Александр Кормашов - Муза

Муза

Александр Кормашов

© Александр Кормашов, 2016

© Александр Кормашов, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Прошли обещанные пол – и еще, наверное, часа четыре, прежде чем гладкая железная дверь, без всяких признаков ручки и даже дверных петель, плавно отклеилась от стены.

– Прошу вас. Сюда, Константин Сергеевич. Проходите. Присаживайтесь. Вот стул. Извините, что заставили ждать. Кофе? Ну, тогда чай. Не холодно? В вашей комнате, я имею в виду. Зима у нас в этом году не подарок. Ну да ладненько. Сразу к вашему… к нашему делу. Это не допрос. Вы превратно истолкуете мою роль, если решите, что в этой папке у нас лежит какое-то дело. Есть, конечно, вопросы. Видите, я достаю, открываю… альманах «Строфы», страница тридцать восемь. Одно большое стихотворение. Или поэма? Вы заметили, я не веду протокола, хотя не буду скрывать, что наша беседа пишется. Итак, альманах «Строфы», №1, январский, за 1994, и в нем мы находим ваше стихотворение. Или поэму? Возьмите, возьмите, считайте, что это авторский экземпляр. Продолжим. А продолжим мы тем, что… Взгляните.

Из пакета плотной черной бумаги скользнуло полдюжины фотографий – в разных ракурсах, разных увеличений. Она, она и она. Есть и вид сверху. Ее лицо – крупно.

Я сглотнул наждачную сухоту в горле.

Комната была полным повтором той, через стенку, смежной, в которую меня затолкнули четыре часа назад. Та же дээспэшная мебель (сам ее вид подразумевал ДСП – для служебного пользования), те же казенного вида обои, те же невероятные жалюзи. Такие, наверное, монтируются на полицейских бронемашинах – выдержат любой камень. Только здесь жалюзи прикрывали окно изнутри. Крепкие стальные пластины поворачивались на втулках, вмонтированных прямо в бетон. За окном – заснеженный подмосковный лес. Где-то к северу от Москвы. Машина, на которой меня везли, сворачивала в лес с Ярославки.

– Так вы ее знаете?

Эта комната отличалась лишь тем, что кровати в ней не было, вместо нее стоял еще один стол, канцелярский. А в целом, как ни гляди, получался двухкомнатный гостиничный номер из пары комнат-близняшек, причем одна – проходная.

Больше взгляд ни на чем не задерживался. Разве что на компьютере. Ноутбук. Их еще называют «лэптоп». В смысле, работай хоть на коленке. Ляпай хоть на коленке. И еще на столе стоял телефон и лежала папка, обычная канцелярская папка с тесемками. Больше на столе ничего не было. Кроме полдюжины ее фотографий. И на всех она неживая.

– Вы знаете эту девушку?

Болела изнанка нижней губы.

– Ну хорошо. Давайте познакомимся обстоятельней, – сказал человек и раскрыл папку. – Вы у нас будете… Константин Сергеевич Смирнов? Так?

Я кивнул: буду.

– А меня зовите просто Клавдий Борисович.

Я прокашлялся.

– Клавдий…

– Борисович, – повторил он.

– Клавдий Борисович… – Интонация у меня получилась оборванная, а от этого вопросительная, и поэтому он повторил еще раз, утвердительно, как проштамповал:

– Клавдий Борисович.

Казалось, он вот-вот добавит: «Вам что, еще и фамилию? А какую?»

В нем было что-то от старого хитрого ученого барсука. В очках. Жидкие, зачесанные назад волосы, две обширные, слоновой кости залысины. Глаза широко расставленные, но и сильно уменьшенные очками хороших диоптрий. Большой, хрящеватый и при этом заметно курносый нос – трамплином. Напрочь срезанный подбородок. Очень странный рот. Только что кончики губ угрюмо свисали вниз, как тут же подкидывались вверх, подпирая рыхлые, изрядно подсушенные щеки курильщика. Это у него, вероятно, означало улыбку. Скобка вверх – скобка вниз – скобка вверх. Рехнуться можно.

– Клавдий…

– Борисович, – снова подсказал он.

– А она?.. Она у вас?

Клавдий Борисович сделал ртом «скобку вверх».

– У нас.

– А можно?..

– Можно. Все начать по порядку и побыстрей закончить. У нас не так много времени, Константин Сергеевич. Я тут кое-чего придумал, чтобы и вам было легче, и проще мне. Одну небольшую методку.

Клавдий поднял крышку компьютера, нажал, внутри что-то пикнуло и захрюкало.

– Не поленился, настучал ваши свидетельские… простите, ваш труд на компьютере и разбил текст на блоки. У вас в руках альманах, а на экране вы видите мой вопрос.

Он развернул компьютер, и я увидел экран. Там было набрано:

Она являлась…

Это было начало стихотворения.

– Ну, счастливо! Ни пуха ни пера!

Деликатность Санькиного соседа я оценил. Он мог сказать и ехидней: «Ни дна тебе, ни покрышки». Было бы ближе к истине. Дна-то этот «жигуль», собственно, не имел. Так, нечто прогнившее. Да и покрышки, лысые совершенно, смахивали на дутики очень нереактивного самолета.

– Счастливо тебе, – буркнул я, хорошо понимая, по какую сторону нашей сделки легло больше счастья: Санькин сосед взял какие-никакие, но деньги, а я взамен получал машину, хоть с виду еще приличную, но годную лишь на то, чтобы дальше и дальше, через мартен, вращаться в замкнутом круге железной своей сансары. Впрочем, если Санька решил кого-нибудь осчастливить, спорить с ним было трудно.

Первая скорость сразу не включилась. Потом включилась и тут же вылетела. В зеркало заднего вида я видел, как приближаются Санька и Санькин сосед.

– Э-э… забыл вам сказать. – Сосед нагнулся к окну, дыша мне в лицо самогонкой, которой они вместе с Санькой обмывали мою покупку. – С первой у меня бывали проблемы. Но ты не жалей сцепления, диски новые, трогайся со второй. А мы тебя подтолкнем. Давай, Саньк.

Они уперлись в багажник и протолкали меня через половину деревни. Машина дергалась и скакала.

– Санторин! – кричал я назад. – Чтоб разорвало тебя, Санторин! Чтоб следующей твоей картиной был «Взрыв Санторина»!

На миг я подумал, что, если бы Саньку разорвало перед холстом, это был бы великий абстракционизм, хотя не совсем в манере его письма.

С Санькой у нас были сложные отношения. Многие из наших знакомых подозревали между нами легкую неприязнь, но ошибались. Временами неприязнь была сильной. Вот и сейчас, набирая скорость, я был стопроцентно уверен, что Санька не просто так открывает рот. Благословляет, разумеется, на дорожку, но только не теми словами, которые мне хотелось услышать: «Ни гвоздя тебе, Костя-друг, ни жезла».

Я выехал из деревни, где Санька строил свой дом, еще засветло. И еще посуху. Далеко за полночь под нудным осенним дождем катил уже по Москве, стараясь держаться зеленой волны светофоров, но если не получалось, всегда находилась какая-нибудь иномарка, что пролетала под красный свет впереди меня. После каждой остановки на светофоре в душе появлялось чувство, что я не скорость включаю, а вконец изможденной и вконец уработавшейся на пахоте кляче вновь и вновь сую в зубы железные удила. И в запахе горящего сцепления чудился запах предсмертного конского пота.

Гаишный жезл возник ниоткуда.

Я полез за правами, но рядом с гаишником возникла большая фигура. Это была действительно большая фигура – большого и серьезного человека. Он придержал гаишника:

– Спасибо, лейтенант. Я договорюсь сам.

И вставил в мои права свою стодолларовую бумажку.

– Отвезите, пожалуйста, девушку, куда скажет, – сказал человек и, шагнув к «жигулю», по-хозяйски распахнул дверцу. Девушка села, дверца захлопнулась. Еще раз проверив на честность мое лицо, фигура всем корпусом развернулась к гаишнику. – Идемте, лейтенант.

Они отошли. Метрах в десяти впереди, на перекрестке, в начале боковой улочки стояла машина ГАИ и таранил столб «мерседес».

От этого или от чего-то другого, но в моем «жигуле» вдруг включилась первая скорость, и мне удалось благородно тронуться с места. Увы, но в ту ночь это было в последний раз. Потом я просто пытался отвлечь внимание пассажирки.

– И куда вам?

– Большая Грузинская.

– Большая Грузинская? Да?

– Да.

– И вы там живете?

– Да.

– Отлично! Я тоже рядом живу. Дом со сберкассой, над зоопарком. А вы где?

– Я покажу.

Сидела очень прямо, даже слишком для своей сутуловатой фигуры, и все время как будто подавалась телом вперед. Я подумал, что это, наверное, из-за капюшона плаща.

Конечно, я был не настолько воспитанный человек, чтобы всю ее сразу не рассмотреть: от тугих, обтянутых лайкрой коленок до шляпы, черной стильной шляпы, если и женской, то сильно смахивающей на мужскую. Та затеняла узкий безбровный лоб и глубоко посаженные глаза. Лишь потом, присмотревшись, я понял, что и лоб, и глаза нормальные. Просто брови росли по самой кромке глазниц. Глаза я толком не видел, но ощущение было такое, будто они затянуты пленкой, странной прозрачной пленкой, сродни третьему веку птицы…

Пленка слетела на пустом ночном перекрестке возле метро «Краснопресненская».