Василий Бережной - Эфемерида любви

Василий Бережной

ЭФЕМЕРИДА ЛЮБВИ

В большом городе, раскинувшемся под прозрачным сводом в кратере Шиллера, произошло чрезвычайное событие. Когда многочисленное его население, как всегда, направилось в свои столовые на обед, ни одна дверь не открылась, нигде не прозвучало из микрофонов привычное «Добро пожаловать! Приятного аппетита!». Такого еще не бывало с тех пор, как люди построили города на Луне. Неслыханно! Невероятно!

Каждый реагировал по-своему. Одни пожимали плечами, другие стучали в двери, полагая, что заело автоматические устройства, было немало и таких, которых это происшествие насмешило.

Но всем было интересно знать: по какой же все-таки причине город остался без обеда?

Вскоре по телевидению было объявлено: это случилось вследствие того, что дежурный кулинар коллега Никон так задумался, что забыл дать программу электронной машине «Аппетит», и вся система после завтрака замерла. Так и сказано было: «замечтался». Не стали сочинять, что, мол, заболел или допустил какой-то там недосмотр, а вот простонапросто замечтался, да и все тут.

Случай этот развеселил весь город. Долго еще после этого передавались по телевидению и по радио шуточные песни, стихи, даже целые поэмы; газеты печатали юморески, фельетоны, пародии, эпиграммы, шаржи; отдельными брошюрами выпущены были диссертации, научные изыскания и исследования; появились киножурналы и полнометражные фильмыкомедии; драматурги написали пьесы, режиссеры их поставили, а художники так поусердствовали, что пришлось срочно строить новый выставочный павильон. Ни один житель города — и это следует подчеркнуть: ни один! — не остался в стороне, а так или иначе откликнулся. Да и не удивительно, потому что, с одной стороны, каждый в свободное время занимался каким-либо видом искусства (а то и несколькими), а с другой — то, что случилось, нарушило отлично отработанный, десятилетиями действующий механизм жизни.

Никона без конца атаковали: пожалуйста, выступи на сцене, позируй художникам, проанализируй свои переживания научным работникам и тэ дэ и тэ пэ. Всем, видите ли, весело.

Одному только бедному Никону было не до смеха, не до шуток. Он ушел в себя и спрятался. На протяжении длинного лунного дня не появлялся в общественных местах, не прогуливался в скафандре за прозрачным сводом города, хотя все знали, что он любил побродить там в компании своих друзей. Больше того, он выключил в своей квартире видеофонные экраны, и никому неизвестно было, что он делает дома.

«Впал в прострацию, — подумал его друг, философ и астроном, которого за высокий лоб прозвали Сократом. — Частица Вселенной задумала самоизолироваться?» И решил проведать Никона.

Прославленный повар встретил своего друга с мрачной сдержанностью, по всей вероятности думая, что и этот тоже задумал какой-нибудь опус, но, убедившись, что Сократ заглянул просто так, оживился, хотя задумчивость все еще отражалась на его лице. Некоторое время они сидели за столиком молча. Потом разговорились.

— А ты знаешь, — сказал Никон, — только автор первой информации был близок к истине. Я таки замечтался. Меня охватили тогда воспоминания — воспоминания о ней, пойми меня…

Это самое «о ней» произнес Никон с нажимом, вкладывая в эти звуки и восхищение, и боль, и тоску…

Чего-чего, а такого Сократ не ожидал.

— Неужели ты, — с недоверием спросил он, — неужели ты влюбился?

Сам он, кажется, никогда не знал этого чувства и даже не очень верит, что оно и вообще-то существует в природе.

— А почему, собственно, я должен это скрывать? — улыбнулся Никон. — Ну влюбился, что ж в этом такого?

— А… какое содержание вкладываешь ты… в это понятие?

Никон рассмеялся:

— Понятие! Эх ты, философ! Все у тебя понятия и категории…

Вздохнув, он нажал на одну из кнопок, спрятанных в орнаментированном венчике круглой доски стола. Зазвучала тихая музыка. На стенах возникла весенняя степь. Легкий туман поплыл над землей. Засеребрились озерца, зазвенели ручьи, дробя на искры солнечные лучи и радостно журча. Картины постепенно сменяли друг друга. И вот уже не ручьи и даже не река, а целое море зашумело — широкое, безбрежное, и солнце уже ушло в эту глубину и забилось в ней, как огромное горячее сердце. И сверкало оттуда, пробиваясь сквозь синюю толщу, а над морем появились крупные звезды. Но вот тяжелые темные тучи заволокли все. Налетел ветер, провозвестник бури, высоко, щемяще засвистело в траве, глухо застонало над волнами. Отчаянье, томленье, тоска.

Музыка неожиданно оборвалась.

Сократ сказал:

— Что ж, эффектно. Сам записал?

— Да.

— А я и не знал, что ты такой оригинальный композитор.

— Никакой я не композитор, — возразил Никон. — А просто влюбленный. — И ему вдруг стало и жаль чего-то, и обидно, а чего ему жаль, и на кого он обиделся, сам не знал.

— Но все-таки что же это значит? — Сократ посмотрел на своего товарища с детской наивностью. — Что значит «любить»?

Никон не знал, как отвечать. Ну как, например, объяснить дальтонику, что такое зеленый цвет?

Встал и заходил по комнате как тигр в клетке. Остановившись рядом с Сократом, прижал руки к груди.

— Ну как тебе сказать… Я ее так люблю, так люблю…

— Абстрактные понятия.

— Я готов ее на руках носить…

— Не думаю, что ей было бы это удобно.

— Целовал бы ее, целый день держал бы на руках и целовал бы, целовал, целовал…

— Глупости! — возразил Сократ. — Да что же в этом хорошего: прижимать губы к губам или губы к щеке?

Никон замахал руками:

— Да для меня счастье, просто счастье слышать ее голос, видеть, как она ходит! Радостно мне, что она есть на свете!

— Самовнушение, — спокойно констатировал Сократ. — Девушки все одинаково ходят — спортивная программа одна и та же для всех.

— Эх ты! — безнадежно махнул рукою Никон. — Это невозможно понять, это надо почувствовать!

— Я понимаю одно: инстинкт продолжения рода. А все эти красивости, «охи» и «ахи» ни к чему. В старину, как известно из литературы, из-за этой так называемой любви стрелялись, вешались, выжигали кислотою глаза, пробивали черепа, отравляли себя крепкими напитками, глотали дым, сходили с ума, шалели, дурели, чумели, балдели и забывались. Так это ведь были отсталые, можно сказать, дикие существа! Просыпался инстинкт продолжения рода и пробуждал многие другие животные инстинкты. Стыдись, Никон! Представляешь, до чего ты докатился? Влюбился!

Эта тирада, однако, не произвела на Никона никакого впечатления.

— А я, знаешь, выпил вот с досады крепкого вина, — задумчиво произнес он. — Такого вот, как откопали археологи на Кавказе.