Ричард Матесон - Собрат машинам

Ричард Матесон

Собрат машинам

Он вышел на солнечный свет и зашагал между людьми. Ноги несли его прочь от глубокого черного тоннеля. Отдаленный рев подземных машин сменился у него в голове мириадами городских шепотков.

Вот он уже шагает по главной улице. Люди из плоти и люди из стали проходят мимо него, приближаются и удаляются. Ноги его движутся медленно, звук его шагов теряется в звуке тысяч других шагов.

Он миновал здание, погибшее в последней войне. Люди и роботы суетились, растаскивая обломки, которые снова будут пущены в дело. У них над головами висел корабль-надзиратель, и внутри были видны люди, следящие, чтобы работа выполнялась как следует.

Он лавировал в толпе. Нечего бояться, что кто-нибудь заметит. Разница только внутри. Глазом ее никак не определить. Видеомачты, установленные на всех углах, не смогут уловить перемену. Телом и лицом он был точно такой же, как и все остальные.

Он посмотрел на небо. Единственный из всех. Остальные не замечали существования неба. Только когда ты вырываешься на свободу, ты в состоянии видеть. Он увидел ракетный корабль, мелькнувший точкой на фоне солнца, и корабли-надзиратели, бороздящие голубые небеса с пушистыми белыми облачками.

Люди с тусклыми глазами окидывали его подозрительным взглядом и спешно шли дальше. Роботы с пустыми лицами не обращали внимания. Они, позванивая, проезжали мимо, сжимая длинными металлическими руками свои конверты и свертки.

Он опустил глаза в землю, продолжая идти дальше. Человек не может глядеть на небо, думал он про себя. Это подозрительно, глядеть на небо.

— Эй, не поможешь товарищу?

Он остановился, его взгляд скользнул по карточке на груди человека.

«Бывший космический пилот. Слепой. Лицензированный нищий».

Заверено печатью главного уполномоченного. Он положил руку на плечо слепого нищего. Тот ничего не сказал, прошел мимо и двинулся дальше, его трость стукала по краю тротуара, пока он не исчез из виду. В этом районе не разрешается просить милостыню. Его скоро выследят.

Он отвернулся от монитора и зашагал дальше. Видеомачты уже зафиксировали, как он остановился и дотронулся до слепого. На улицах делового квартала запрещено останавливаться и дотрагиваться до других.

Он прошел мимо металлического автомата, легко коснувшись его, вытянул газету. Пошел дальше, держа газету перед глазами.

«Подоходный налог растет». «Военные расходы растут». «Цены растут».

Вот такие заголовки. Он перевернул газету. На последней странице была помещена статья, объяснявшая, что именно вынудило войска Земли уничтожить всех марсиан.

Что-то щелкнуло у него в мозгу, и пальцы медленно сжались в кулаки.

Он шел мимо своих, и людей, и роботов. «Чем же они отличаются?» — спрашивал он себя. Чернорабочие делали все то же, что и роботы. Они вместе шли или ехали по улицам, перенося грузы и доставляя почту.

«Быть человеком», — думал он. Это давно уже не благословение, не предмет гордости, не дар судьбы. Быть собратом машинам, использованным и сломанным неведомыми людьми, которые не сводят своих взглядов с видеомачт, которые сидят в кораблях, зависших над головами, и которые готовы в любой момент окоротить сопротивляющихся.

Когда в один прекрасный день до тебя доходит, как обстоят дела, ты понимаешь, что нет смысла продолжать.

Он остановился в тени, часто моргая. Посмотрел в витрину магазина. Там в клетке сидели крошечные детишки.

«Купите своим детям малыша-венерианца!» — зазывала реклама.

Он посмотрел в глаза крошечных созданий с усиками и увидел в них разум и жалобную мольбу. И пошел дальше, сгорая от стыда за то, что один человек может сделать с другим.

Что-то зашевелилось внутри. Он слегка вздрогнул и прижал руку к голове. Плечи его задрожали. «Когда человек болен, — подумал он, — то не может работать». А когда человек не может работать, он не нужен.

Он шагнул на проезжую часть, и огромный грузовик полиции контроля успел затормозить в нескольких сантиметрах от него.

Он испуганно отскочил, кинулся обратно на тротуар. Кто-то закричал, и он бросился бежать. Теперь его будут преследовать фотоэлементы. Он попытался раствориться в движущейся толпе. Люди мелькали мимо в бесконечном водовороте лиц и тел.

Теперь его будут выслеживать. Когда человек ступает на проезжую часть перед носом машины, он попадает под подозрение. Желать себе смерти не позволяется. Он должен бежать, чтобы его не схватили и не отвезли в Центр регулировки. Он этого не перенесет.

Люди и роботы проносились мимо него: посыльные, доставщики грузов — донный осадок эпохи. Все куда-то спешат. Среди этих суетящихся тысяч только ему некуда было идти, нечего нести, не было никакой рабской обязанности, требующей исполнения. Он плыл по течению.

Улицу за улицей, квартал за кварталом. Он чувствовал дрожь во всем теле. Он понимал, что еще немного — и упадет. Он ослабел. Ему хотелось остановиться. Но он не мог. Не сейчас. Если он остановится, сядет передохнуть, за ним тут же придут и отправят в Центр регулировки. Он не хочет, чтобы его опять отрегулировали. Не хочет снова сделаться тупой движущейся машиной. Лучше уж терзаться тоской, но осознавать происходящее.

Он споткнулся. Блеющие гудки раздирали мозг. Неоновые глаза моргали на него, пока он шел.

Он старался идти прямо, однако все его системы дали сбой. Преследуют ли его? Ему необходимо быть осторожнее. Его лицо ничего не выражало, он изо всех сил пытался держаться ровно.

Коленные суставы окаменели, и когда он наклонился, чтобы растереть их руками, волна темноты поднялась с земли и окатила его. Он привалился к толстому зеркальному окну.

Встряхнул головой, увидел глядящего на него изнутри человека. Оттолкнулся от окна. Человек выскочил и с испугом уставился на него. Фотоэлементы выделили его и начали преследовать. Придется поторопиться. Он не может допустить, чтобы его вернули назад, не может начинать все сначала. Уж лучше умереть.

Нежданная мысль. Как ведро холодной воды. Да, воды, но не для того, чтобы пить.

«Я умру, — подумал он. — Но я буду знать, почему умираю, и в этом состоит разница. Я ушел из лаборатории, где день за днем, до одури делал расчеты для бомб, газовых и бактериологических баллончиков.

Все эти долгие дни и ночи, пока я создавал средства уничтожения, моему разуму открывалась истина. Путы все ослабевали, вбитые в голову постулаты сдавались по мере того, как удавалось бороться с безразличием».

И наконец что-то сломалось, и все, что осталось, — это утомление, истина и безграничное желание покоя.