Любовь Безбах - Осенняя заваруха Страница 18

— Может, тебе не хочется потерять кое-какие способности? — с подозрением спросил Качин.

— Я давно ими не пользуюсь. Нет, дело не в этом. И в самом деле, до этого нашего разговора я считал, что вернуть себе человеческие глаза является верхом моих желаний, а теперь я понял, что это не так. Я давно уже привык к черным очкам, окружающие тоже ко мне привыкли. Извините меня, Иван Сергеевич. Не стоит расстраиваться.

— Да мне-то что? — насупился старый врач, тщетно скрывая огорчение, а в голосе проскальзывали старческие слезы. — Мне все равно, это твоя головная боль, а не моя…

Потом приподнялся в кресле:

— Как я не буду за тебя переживать, ведь ты — самый главный мой пациент во всей моей длинной жизни!

— Я не пациент! — оскорбился я. — Я всегда считал себя твоим другом, и вдруг оказалось, что я всего лишь пациент! Я абсолютно здоров, если ты до сих пор этого не знаешь.

Качин замолчал и нахмурился, только громко сопел и раскачивал кресло-качалку, толкаясь от пола тощей ногой. Я подосадовал на себя за несдержанность. Я умею быть терпеливым с подчиненными и с кем бы то ни было, почему же я позволяю себе несдержанность со старым человеком? Потому что считаю, что старый друг простит? Тут мы оба одновременно извинились друг перед другом.

— Я не собирался тебя обижать, — примирительно сказал старый врач. — Конечно, ты мой друг, но все же сперва ты стал моим пациентом, а уж потом другом. Твое здоровье для меня важнее, чем тебе хотелось бы, и от меня оно тоже зависит. Я потратил на твои глаза слишком много времени, сил и нервов, чтобы отступиться. В конце концов, ради них я бросил кафедру.

Он заявил это не без пафоса, и я рассмеялся:

— Не просто бросил кафедру, а подался в бега. Только ты сделал это не ради моих красивых глаз!

— Это было основной причиной. Я ни разу не пожалел об этом, Матвей.

И спохватился:

— Не уводи разговор в сторону! У тебя появился шанс снять черные очки, а ты упрямишься, как стадо ишаков.

— Всего лишь снять очки, Иван Сергеевич.

— Приобрести человеческие глаза. Вернуть себе человеческое лицо. Начнешь опять женихаться. Я еще не потерял надежду увидеть твоих детишек. Они же внуками моими будут! — Иван Сергеевич при слове "внуки" сжал пальцы в горстку и прижал к впалой груди. — Кто его знает, откуда прилетела эта твоя зараза вместе с астероидом… Вселенная большая, и мы бродим по ней, как по темному лесу с фонариком… Мало что видим, знаем и того меньше. Ты все-таки подумай, Матвей. Поди забыл уже, как выглядит синий цвет? Он очень красивый, синий…

Прошли еще одни бесплодные сутки. Переговоры Правительства Содружества с президентом Очира зашли в тупик. Я размышлял. Фактически Очир держал в заложниках население всего государства Осень, а заодно и туристов. Осень располагала не только роскошной сетью разнообразных курортов, также она владела множеством детских лагерей и санаториев. Случай с захватом детей смотрелся весьма нелицеприятно и наводил на размышления. В данный момент на волоске висела жизнь их отцов… Не было уверенности, что на Осени больше не случится никаких неприятностей. По лесам, которые сейчас грабили оккупанты, бродили озлобленные партизаны, готовые по первому свистку наброситься на захватчиков. Не хотелось думать, чем ответит армия агрессора. Я по опыту знал, как сложно во время оккупации удержаться от насилия. В зоне конфликта в данный момент находились только мои корабли и флот Очира, и это обстоятельство не давало мне покоя. Был еще один аргумент, настойчиво толкавший меня идти на нарушение приказа главнокомандующего. На Осени по местным новостям специально для доржиан прокрутили ролик, в котором выступил Рыжаков со своими требованиями. Несколько слов сказали мужчины-заложники. Заложники уверили своих близких, ждущих их в санатории "Русалочка", что с ними хорошо обращаются и не унижают. Передача была довольно скверного качества, ролик снимали в полевых условиях, но я без труда узнал в одном из заложников Евгения Юрьина, мужа Алики. Передние зубы у него были выбиты. Репортеры взяли несколько интервью у пострадавших женщин и детей, Алики среди них не было. Однако я не сомневался: Алика находилась на планете Осень вместе со своими детьми…

Я принял решение поступить по принципу Струмилло: сделать то, что считал необходимым, а затем поставить руководство Содружества пред свершившимся фактом.

Я не мог напрямую соединиться со Струмилло, поэтому вышел на связь с адмиралом очирского флота и с ходу ему заявил:

— Передайте своему главарю, что в 7.30 всемирного времени я атакую ваши корабли. В вашем распоряжении остается 43 минуты. Если мсье Струмилло есть что мне сообщить, пусть выйдет со мной на связь.

Я отключил связь, не дав Ухлопову что-либо мне ответить. Мои корабли развернули впечатляющую фалангу, демонстрируя численное превосходство. Затем замаскировались. Очирские суда не замедлили замаскироваться тоже. Через 15 минут Струмилло вышел на связь.

— Что вы хотите мне сказать? — деловито поинтересовался он.

— Я — вам? Если у вас тоже ничего — конец связи.

— Я слышал, якобы вы собрались идти на нас войной.

— У вас неточные сведения, мсье Струмилло. Я только собираюсь разгромить ваш флот и выбить ваши войска из Осени. Ни о какой войне речи не идет.

— Вы этого не сделаете.

— Мне ничто не мешает это сделать.

— Вулдровт не может отдать вам такой приказ, и он его не даст. Это будет преступлением с его стороны, а он желает победить на выборах.

— Я не подчиняюсь непосредственно Вулдровту.

— Но адмирал Коломенский…

— Я подчиняюсь Коломенскому только на бумаге. У вас всё?

— Постойте, Власов… Зачем вам все это?

— Мне тоже нравится Осень. Онтария и Осень будут отлично смотреться в паре. Ваше время вышло, мсье Струмилло.

Я протянул руку к пульту.

— Господин Власов, так дела не делаются. Надо договариваться сначала…

— Пожалуйста. Если вы добровольно отведете войска и флот на свои базы, я на них нападать не буду.

Струмилло сидел багровый и злой, он беспокойно елозил в кресле. Он не знал, что ему предпринять. И он принял ошибочное решение.

— Вы берете меня на пушку, потому что приняли за дурачка. За кровавую баню, которую вы здесь якобы устроите, военный трибунал вздернет вас на первом же столбе. Все уже давно решено и сделано.

Струмилло отключил связь. В 7.30 по моей команде онтарианские корабли дали ракетный залп по судам Очира и пошли на сближение. Доржиане ответили тем же. После второго залпа на связь вышла Сурепова собственной персоной. Своим внезапным появлением она удивила меня и обрадовала.

— У нас еще есть один эсминец, один крейсер, две канонерки и четыре сторожевых катера. Они уцелели в бою с доржианами, — бодро сообщила она. — Мы с вами, Власов!

Осианские суда я быстро встроил в боевую линию. Правительство Осени во главе с Суреповой скрылось от доржиан на остатках разгромленного флота, и теперь этим людям, привыкшим к тиши кабинетов, предстояло выдержать бой, пусть даже отсиживаясь в аскетичных каютах.

Бой длился пять часов. Нам удалось выбить один из двух линкоров противника, два крейсера и две канонерки. Один из крейсеров был разорван двумя ракетами, остальные суда зализывали раны вне поля боя. Еще шесть судов боролись с пожарами на борту. Наши потери были немного меньше: три наших крейсера и одна канлодка отошли в сторону с серьезными повреждениями, еще четыре судна справлялись с пожарами, не покидая поля боя. На связь вышел Струмилло, свое лицо он оставил за кадром. Срывающимся от злости голосом он запросил пощады. Захватчик и оккупант долго и взволнованно говорил мне о гуманизме и человеколюбии, о том, что именно он, Струмилло, ценой великой жертвы и отказа от собственности государства Очир останавливает страшную резню, которую я собрался устроить в раю, в стране с романтичным названием Осень. Заклеймив меня дюжиной ярких литературных слов, Струмилло оборвал связь на полуслове.

Мои шлюпки садились в порту Осени, доржианские между тем его покидали. Исход доржиан из захваченного государства продлился всего лишь сутки. Онтарианцы первым делом выдворили самозванцев из здания правительства. Получилось по-бабьи скандально. Люди ругались друг с другом, как на кухне. Один из моих офицеров, чтобы не демонстрировать приемы боевых искусств на особенно упрямом "министре", даже вышвырнул его рундук в окно вместе с пиджаком. После самозваного правительства в помещениях здания остался неприличный кавардак. Сурепова брезгливо обходила свои владения и быстро отдавала распоряжения. Даже шторы — и те мимоходом велела отправить в стирку. Она удивляла меня своей царской красотой, осанкой, деловой хваткой, энергией, неприступным римским величием. Ее оживленное лицо матово светилось. Она казалась мне жемчужиной в чудесной раковине-Осени. Она была на своем месте, а мне хотелось узнать, какая она вне работы. Неужели такая же ледяная и неприступная, словно непокоренная вершина гор? Я в это не верил. Я провел в правительственном здании полтора часа. Этого времени хватило на очистку здания от оккупантов и на то, чтобы договориться с Александрой Владимировной о дальнейших действиях. Она находилась рядом со мной, настолько близко, что ее можно было потрогать, и у меня то и дело перехватывало дыхание. Я радовался ощущениям, которые вызывала во мне близость женщины. Значит, я наконец стал излечиваться от раны, нанесенной мне Аликой. Пиджак Александры Владимировны открывал только нежную ямку на горле между ключицами и изящные кисти рук, юбка прикрывала колени, а мне хотелось увидеть ее колени и локти. И не только колени и локти. Меня так и подмывало узнать, какая она там, под строгой одеждой?