Вячеслав Рыбаков - Носитель культуры

Вячеслав Рыбаков.

Носитель культуры

Тугой режущий ветер бил из темноты, волоча длинные струи песка и пыли. От его неживого постоянства можно было сойти с ума; на зубах скрипел песок, от которого не спасали ни самодельные респираторы, ни плотно стиснутые губы. С вершин барханов срывались мерцающие в лунном свете шлейфы и ровными потоками летели по ветру.

Дом уцелел каким-то чудом. Его захлестывала пустыня; в черные, бездонные проломы окон свободно втекали склоны барханов, затканные дымной пеленой поземки. Видно было, как у стен плещутся, вскидываясь и тут же опадая, маленькие смерчи.

На пятом этаже в трех окнах подряд сохранились стекла.

– Это может быть ловушкой, – проговорил инженер.

Крысиных следов не видно, подумал музыкант, и сейчас же шофер сказал:

– Крысиных следов не видно.

– Ты шутишь? – качнул головой инженер. – На таком грунте, при таком ветре? Они не продержатся и получаса.

Долгая реплика не прошла инженеру даром – теперь ему пришлось отвернуться от ветра, наклониться и, отогнув край марлевого респиратора, несколько раз сплюнуть. Плевать было трудно, нечем.

– Войдем в тень, – предложил пилот, почти не размыкая губ. – Мы как мишень. Там обсудим.

– Что? – пробормотал шофер. – Обсуждать – что? Глянь на луну.

Мутная луна, разметнувшаяся по бурому небу, касалась накренившегося остова какой-то металлической конструкции, торчащей из дальнего бархана.

– Садится, – сказал друг музыканта. Он очень хотел, чтобы уже объявили привал. Ремни натерли ему плечо до крови.

– Именно, – подтвердил шофер. – Скоро рассвет. Все одно, день-то переждать надо.

– Приметный дом, – проговорил пилот задумчиво.

– Пять дней их не встречали, – ответил шофер.

– Отобьемся, – сказал друг музыканта. – Вам ведь доводилось уже.

Пилот только покосился на него, усмехаясь полуприкрытыми марлей глазами.

– Устали мы очень, – сообщила мать пилоту, и тот, помедлив, решился:

– Оружие на изготовку. Первыми – мы с шофером, в десяти метрах парни, затем вы с дочерью. Инженер замыкает. Вперед.

Музыкант попытался сбросить автомат с плеча так же четко, как и все остальные, но магазин зацепился за металлическую застежку вещмешка, и оружие едва не вырвалось из рук. Музыкант только плотнее стиснул зубы и ребром ладони перекинул рычажок предохранителя. Пилот и шофер уже удалились на заданную дистанцию; из-под ног их, вспарывая поземку изнутри, взлетали темные полосы песка. Увязая выше щиколотки, наклоняясь навстречу ветру, музыкант двинулся за первой двойкой, стараясь ставить ноги в следы пилота. Рядом он чувствовал надежную близость друга, сзади тяжело дышала мать. С автоматом в руке музыкант казался себе удивительно нелепым, игрушечным – какой-то несмешной пародией на «зеленые береты». Никогда он не готовил своих рук к этому военному железу, но вот чужой автомат повесили ему на плечо, и теперь палец трепетал на спусковом крючке. Идти было очень трудно.

Они вошли в окно и в комнате сомкнулись. Пилот отстегнул с пояса фонарик.

– Дверь, – коротко приказал он, левой рукой держа на изготовку автомат.

Инженер и шофер прикладами проломили дверь, намертво завязшую в наметенном песке. Сквозь неровную пробоину пилот направил луч света в открывшуюся комнату и сказал:

– Вперед.

Музыкант, а затем его друг вошли в пробоину, навстречу своим тусклым, раздутым теням, колышущимся на стене.

– Все нормально, – сообщил музыкант, еще водя дулом автомата из стороны в сторону. Здесь было тише, и песка на полу почти не оказалось. В комнату втиснулись остальные.

– На лестницу, – сказал пилот. – Порядок движения прежний.

Они вышли на лестницу. Напряжение стало спадать: отдых неожиданно оказался совсем близким.

– Крысиных следов не видно, – проговорил шофер.

Тонкий слой песка покрывал ступени, смягчая звук шагов. В выбитых окнах завывал ветер, где-то билась неведомо как уцелевшая форточка.

– Интересно все-таки, мутанты это или пришельцы? – спросил друг музыканта, обращаясь к инженеру. – Что по этому поводу говорит наука? – Автомат он нес в левой руке, держа за ремень, а правую ладонь, оберегая плечо, подложил под лямку вещмешка.

– Разговорчики, – не оборачиваясь, бросил шедший на полпролета выше пилот.

– Как он мне надоел, – шепнул, наклонившись к уху музыканта, его друг. – Буонапарт…

– А ты представь, как мы ему надоели, – так же шепотом ответил музыкант. – Едим как мужчины, а проку меньше, чем от женщин…

– Прок, прок… Какой теперь вообще может быть прок? Протянуть подольше в этом аду?

Музыкант молча пожал плечами.

– А зачем?

– Чтобы спокойно было на душе, – помолчав, ответил музыкант. Он задыхался на долгом подъеме, сердце уже не выдерживало.

– Чтобы спокойно было на душе, надо оставаться собой. И когда берешь, и когда даешь. Не насиловать ни других, ни себя. Не обманывать принесением большего или меньшего количества пользы… проку, как ты говоришь… чем это естественно. Оставаться собой – максимум, что человек вообще может.

– И максимум, и минимум, – вставил все слышавший инженер. – Смотря по человеку.

– «Не измени себе, – ответил друг музыканта, – тогда ты и другим вовеки не изменишь…» Старик Шекспир в этих делах разбирался лучше нас всех, вместе взятых.

– Разговорчики, – повторил пилот. – Наш этаж. Налево.

Они влетели в квартиру, готовясь встретить засаду, ощетинясь стволами автоматов. В окна, прикрытые грязными стеклами, жутко заглядывала раздувшаяся, словно утопленник, луна. Мебель вполне сохранилась; на большом рояле в узкой хрустальной вазе стоял иссохший, запыленный букет.

– Крысиных следов не видно, – опять сказал шофер.

– Отдых, – произнес пилот долгожданное слово и первым содрал респиратор с лица и хлестнул грязной марлей по колену. На брюках остался рыжий след, облако пыли взвилось в черный, спокойный воздух.

– Хорошо без ветра, – сказала мать, – будто домой пришли, – она вздохнула. – Как хочется дом-то иметь!

– Потерпите еще несколько дней, – мягко проговорил пилот и ободряюще тронул женщину за локоть.

– Ты нам сыграешь? – спросила дочь.

– Если этот «Стейнвей» сохранился так хорошо, как кажется… – ответил музыкант, стараясь говорить спокойно. Он взгляда не мог отвести от рояля. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании.

– Можно будет сыграть в четыре руки, – предложил друг музыканта.

– Потом, потом, – сказал пилот. – Сначала еда. Отдых.

Они все очень хотели есть. А еще больше – пить. На зубах скрипел песок.

– Правда, что они не трогают носителей культуры? – спросил друг музыканта, жуя ломоть консервированного мяса.