Алексей Жарков - Жуть. Роман-концерт в трёх частях

Жуть

Роман-концерт в трёх частях

Алексей Жарков

Дмитрий Костюкевич

Иллюстратор Анастасия Галатенко

© Алексей Жарков, 2017

© Дмитрий Костюкевич, 2017

© Анастасия Галатенко, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4474-8281-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Роман-концерт

Это не простая книга – а настоящий литературный концерт, состоящий из трёх частей.

Первая часть окунёт читателя в глубокие водоёмы истории, тёмные и загадочные. Вы станете свидетелем криптоисторического представления, режиссировать которым будет граф Сен-Жермен, человек с десятком имён, оккультист, алхимик и путешественник (по струнам времени, в обход смерти?). Одна из самых таинственных фигур Франции проведёт вас по семи главам-рассказам – по смальте истории, швы между которой тонированы серыми тенями.

Второе отделение концерта перенесёт в опалённую солнцем пустыню, в песках которой тонут сапоги легионера. Дожидаясь спасения за стенами заброшенного форта-склада, солдат «проживает» чужие кошмары, обрушивающиеся на него через странные послания. Тринадцать рассказов видоизменяют реальность заброшенной крепости, пробуют на прочность рассудок легионера.

В третьем отделении вы окажетесь у костра, и будет ночь, и треск сучьев в пламени, и леденящие душу истории, поведанные тихим голосом. Семечки кошмаров, которые жутко приятно щёлкать, когда за окном квартиры чернеет беззвёздное небо. Это самая короткая, заключительная часть концерта – десять ужасающих миниатюр.

I. Криптоужас

– Граф, граф… – Волнение преисполнило сердце пожилой дамы. – Дорогой Сен-Жермен, вы ли это?

Мадам де Жанлисс не могла поверить своим глазам.

Конечно, в самой встрече не было ничего удивительного: сойтись со старым знакомым в австрийской столице, тем более, во время Венского конгресса, – дело обычное, особенно для дамы столь почтенного возраста. Но узнать в прохожем человека из своей молодости, которого она считала умершим… тридцать лет назад. В 1784-м.

– Мадам, – учтиво поклонился тот, кого мадам де Жанлисс приняла за графа Сен-Жермена.

С годами количество знакомых растёт. Сначала они в большинстве своём старше тебя, потом – всё чаще ровесники, но чем быстрее набегают пенные гребни времени, тем люди младше тебя, потом ещё младше, затем непозволительно младше. Растроганная встречей, наполнившей её голову радостью и волнением, мадам де Жанлисс обняла графа. Она помнила Сен-Жермена именно таким: одетого с изысканной простотой, смуглого, правильных черт лица, величавого в осанке и благородного в жестах. Граф ничуть не изменился за десятилетия, прошедшие с последней встречи…

– Вы словно гость из прошлого, – волнуясь, лепетала дама. – Вы словно призрак. Иисус страдалец…

– Я часто говорил Христу, что он плохо кончит. – На пальцах графа, как и на пряжках туфель, блестели брильянты – единственное проявление роскоши в одежде.

– Христу? Граф, это шутка?

– Разумеется… – Сен-Жермен, широкоплечий и коренастый, смущённо улыбнулся. – Причём, весьма неуместная. Прошу меня извинить.

– Что вы, что вы…

Мадам де Жанлисс заметила лёгкую растерянность, присущую людям, взболтнувшим лишнего, но лишь учтиво улыбнулась. В конце концов, граф был великолепным рассказчиком, а его истории о давних событиях захватывали, кружили, обволакивали дыханием времени, словно Сен-Жермен делился воспоминаниями.

– Мадам, прискорбно, что жестокое время не даёт мне насладиться нашей встречей и нашей беседой…

Но пожилая дама уже вцепилась в рукав кафтана, цепко и нежно, словно сама вечность.

– Я не отпущу вас без истории… Дорогой граф, сделайте мне этот подарок. Аккомпанируйте моему молчанию и безграничному вниманию, как когда-то аккомпанировали мои арии на пьянофорте.

Тот, кого она приняла за графа Сен-Жермена, улыбнулся.

– Истории поднимают маленькие бури, от которых ломит в костях.

– В моих костях, граф, эти бури не утихают. Прошу…

– Не смею отказать вам, мадам, но помните, в историях живут и не свершившиеся факты. Я расскажу вам о том, как один мой знакомый… смышлёный, но неудачливый немец пытался придумать дешёвый способ изготовления спирта. Причём не где-нибудь, а в России времён Петра I.

Ёрш

А. Жарков

Ранним весенним утром 15 августа 1712 года, когда усталые фонарщики, бурча и охая, тушили уличные фонари, Томас принялся за очередной эксперимент. К обеду вокруг его дома начали скапливаться мужики. Как коты, не подавая виду, якобы при делах, мол «я здесь не при чём, хвост трубой и дел по уши», они липли к стенам, топтались в переулках, шныряли взад-вперёд вдоль канала и бросали жадные взгляды на чёрную дверь с табличкой «Томас Фукс».

Томас повесил её, когда переехал в Петербург. Вытравил кислотой, разумеется, по-русски. Только фамилию написал с греческой «фиты» («О» с горизонтальной чертой в середине), вместо новомодной «ферты», отчего вывеска приобрела неожиданный библейский акцент. Мужики так и решили – поп немецкий заехал.

Однако ошиблись – рыжий немец, низенький и округлый, с короткими пухлыми пальцами и пивным животиком, был химиком. Он приехал из Дрездена, где много лет учился таинствам смешиваний и превращений у самого Иоанна Фридриха Беттхера. Правда, в отличие от прочих химиков, Фукса не интересовали способы получения «философского камня», «пилюль бессмертия» или какой другой субстанции, способной радикальным образом улучшить человеку жизнь. Скорее наоборот. Томас изобретал экономный способ получения спирта, которому собирался найти выгодное применение в новой русской столице.

Обыкновенно, ничего хорошего из этого не получалось – сплошь одни отходы. Которые, впрочем, регулярно вызывали приступы восторга у Капитона, его слуги. Горючая жидкость доставалась молодому человеку в количествах, значительно превышавших его потребности, поэтому он выгодно приторговывал неудавшимся первачом с крыльца, сразу за черной дверью с табличкой «Томас Фукс».

Когда тени сжались и загустели, а солнце коснулось неровных стен фахверкового домика, чёрная дверь наконец открылась и на пороге появился Капитон – свежий, выбритый, в чистой рубахе и с огромной зелёной склянкой на руках.

Осмотрелся и закричал:

– Сенька!

На этот призыв у дома напротив скрипнула телега. Давно уже неходовая и трухлявая, припёртая горемычным владельцем к стене и забитая, казалось, никому не ведомым тряпьём, она качнулась, замычала, накренилась и опустела, произведя на свет огромное существо, в целом напоминавшее человека. Таким, наверное, у провинциальных художников обыкновенно выходил Голиаф.

Мужики расступились и заспанное человечище подошло к Капитону. Это был Сенька-пробник. Пить немецкую «отраву» вперёд Сеньки не решались – мало ли что заморский супостат учудил. В памяти воскресал Прохор, половой из трактира «Под лососем», который прежде чем преставиться, жутко мучился животом, вонь стояла такая, что даже лошади шарахались.

Сенька-пробник тщательно растёр глаза, взял стакан, насупился, присмотрелся, мокнул в водичку серый палец, понюхал, лизнул, поморщился и, перекрестившись, опрокинул стакан… мужики вдохнули… Сенька зажмурился, крякнул, присел, сжал до дрожи кулаки… мужики выдохнули: «Поди Тойфель, не иначе!».

Названия немецким первачам мужики придумывали, прислушиваясь к ругательствам доносившимся сверху, из лаборатории на втором этаже. Шайзе… дингсбумс… тойфель… Последний ценился особо, потому что имел такой немыслимый градус, что даже бывалый питух Пафнутий, проглотив однажды всего ничего, распух лицом и долго пугал прохожих своим карминово-красным носом, совершенно несвойственных человеку пропорций.

Сенька-пробник выпрямился, отдышался и пробасил:

– Ууух. Вот же дрянь, братцы… яд смертельный!

– Ну а пить то можно? – поинтересовались мужики.

– Атож! Кажись посильнее Тойфеля будет!

– Ух ты!..

Обрадованный Капитон назначил цену и крепче обнял бутыль.

Пообедав, Томас Фукс выглянул в окно и расстроился: «И Капитон туда же! Чёртов дурак. Сколько же людей от водки пропадает». Закрыл окно, отошёл и задумался. «Если слуга пьёт, не будет ли благоразумней оставить окно открытым? А то случится, не дай бог снова… когда змеевик лопнул и комнату заполнил „сонный“ газ. Не прибеги тогда на шум Капитон – лежать мне сейчас в земле, на другом берегу Невы, рядом с Блументростом, Гольдбахом и Байером», – Томас поёжился. «А ведь у меня семья, дети, Гизела и Ганс… или Гюнтер? Гюнтер или Ганс? – он потёр лоб. – Пора бы уже домой, а то не ровен час забуду, как жену с тёщей зовут, а это уже куда более опасный конфуз».