Андрей Столяров - Наука расставаний

Столяров Андрей

Наука расставаний

Андрей Столяров

Наука расставаний

Рассказ

Хочу тебя видеть, хочу с тобой разговаривать, хочу тебя чувствовать пусть даже так, на некотором отдалении. Хочу, чтобы ты на меня иногда посматривала. Посмотри, пожалуйста, на меня. И я тоже на тебя посмотрю. Мне это нужно. У меня теперь каждое утро начинается с какого-то оглушительного отчаяния. Я просыпаюсь без четверти семь и сразу же вспоминаю, что тебя больше нет. Еще до того, как открываю глаза. Глаза еще не открыл, а уже знаю, что тебя больше нет. И сразу же все вокруг - пусто, пусто, безжизненно. Страшно даже пошевелиться. Страшно начинать новый день. Потом я, конечно, все равно поднимаюсь, умываюсь, пью кофе, съедаю что-нибудь такое, необременительное. Тогда отчаяние это немного рассасывается. Нет, не исчезает, - чуть забывается, уходит куда-то в ночные глубины. Побаливает, как заноза. И вдруг снова вспыхивает при первом же неосторожном движении. И я сначала чуть не вскрикиваю и не понимаю, что это значит, и лишь потом прихожу в себя и догадываюсь, что тебя больше нет.

Наверное, это для меня слишком внезапно. Знаешь, когда я тебе три дня назад в каком-то наитии позвонил - это уже после того, как мы почти две недели не виделись, - и так осторожно сказал, что мы, по-моему, как-то нехорошо расстаемся, надо хотя бы встретиться на прощание, а ты вдруг не возразила на это ни одним словом, вот только тогда я понял, что мы действительно расстаемся, впервые понял и впервые почувствовал это отчаяние. Я и в самом деле как будто провалился в трясину. Мне никак даже толком не сообразить, что происходит. Кругом - муть, пустота. Я даже есть потом не мог несколько дней. Только в субботу сумел пропихнуть в себя творожный сырок. Маленький такой, знаешь, детский, с пингвинами на обложке. Ангелина почему-то эти сырки ненавидит. Вот в чем тут дело. Для тебя прошло уже больше месяца, а для меня всего несколько дней. Я еще привыкнуть к этому не успел. Я еще оглушен и разеваю рот, как рыба, выдернутая из воды. Это, наверное, смешно выглядит со стороны. Нет, конечно, я тоже уже давно чувствовал, что у нас все как-то не так. Вечно нет времени друг для друга. Созваниваемся все реже и реже. Точно общение превратилось в обременительную обязанность. Вот Гек предложил квартиру, а из-за каких-то там пустяков не связалось. Почему не связалось? Раньше мы ни на какие пустяки не обращали внимания. Мы даже разговаривать стали - так, чуть-чуть раздраженно. Ты тоже заметила? Не специально, конечно, а как-то само собой получилось. Это и плохо, что как-то уже само собой. Мы устали, наверное, и эта усталость дает о себе знать. Конечно, конечно, я чувствовал, что обрываются между нами какие-то ниточки. Если помнишь, даже сказал тебе что-то такое примерно месяц назад. Что обрываются у нас какие-то ниточки. Это на Литейном, по-моему, мы торопились зачем-то, не знаю, в сторону Невского. Но мне и в голову не приходило тогда, что они оборвутся совсем. Ты так серьезно ответила, что мы эти ниточки обязательно свяжем. Ты так серьезно ответила мне, что я почти успокоился. Я успокоился, и это было ошибкой. Напрасно я тогда успокоился. В любви успокаиваться нельзя.

Все-таки есть в тебе, есть какая-то легкомысленная жестокость. Есть, есть немного, я это почувствовал, как только мы познакомились. Хотя, конечно, еще никаких оснований для этого не было. И тем не менее, сразу же, буквально в первые же недели. Ты, наверное, помнишь, тебя это тогда немного задело. Зима, позапрошлый год, мы торопились куда-то, кажется, по Апраксину переулку. Там как раз сменили прежние обычные фонари на натриевые. Желтое и теплое, человеческое, вместо синеватого и мертвенного. Вот тогда я, по-моему, и сказал тебе о жестокости. Ты как ребенок, который только что увлеченно возился с любимой игрушкой, целовал ее, тискал, называл всякими ласковыми именами, и вдруг - надоело, через секунду отбросил в угол и забыл навсегда. В угол, в угол, через секунду, из памяти, навсегда.

Ты только не подумай, что я тебя в чем-либо упрекаю. Ни в коем случае. Нет ничего хуже при расставании, чем в чем-либо упрекать друг друга, вдруг начинать разбираться, кто был прав, а кто виноват, кто чего не сумел и почему все именно так получилось. Давай не будем, пожалуйста, ни в чем упрекать друг друга. Давай не будем ничего выяснять и не будем копаться в том, что действительно больно. Давай не будем уничтожать таким образом наше прошлое. Оно и так рассеется в самое ближайшее время. К сожалению, все это пройдет. Жизнь хороша именно тем, что в ней все проходит. И одновременно плоха тем, что в ней проходит действительно все. Все, все проходит. Ничего удержать нельзя. Я даже примерно представляю, как это произойдет. Года через три мы с тобой случайно столкнемся где-то на улице, ты очень благожелательно спросишь у меня, как дела, а я, в свою очередь, так же благожелательно поинтересуюсь, что новенького у тебя. Что-нибудь незначительное такое друг другу расскажем, а потом ты легко чмокнешь меня в щеку и побежишь дальше. Так легко меня поцелуешь в щеку. Может быть, ты обернешься и помашешь рукой на прощание. Да, скорее всего, ты обернешься и помашешь рукой. И в тот самый момент, когда ты помашешь рукой, сдвинутся материки и произойдет бесшумная катастрофа. Исчезнет целый мир, о котором знали только два человека, ты и я: зима, когда мы с тобой спешили по Апраксину переулку, опять же - зима, и ты бежишь по перрону, опаздывая на московский поезд, двор на Васильевском острове, где мы впервые поцеловались, ночь, когда ты мне позвонила и вдруг сказала, что хорошо, пусть так все и будет. Весь этот мир сразу же перестанет существовать. Он развеется, как мираж, стечет сквозь пальцы. Его не будет уже никогда, никогда...

Слушай, давай возьмем еще кофе. У тебя время есть? Ну, пятнадцать минут этого вполне достаточно. Девушка, пожалуйста, еще два кофе - один с сахаром, другой без сахара. Видишь, я заучил наконец-то, что ты кофе и чай пьешь без сахара. Вообще почему-то не ешь ничего сладкого. Странно для женщины, и приводит к разным забавным случаям. Помнишь, официант - это, кажется, где-то в кафе на Садовой, мы зашли - поставил мне рюмку водки и какой-то салатик. А тебе, соответственно, - кофе и блюдце с двумя пирожными. Мы тогда поменялись; точно-точно, это в кафе на Садовой! А они, за стойкой, секунд пять смотрели на нас и вдруг - как прыснут... Кстати, может быть, взять тебе к кофе еще что-нибудь? Ради бога, не стесняйся, у меня сейчас есть деньги. Да, я получил, наконец, свою первую зарплату в лицее. Да, я перешел работать в лицей, мы с Фосгеном договорились об этом еще в июле. Окончательно; буду вести у него сразу три старших класса. Сумасшедшая, конечно, нагрузка, но и зарплата, разумеется, соответствующая. Не государственная богадельня, где я отскрипел почти десять лет. Да, я все понимаю, но я просто уже не могу видеть эту Кикимору. Вот сейчас начинается учебный год, и мне сразу же становится дурно только от одного ее голоса. Надо же, чтобы у человека был такой липкий голос! И поговорит-то она всего минут пять, а как будто весь мозг обрызгали кислотой. За что она меня так не любит? И потом, я просто не понимаю, что рассказывать на уроках. Я открываю учебник, изданный, скажем, ну, только-только, вот в этом году, и вдруг вижу, что не могу повторить всего этого в классе. Ну не могу. Я просто не верю там ни единому слову. Я не верю тому, что написано, как сказано в предисловии, "коллективом ученых". Потому что они, вероятно, и сами не верят тому, что пишут. Мертвая пустота, богослужение в отсутствие Бога. Обряд еще исполняется, но каждое слово уже издает запах тлена. Я и сам уже начинаю издавать запах тлена. Фосген, по крайней мере, не будет требовать, чтобы я во все это верил. Ему нужен специалист, вот я и стану исключительно специалистом: о чем этот роман, как выстроена его сюжетная линия, место данного произведения в классической русской литературе. Минимум обязательных знаний. Только то, что потребуется потом для поступления в институты. Деньги здесь, кстати, тоже немаловажное обстоятельство. Я уже не могу жить так, будто питаюсь акридами и диким медом. Ты у нас где-нибудь видела в продаже акриды? Вспомни хотя бы кризис, когда мы выжили просто каким-то чудом. Ты ходила пешком, потому что на транспорт у тебя денег не было. А я каждое воскресенье мучился: как просуществовать следующую неделю? Кстати, долг Косте Загладину я не могу отдать до сих пор. Правда, Косте Загладину, я думаю, можно и не отдавать. Но ведь дело не в том, что можно тому или иному не отдавать, дело в том, что я действительно отдать не могу. Мне просто физически не собрать таких денег. А ведь Костя Загладин помог нам еще и с квартирой. Помнишь, на Забалканском проспекте, куда добраться, как ты сказала, можно только на лошади. Едешь, едешь туда, кажется, что всю жизнь только и едешь, а когда наконец доедешь, сил уже ни на что не хватает.