Михаил Харитонов - Рубидий

Харитонов Михаил Юрьевич

Рубидий 

11 ноября 1990 года. Г. Соловец. Главный корпус НИИ ЧАВО. Вычислительный центр

Саша Привалов сидел на перегоревшем вводном устройстве "Алдана"[1] и пытался мыслить позитивно.

Получалось плохо: мешали остатки обывательского мышления, настоящего мага недостойные. Обывательское мышление напоминало о мелких, несущественных вещах. Например, о том, что праздничный заказ опять перехватил отдел Атеизма. Что отдел Вечной Молодости закрывают, вслед за опустевшей кивринской лабораторией. Что в отделе Предсказаний и Пророчеств прорицают, будто с Нового Года животное масло в продаже исчезнет окончательно, даже по талонам. Что с диссером всё так и подвисло. Что Стелла совсем захандрила, забросила ребёнка и проводит вечера у какой-то непонятной подруги, которую зовёт то Леной, то Алёной, а в трубку — Алёшей. Что сын практически не видит отца, потому что ему не хочется приходить домой и он всё чаще посылает вместо себя дубля. Что семейный бюджет в четыреста тридцать рублей — это тяжело, а дальше будет ещё тяжелее. Что Соловец — это всё-таки не Ленинград. Что...

— Ну хули бля! — раздалось откуда-то сверху. — Заебал ныть!

Привалов вздохнул. Над машинным залом находилась лаборатория Витьки Корнеева.

— Витька, — устало подумал он, — хватит материться. И без тебя тошно.

— Заебал, — повторил Витька сверху. — Я три часа с распределением мудохаюсь, а ты хуету сифонишь.

— Не читай чужих мыслей, — посоветовал Привалов. — Вообще-то в хорошем обществе не принято...

— Да ёб твою мать, будет он мне мораль читать! — заорал Корнеев. С потолка обвалился пласт штукатурки. Саша в последний момент успел сотворить слабенькое защитное заклинание. Штукатурка рассыпалась у него над головой, обсыпав свитер белым.

— Извини, сорвался, — буркнул со своего этажа Корнеев и в качестве любезности убрал извёстку со свитера приятеля. — У меня тут хуета какая-то весь день...

— У тебя всегда хуета, — бросил мысль в пространство Привалов.

— Да не хуета, а просто пиздорвация. Как этот гондон штопаный диван забрал, мне бля плотность поля нечем померить. Сука ебучая, выблядок, сто хуёв ему в панамку и залупу на воротник...

— Витька, — предложил Привалов. — Спускайся сюда. У меня тут спирт есть.

— Технический? — осведомился Корнеев.

— Очищенный, — пообещал Привалов. — Для протирки оптических осей.

Затрещало, дёрнуло током, и перед вводилкой шлёпнулось кресло с продавленным сиденьем. Через мгновение в него трансгрессировал Витька. В комнате тут же крепко завоняло потом и грязью. Судя по запаху, гигиенические процедуры Витьке игнорировал по меньшей мере неделю. Выглядел он тоже неважнецки. Впрочем, в последнее время все выглядели неважнецки.

Саша напрягся, стиснул зубы, ущипнул себя под коленкой и сотворил дубля. Тот, кося и прихрамывая — левая нога дубля оказалась сантиметра на три короче правой — потопал к сейфу, достал из-под горы картонных коробок с перфокартами заныканный ключ и извлёк из железного ящика пузатую колбу. Вернулся, вручил сосуд хозяину, с противным пенопластовым скрипом дематериализовался.

— О я ебу, да ты надрочился, — одобрил Корнеев, творя стаканы. — Я бля помню у тебя раньше дубли хуи пинали...

— Витька, — устало попросил Привалов. — Ты можешь не ругаться? У меня от твоего мата-перемата голова болит.

— Могу в очко насадить, — вздохнул Корнеев, пошептал себе под нос. Что-то пыкнуло и в комнате завоняло кошками. — Ну вот, изволь, пожалуйста. Это изящное заклятье, приводящее речь к литературной норме, некогда презентовал мне Кристобаль Хозевич Хунта, да будет он здоров и счастлив. То есть я хотел сказать... некоторым образом... счастья ему и здоровья. Нет, так тоже не вполне убедительно. Воистину, эксцесс какой-то! — он прошептал заклятие от конца к началу, отменяя его. — Бля, пиздец какой-то, — с облегчением выдохнул он.

Привалов задумался.

— А ведь действительно, — сказал он, — если переводить "бля" на приличный язык, то получится "воистину". В смысле прагматики словоупотребления.

— Ты при мне, пожалуйста, так не выражайся, — попросил Корнеев, странным образом обойдясь без матюгов. — Прагматика, словоупотребление... — он сотворил две бумажные тарелки с какой-то невнятной закусью вроде мелко покрошенной кильки, пахнувшей машинным маслом и аккумуляторной кислотой. — Мы простые алхимики-хуимики, универститутов не кончали, а кончали бля только в рот мудофельникам сраным...

— Хорош уже ругаться, — снова попросил Привалов. — Лучше "воистину", чем твои бля через слово.

— Да лана, — Корнеев скривился. — Я вообще-то не матерюсь. Просто у меня день был хуёвый. В смысле, неудачный.

— Опять живая вода слабодисперсная получилась? — проявил осведомлённость Привалов, разливая спирт по мензуркам, когда-то позаимствованным у Жиакомо.

— Хуй бы с ней, — вздохнул Витька. — У меня бабушка умерла.

— Соболезную, — промямлил Привалов, не очень понимая, что полагается говорить в таких случаях.

— Хули, в первый раз, что-ли, — Корнеев махнул рукой. — Давай дерябнем.

Выпили. Спирт отдавал сырой осиной.

— Так чего с бабушкой? — Привалов попробовал проявить сочувствие.

— Да в порядке уже. Просто она жить не хочет. Я уже заебался её оживлять, — Корнеев принялся зажёвывать горечь гадостью.

— А почему не хочет? — ляпнул Привалов.

— А что, я хочу? Или ты хочешь? — пожал плечами Корнеев.

— Ну... — Привалов подумал, — не очень, конечно. Умирать не хочется.

— Из того, что тебе не хочется умирать, не следует, что тебе хочется жить, — наставительно заметил Корнеев. — К тому же умирать не хочет твоё тело. А не хочет жить — это, как его, — он щёлкнул пальцами, появился дубль с толстенным словарём в руках, раскрытом на середине.

— Это, бля, внутренняя сущность, она же Эго, понимаемое как чувствующий и моральный субъект, на хуй, — сказал дубль, сверившись с какой-то статьёй, после чего превратился в крысу, а словарь — в бабочку. Крыса съела бабочку и издохла.

— Вот как-то так, — Корнеев пнул трупик. Тот рассыпался в мельчайшую серую пыль.

— Глупость какая-то, — сказал Привалов и чихнул.

— Будь здоров, капусткин, — невесело отозвался Корнеев и трансгрессировал себе в мензурку ещё грамм семьдесят.

Привалов посмотрел на него укоризненно.

— Мне надо, — объяснил Корнеев и выпил спирт залпом. Закашлялся. Сотворил блюдечко с чем-то вроде мелко нарезанной редьки в постном масле. Попробовал, скривился.

— Слушай, — спросил Привалов, — я вот чего не понимаю. Раньше ты вроде нормальный закусон делал. А сейчас?