться мирно.

Объединяло всех одно — это были дети и подростки. Безумие, но тут не взрослели!!! И никто не мог объяснить, как и почему это происходит, — а ведь не все гибли в боях…

Но это была лишь одна из загадок странного и редконаселенного мира. Йенс обладал умом, который называют «аналитическим», однако и он мало что понял, хотя очень старался. И о многом рассказал мне — возле реки, недалеко от праздничного костра, в эту ночь…

…— Это не совсем Земля, — говорил Йенс, откинувшись к камню возле меня. — Тут есть странные места и странные существа. И вообще много странного. Держитесь подальше от Сумеречных Мест — это такие… ну… как будто серый туман, они где угодно могут быть, войдешь — и не вернешься.

— Здесь совсем нет поселений? — спросил я. — Я имею в виду — как в книжках, брошенных городов, все такое?

— Я понял, про что ты… Нет, тут никогда не было своей какой-то цивилизации. Никаких брошенных городов с их тайнами и опасностями… Хотя — подожди… — Йенс задумался и свел брови; его лицо стало похожим на иллюстрацию к приключенческой исторической книжке. — Семь месяцев назад мы добрались до Евфрата. И нашли в тех местах парнишку-болгарина. Он был при смерти и умер, но перед этим бредил. Я кое-что понял. Он говорил о Городе Света. И плакал, что смог бежать один. Но я так и не понял, о чем он.