Василий Мидянин - Магистр

Магистр

Василий Мидянин

Убийственный холод капля по капле просачивается в меня. Воздух в помещении уплотнился до состояния воды у точки замерзания, дышать им мерзко и больно, но за окном бушует безумная пурга, и нет возможности распахнуть форточку. Плохо. Это называется декабрем. Ледяная зимняя вьюга безжалостно гудит в моей голове, из пустых воспаленных глазниц на подушку сыплются сухие снежинки. Где калорифер?.. Нельзя бодрствовать, когда снаружи творится такое. Но спать в то время, как отвратительное чудовище одиночества раз за разом погружает когти в мой меркнущий разум – самоубийство. По-видимому, часовая стрелка недавно перевалила за цифру "три"; вскоре из леса должны выйти саблезубые тигры. Как холодно. Все обледенело. С потолка свисают гигантские сосульки, покрытые сизым инеем, они распространяют вокруг себя парализующий, инфернальный мороз. Может быть, сегодня я не дождусь саблезубых тигров и умру раньше обычного. На этот раз пытка превзошла все возможные пределы.

Кругом пронзительная тишина. Гололед. Мрак. Отчаяние. Ужас разложения.

Сейчас вернется боль.

Замерзший ветер воет, словно бешеный пес – протяжно и злобно. Снежная крупа неистово колотится в оконное стекло. Если из последних сил, на локтях подползти совсем близко к окну, можно ощутить мертвящее дыхание абсолютной зимы, которое сквозит изо всех щелей. Ночь безучастно парит над миром на невидимых крыльях.

Холод и темнота – синонимы. В моем окне темнота, помноженная на холод.

Больно лежать. Больно сидеть. Больно стоять. Больно открывать глаза, больно закрывать глаза. Больно двигаться. Больно не двигаться.

Нельзя спать.

Что-то движется в глубине бездонной черноты. Движется и замирает, усаживается на задние лапы и устремляет на меня безглазую морду с вытянутыми вперед массивными челюстями, мерзко принюхивается и облизывается – ждет, когда я сдамся. Не дождавшись, движется снова, перетекает на новое место и опять замирает, и каждое движение безымянной твари вызывает новый всплеск боли в натянутых как струны нервах, новый приступ панического Ужаса и почти физиологического отвращения. Краем сознания я улавливаю эти вкрадчивые, стремительные, нечеловеческие движения внутри своей головы. Интересно, как долго мой разум сможет выдерживать пытку?..

Три часа утра – час волка, время самоубийц. А саблезубые тигры – они давно здесь…

Незадолго до начала третьего приступа великосхимник Михаил окончательно понял, что до рассвета ему не дожить.

Он лежал навзничь на неструганых деревянных нарах, в нескольких местах обожженных керосиновой лампой, и беззвучно перебирал сухими губами прохладные, родниковыми каплями падавшие на пылающий мозг слова чистой молитвы Животворящего Креста. У него уже не было сил ни говорить, ни двигаться. Страдальческий взор Михаила блуждал по келье, но взгляду не что было зацепиться, чтобы дать схимнику возможность отвлечься хоть на мгновение от нестерпимых воспоминаний об ослепительных муках, только что жадно пожиравших его тело и разум. Раскаленная колючая проволока с торчащими во все стороны бритвенными лезвиями, раз за разом туго стягивавшая сердце Михаила на протяжении последних суток, ненадолго ослабла, и теперь он молча наслаждался короткими мгновениями отсутствия пытки, хотя и понимал, что боль может вернуться в любую минуту.

Осторожно вздохнув, чтобы не потревожить свернувшуюся в груди ядовитую змею, он дотянулся кончиками пальцев до живота и осторожно потрогал страшно зудящую кожу, не решаясь почесать, чтобы не разодрать до крови саднящие язвы. Тело под власяницей чесалось неимоверно, и Михаил точно знал, что все оно покрыто огромными отвратительными струпьями. Жестокий псориаз пощадил лишь открытые участки тела несчастного, поэтому ни настоятель, ни келейник, ни братья во Христе до сих пор ничего не заподозрили.

– Господи, укрепи… – едва слышно пробормотал Михаил, с омерзением ощущая, как его голос срывается на жалобное поскуливание. – Господи, не оставь…

Распухший язык с трудом ворочался в пересохшей гортани, царапался во рту, словно гигантская сколопендра, неловко касался огромных гноящихся волдырей на нёбе и внутренней поверхности губ, выпуская из них мерзкий гной. Точно такие же герпесные гнойники мучили великосхимника под мышками и в паху. Теперь, когда отпустила страшная боль, ввинчивавшаяся ему в сердце, он снова начал ощущать все свои недуги. Каждую песчинку в ноющих почках. Каждый конвульсивно и болезненно бьющийся в основании глазного дна кровеносный сосудик. Жестокий уретрит, изнуривший его жгучими, бесконечными и бесплодными попытками помочиться. Непереносимые артритные ломки почти во всех суставах, казалось, выворачивавшие кости наизнанку. Пронзительная, умопомрачительная зубная боль, особенно эффективная в сочетании с запущенным хроническим стоматитом.

– Господи, укрепи…

Закрывать глаза было невыносимо больно, и он снова с отвращением скользнул взглядом по келье. Шаткий стол посреди комнаты был завален грудами слипшихся таблеток неопределенного цвета, грязными одноразовыми шприцами, разбитыми термометрами, гнилыми обломками гробовых досок, вымазанными мокрой глиной, скомканными страницами из порнографических журналов. Венчала осыпающуюся композицию огромная дохлая крыса, из остекленевших глаз которой медленно сочилась и капала на пол черная кровь. Изредка по бревенчатой стене стремительно и бесшумно 6егали пауки и огромные рыжие тараканы уродливых форм, но Михаил уже не мог сказать наверняка, галлюцинация это или реальные насекомые. Мертвая тишина сдавливала барабанные перепонки, словно вода на большой глубине. В этой тишине отчетливо улавливалась размеренная вибрация окружающего пространства – сатанинская вибрация "ом". Невидимый противник временно ослабил пытку, чтобы монах не умер, но он все ещё присутствовал здесь, продолжая: контролировать ситуацию. Михаилу просто дали понять, что облегчение возможно. Великосхимник знал, что после короткой передышки вернутся умопомрачительная боль и безумные, сводящие с ума кошмары. И, может быть, в этот раз Зверю удастся сломить его сопротивление и заставить совершить смертный грех… А может, Михаил наконец сойдет с ума, и тогда кошмар закончится. Облизнув гноящиеся губы, великосхимник начал читать молитву вслух, чтобы заглушить проклятые вибрации, но его голос был едва слышен в ледяном пространстве насквозь промороженной кельи:

– Отче наш, иже еси на небеси… Да святится… Да приидет… Хлеб наш насущный… И введи нас во искушение, огавакул то сан ивабзи…

Михаил осекся, внезапно осознав, что "Отче наш" превратился в исковерканную сатанинскую молитву. Измученный непрекращающейся пыткой, теряющий связь с реальностью мозг привычно перевернул строчку – слишком часто монах когда-то читал эти слова задом наперед. Господи, да что же это!..