Яна Дубинянская - Отпуск по-дикому. (Сборник рассказов)

Яна Дубинянская

ОТПУСК ПО-ДИКОМУ

Безлюдная долина

Полицейский Дюваль отдыхал.

Он лежал прямо на горячем шершавом песке, заложив мужественные мускулистые руки за голову, чуть согнув одну из мужественных загорелых ног и прикрыв мужественное лицо от слишком яркого солнца белой панамой.

В молодости Дюваль был удивительно красив. Рассказывали, что он пошел в полицию только потому, что ему слишком часто предлагали место натурщика в модном журнале. А двадцать лет напряженной работы наложили на его лицо печать неистребимого мужества.

Трудно было представить себе более подходящую внешность для полицейского. Черные волосы подернулись легкой сединой – воплощениям жизненного опыта. Асимметричная складка в углу четко вырезанных губ была глубокой, жесткой и безупречно героической. Легкие морщинки, разбегаясь вокруг прищуренных синих глаз, напоминали волоски оптического прицела. И даже неизбежный шрам проходил в самом нужном месте – от угла брови до верхней части виска.

Эта внешность сильно усложняла Дювалю жизнь. В то время, как товарищи по отделению лениво передвигали по доске шашки, делая вид, что расследуют квартирные кражи, он бегал по крышам и в узких переулках трущоб дрался, вступал в перестрелки, – а что поделаешь, если начальство считало, что он лучше всех смотрится в этой роли? А в итоге и в свободное от работы время именно Дюваль постоянно чувствовал за спиной неприятный взгляд пистолетного дула.

Но сейчас Дюваль отдыхал. Жар песка, покалывая, впитывался в спину. Дюваль пошевелил ногами, меняя их положение, и по всему его телу пробежала волна прекрасно тренированных мускулов. Большая половина женщин, усеявших пляж вокруг него, тихо застонали, и не было никаких сомнений, что остальные сделали то же самое в душе. Дюваль лениво наблюдал за ними из-под панамы. После смерти Линн четырнадцать лет назад все это было смешно.

Хотя… Этой миниатюрной брюнеткой в черном бикини, пожалуй, стоило заняться. Отдыхать так отдыхать.

Дюваль неторопливо встал и пошел к морю смывать песок. Ему пришлось сделать крюк, чтобы обойти палатку семейства Валуа – он сам окрестил их так, хотя в двух толстых обывателях и их взрослой дочери не было ничего королевского. Валуа жили здесь уже две недели, несмотря на то, что оставлять на ночь палатки на пляже запрещалось. Но инспектор, каждый вечер воинственно подступавший к палатке, отходил от нее с на редкость мирным и довольным видом. Дюваль давно решил про себя, что Валуа торчат здесь с единственной целью – с утра до вечера демонстрировать всем едва прикрытые купальником зрелые формы своей дочери, которую давно пора выдать замуж.

Дюваль вошел в воду, сделал несколько шагов и, разведя руки над головой, нырнул – четко, сильно, без брызг. Он проплыл под водой добрых пятьдесят метров – пусть намеченная брюнетка полюбуется – а потом поплыл вперед, рассекая воду неторопливыми профессиональными гребками.

Когда Дюваль выходил из моря, и вода уже не прикрывала его колен, левая нога неожиданно в чем-то запуталась. Нагнувшись, он нащупал скользившую между пальцев гладкую рыболовную леску. Удивленный взгляд Дюваля взбежал вверх по этой полупрозрачной нити – фигура и лицо на другом ее конце были ему знакомы.

– Да, это я, – сказал, улыбнувшись, Мишель Мортань.

Дюваль высвободил ногу от лески, и они пожали друг другу руки.

Когда-то Мортань был его непосредственным шефом. Но он недолго продержался в полиции. Тут слились воедино и его мягкий характер, и неумение принимать молниеносные решения, и неспособность поставить себя над подчиненными – к примеру, он позволял зеленым мальчишкам называть себя запросто Мишелем, стесняясь своей связанной со смертью фамилии. И это он, глядя на Дюваля, слишком часто поддавался неосознанному эстетическому чувству. «Я понимаю, что ты и так загружен больше других, – говорил он со смущенной., бесконечно обаятельной улыбкой. – Но я не представляю, кто, кроме тебя, способен выполнить это задание.» А Дювалю это потом стоило месяца, проведенного в госпитале.

И все-таки Дюваль был по-настоящему рад встрече с бывшим шефом – нет, со старым другом. Брюнетка была забыта. Дюваль присел на нагретый солнцем пористый камень.

– Выйдя на покой, начальник отделения криминальной полиции становится заядлым рыболовом, – провозгласил он. – Но почему на общественном пляже, Мишель?

Мортань улыбнулся – ни у кого больше Дюваль никогда не видел такой замечательной улыбки – озорно блеснули его светло-карие, почти медовые глаза. Ему было уже где-то около шестидесяти, но стариком он ни в коем случае не выглядел. Но в его журавлиной позе с короткой, даже не бамбуковой удочкой в руках было что-то нелепое, комичное.

– В моем случае он не стал рыболовом, – ответил Мортань. – Он занялся наукой.

Дюваль присвистнул. Он взвешивал на согнутой руке полиэтиленовый пакет, в котором плавала одинокая, но на редкость большая рыба.

– Ну, в местных условиях вы и как рыбак преуспели. А что за наука? Ихтиология?

Вопреки всеобщему представлению о полицейских Дюваль был довольно начитан.

Мортань сосредоточенно смотрел на поплавок.

– Нет… Эта наука… для нее не придумано названия. Как знать, Дюваль, возможно, я первый открыл ее. Но ведь не это самое важное, и не название, правда? Я изучаю мир, который живет вокруг нас, и то, как этот мир к нам относится. Нет, не экология…

– Здравствуйте, Мишель!

Слишком звонкий женский голос резанул Дювалю ухо. Рядом с ними остановилась дочь Валуа, мощная пергидрольная блондинка. Загар совершенно не приставал к ее розовому телу, и только нос был малиново-красным и шелушился.

– Здравствуй, Кристин, – ответил Мортань.

К счастью, он не догадался познакомить ее с Дювалем. Недовольная девица – ведь она, вероятно, только этого и добивалась – с шумным плеском врезалась в воду.

Мишель Мортань смотрел в сторону моря, и было непонятно, провожает он ее взглядом или просто следит за поплавком.

– Ты так и не женился? – неожиданно спросил он.

– Нет, – коротко ответил Дюваль и напомнил: – Вы говорили о науке.

– Да… Так вот, окружающий мир вовсе не равнодушен к нам. Он реагирует, он с каждым годом все настойчивее выражает свое мнение. Вот, к примеру, море. Последнее время я изучаю только его. Море – душа нашей планеты, и оно же, что бы мы не говорили, ее властелин. Раньше оно лишь деликатно напоминало о себе. Теперь оно открыто протестует.

Светлый поплавок резко дернулся, и Мортань поспешно вскинул короткое удилище. Леска, полупрозрачная, как струйка воды, противоестественно побежала вверх. Дюваль едва уловил взглядом то, что трепетало на ее конце, и тут же непроизвольно отвернулся.

Потому что это было ужасно. Наверное, это была рыба, да, рыба, пусть. Но все-таки…

Мортань держал леску на вытянутой руке. Рыба уже не трепыхалась, она висела неподвижным мертвым грузом, да и сама она казалась бесформенным комком мертвой слизи. Дюваль заставил себя пристально посмотреть на нее, а потом усилием воли удержал дрожь, возникшую от сознания того, что он какое-то время находился в одной воде с подобным существом.

– Море мутирует, – сказал Мортань, прерывистыми движениями пальцев снимая рыбу с крючка. – Оно не хочет больше молчать. И этот процесс развивается все быстрее, по нарастающей, как на центрифуге. Сегодня – такие рыбы. А кто знает, что оно придумает завтра?

Дюваль скептически скривил губы.

– Вы неправы, Мишель. Делать из моря живое разумное существо – это попросту язычество. А что касается рыб… Вы бы лучше вспомнили фабрику сувениров в Ницце – это же сплошная химия. И совсем рядом.

Мишель Мортань собирался что-то ответить, но внезапно его устремленный на море взгляд остановился, лицо на глазах стала из смуглого смертельно-серым, неправдоподобно расширились зрачки, а брови мучительно изогнулись. С полуоткрытых для ответа губ сорвалось неслышно, как вздох:

– Так скоро…

Дюваль резко вскинул глаза. Он возник где-то на горизонте, но в ту же секунду был уже совсем рядом, ослепительно сверкающий, состоящий из одной лишь белой пены, неотвратимый и немыслимо-огромный – водный вал. Он катился по зеркальной поверхности моря, как колоссальное белое привидение – и в то же время совершенно реальный, и уже можно было различить отдельные завитки и узоры причудливого пенного кружева. В нескольких метрах от берега он вдруг вскинулся па дыбы, и из-под белого гребня во всей своей ужасной, сокрушающей силе возникла толща изумрудно-зеленой, испещренной синими прожилками воды.

Сначала была тишина. Потом – общий, выдержанный в одной тональности оглушительно-высокий крик. А уже после началась паника. Обезумевшие люди бежали, не разбивая направления, возвращались, лихорадочно хватали никому не нужные вещи, снова бежали, сталкивались, теряли друг друга…