Олег Авраменко - Королевы не плачут

Авраменко Олег

Королевы не плачут

Олег АВРАМЕНКО

КОРОЛЕВЫ НЕ ПЛАЧУТ

Диме и Оле - моим друзьям.

1. О МНОГОМ И РАЗНОМ

Когда на следующий день утром Филипп явился к Анне, чтобы согласно обычаю сопровождать королеву любви и красоты на ристалище, она приветствовала его такими словами:

- Стало быть, принц, теперь ты мой жених?

- Да, принцесса, - ответил он, вежливо поцеловав ее руку. - Вчера вечером Цезарь, отец твой, дал свое согласие на наш брак.

- В таком случае, почему ты целуешь только мою руку? - с лукавым видом спросила Анна. - Вот уж не думала я, что ты так застенчив!

Филипп слегка опешил. Хотя свидетели этой сцены были все свои герцог, император и по нескольку придворных с обеих сторон, - ему стало неловко. А к его вящему удивлению, Август ХII с довольной ухмылкой посоветовал дочери:

- А ты сама поцелуй жениха, Анна.

Ну что ж, если женщина просит... Под одобрительный шумок присутствующих Филипп легонько обнял Анну за талию и чуть наклонил голову с намерением по-братски чмокнуть ее, но едва их губы соприкоснулись, она тотчас перехватила инициативу, всем телом прижалась к нему и крепко, взасос поцеловала его, умело работая при этом зубами и языком. Ее поцелуй выказывал хоть и не слишком большой, но все же вполне достаточный опыт в таких делах, и был по-мужски агрессивен.

"Вот те на! - мысленно выругался Филипп; тут ему припомнились некоторые туманные слухи о странных пристрастиях римской принцессы, затем он вспомнил, с каким выражением лица она одобрила его интерес к Бланке, и вовсе обалдел: "Черти полосатые! Выходит, все эти сплетни - не праздная болтовня злых языков. Моя маленькая проказница здорово балуется с девчонками..."

Позже, когда они следовали во главе праздничной процессии по пути к ристалищу, Анна сделала Филиппу знак, чтобы он склонился к ее носилкам.

- А ты хорошо целуешься, мой принц, - сказала она. - Мне понравилось.

- Ты тоже не лыком шита, - ответил Филипп, стремясь скрыть замешательство под личиной нарочитой грубости. Мальчишеская прямолинейность Анны, ее непосредственность, начисто отвергавшая все ухищрения своего пола, раз за разом сбивали его с толку, и он то и дело терялся, словно неопытный юнец. - Прости за нескромный вопрос, принцесса, но...

- Если тебя интересует, девственница ли я, - перебила его Анна, - то да. Мужчин у меня не было.

"Чертова девственница!" - раздраженно подумал Филипп, а вслух сдержанно произнес:

- А между тем, дорогая моя королева, мужчина может дать тебе то, на что не способна ни одна женщина.

- Оригинальная мысль, - ничуть не смутившись, ответствовала римская принцесса. - Будем надеяться, что в самом скором времени ты на деле докажешь мне справедливость своего утверждения... Только не обольщайся это произойдет в нашу первую брачную ночь, и ни днем... то бишь ни ночью раньше.

"Ну, вот! - удрученно констатировал Филипп. - Нашла коса на камень. Дело явно идет к тому, что вскоре в нашей развеселой компашке появится еще один крутой парень - моя жена".

Но на этом сюрпризы в то утро не закончились. По прибытии на ристалище Анна подошла к Маргарите и на полном серьезе заявила, что откажется от венца королевы любви и красоты, если ее наваррская кузина не согласится разделить с ней этот титул. После бессонной ночи Маргарита выглядела измученной и опустошенной; она весьма вяло поблагодарила Анну за проявленную любезность и без каких-либо условий и оговорок со своей стороны приняла ее предложение. Таким образом была устранена возникшая накануне неловкость, когда на турнире по случаю дня рождения Маргариты царствовала другая принцесса. (Впрочем, сплетники и остряки склонны были искать этому более пикантные объяснения; мы их приводить здесь не будем, но истины ради признаем, что некоторые из них оказались не так уж далеки от действительности).

По приглашению Филиппа в почетной ложе королевы любви и красоты прочно окопались (якобы для защиты дам, но на самом же деле, чтобы оправдать свое неучастие в турнире) Тибальд Шампанский, Юрий Киевский, Педро Арагонский, а также несколько друзей и родственников Филиппа, среди которых был и Гастон Альбре. Этот последний благоразумно попросил убежище, скрываясь от целой оравы рыцарей, жаждавших сразиться с победителем легендарного Грозы Сарацинов. Филипп сжалился над ним, но прежде заставил кузена дать страшную клятву никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать в его присутствии о своей победе над Гуго фон Клипенштейном.

А вот неутомимый охотник за престолами, самый знатный из всех странствующих рыцарей - мы говорим, конечно, об Эрике Датском, который поначалу согласился войти в почетную свиту короля турнира, в последний момент изменил свое решение и записался рядовым рыцарем в отряд Эрнана де Шатофьера, благо к утру там оставалось еще несколько свободных мест. Вопреки формальной цели своего посещения Наварры, молодой датский принц не обращал особого внимания на Маргариту и не предпринимал ни малейшей попытки снискать ее расположение. Злые языки при наваррском дворе поговаривали, будто бы он, увидев, какая она беспутная и легкомысленная, заявил в сердцах: "На кой черт мне сдалась эта вертихвостка, пусть и с королевством в придачу," - и отказался от претензий на ее руку. Впрочем, Филипп догадывался об истинной причине столь странного поведения датского принца; он также понимал, что коль скоро Анна не пригласила в свою свиту Изабеллу Арагонскую, то и Эрику нечего было делать в ложе королевы, - но все свои догадки на сей счет Филипп предпочитал держать при себе.

Уж если было упомянуто о свите королевы любви и красоты, то надобно сказать, что дам и девиц в свое окружение Анна подбирала тщательно и с большим знанием дела. Филипп по достоинству оценил ее утонченный вкус, позволивший ей собрать вокруг себя великолепный букет очаровательных личек и потрясающих фигур. Обилие красавиц, однако, не повлияло на планы Филиппа, и отдав должное Анне, как своей королеве и невесте, он вскоре подсел к Бланке с явным намерением воспользоваться благоприятными обстоятельствами для решительного штурма ее защитных порядков - к счастью, Монтини, имевший обыкновение являться в самые неподходящие моменты, теперь был лишен такой возможности. Но Бланка недолго терпела приставания Филиппа. Чувствуя, что ее сопротивление начинает таять, она ласково велела ему убираться прочь, пригрозив, что в противном случае уйдет сама и больше в ложу не возвратится. Внешняя кротость и ласковость ее тона не обманули Филиппа, даже наоборот - не на шутку испугали его, так как свидетельствовали о непреклонной решимости исполнить угрозу, и он счел лучшим ретироваться, проклиная Монтини на чем свет стоит и невольно перебирая в уме различные способы его физического устранения.