Журнал «Если» - «Если», 2012 № 10

Проза

Стив Рэсник Тем

Подёнка

Как же неприятно о чем-то забыть.

Для деловых встреч существовали напоминалки — плавающие по стенам и потолку картинки и записки или даже назойливый голос, настойчиво долдонящий прямо в ухо (если захочешь, через каждые тридцать секунд). А в дни рождения и праздники включались рекордеры, и перед Даниэлем маячило с полдесятка ракурсов сына, разворачивающего подарки.

Однако в те редкие моменты, которые изменяли мироощущение или определяли новые горизонты, записывающих устройств под рукой почти никогда не оказывалось, и приходилось полагаться лишь на ненадежную память.

Однажды они поехали на пляж. Несколько месяцев назад сыну исполнилось два года, и пляж был бутафорский, раскинувшийся у ненастоящего океана — те были либо слишком загажены, либо практически недоступны. Лекс[1] появился на свет в самый разгар последней из трех крупных азиатских пандемий, ужаса для родителей всего мира. Авиалинии толком так и не восстановились, и ни Даниэль, ни Триш даже не мечтали, что когда-нибудь снова отправятся в путешествие. Тем не менее песок казался вполне реальным, а чем бы ни была вода, она все же была мокрой — по-видимому, в своей большей части все-таки водой и накатывала на берег, как воде и положено.

Лекса веселило, как песок облепляет ему пальцы, но вскоре его не на шутку встревожили упрямо забивавшиеся под ногти и в каждую складку песчинки. Чем больше он шлепал по песку своими крохотными ручонками, тем сильнее тот налипал. Но малыш быстро привык, а потом ему и вовсе понравилось.

Еще больше сыну понравилось оставлять знаки: петли, завитушки и более или менее параллельные колеи, представлявшиеся ему преисполненными смысла — судя по тому серьезному выражению, которое он напускал на себя: словно это была некая интуитивная азбука или кустарная математика. Когда же какой-то безымянный служитель в замаскированной будке запустил прилив и знаки смыло, Лекс чуть не обезумел от горя.

За прошедшие годы Даниэль совсем позабыл об этом случае. Однако несколько дней назад, ознакомившись с отчетом о поведении потребителей и статьей о стремительном упадке американских пляжей, он вдруг вспомнил. Подробности слишком быстро растворяются в потоке времени, если им не уделять внимания.

Даниэль воспринимал мир как хранилище несметного числа подробностей. Когда-то их еще можно было ограничивать, фильтровать или игнорировать. А теперь количество информации приняло характер вселенского потопа, и некоторые крупные корпорации и даже кое-какие правительства полагались на его внимательность и платили за нее.

Под его пальцами поверхность стола-экрана превращалась в галлюциногенный массив вычислений, сообщений и развлечений, которые можно было перестроить одним движением или голосовой командой. Большинство текстов и изображений касались предварительно запрограммированных запросов; он мгновенно считывал результаты, а клиенты платили ему за проведенный анализ.

Хотя океан информации все еще называли Сетью, это уже стало неподходящей метафорой. Теперь электронный мир гораздо более напоминал плотную ткань. Информация поступала к Даниэлю базами и потоками, среди которых ему приходилось искусно лавировать, чтобы не утонуть в бесполезных данных. Он знал лучше других, каким изменчивым и опасным стал этот мир. Возможно, тот был таким всегда, однако теперь угрозы можно было довольно точно определить и досконально проанализировать. Тем не менее ему часто казалось, что современная жизнь превратилась в непрестанное бегство из горящего дома. А когда в отчаянии мчишься к дверям, разумно хватать лишь самое важное. Вот только трудно поступать разумно, когда живешь в самом пламени.

По поверхности стола пробежала мягкая рябь, и раздался шепоток: «Встреча с Эшером через пятнадцать минут». Даниэль хлопнул по столу, и на стенах его кабинета отобразились стеллажи со старыми книгами, за исключением участка над дверью, где в рамках были выставлены грампластинки 1960-1970-х годов — «Aqualung» Jethro Tull, «Rubber Soul» The Beatles, «Let It Bleed» The Rolling Stones, — и вертикального прямоугольника справа, где стоял «вещественный» книжный шкаф, наполовину заполненный материальной же коллекцией книг — каждое издание в защитном целлопреновом пакете. В виртуальной коллекции на корешках новых поступлений мерцали золотые звездочки.

Взгляд Даниэля остановился на правом углу стола, где Лекс положил несколько новых рисунков, выполненных решительными мазками натурального красителя по дорогущим листам бумаги ручной работы. На верхнем рисунке была изображена обезьяна, скачущая по джунглям, — вытянутые, словно резиновые, руки-ноги раскинулись во весь лист. Художник добавил еще несколько лап. «Обезьяна-паук», — подумал Даниэль. Остальное пространство листа заполняли перекрученные стволы, гигантские листья и причудливо искаженные птицы. Рисунок был сделан в манере комиксов, однако цвета отличались дерзостью, а штрихи — вдохновенностью.

В архиве у него были сотни таких рисунков, хотя в нынешние времена детям дарили электронные планшеты, где изображения теоретически могли храниться целую вечность. Триш хотела отсканировать и заархивировать рисунки Лекса, а от оригиналов избавиться — однако Даниэль так и не смог ничего выбросить. Поступить так хотя бы с одним рисунком означало, по его мнению, предать Лекса. Один за другим он выкладывал рисунки изображением вниз на мерцающую красную точку посередине своего стола, сканировал, сохранял с дублированием в памяти, а затем осторожно убирал в герметичную коробку под столом.

— Даниэль! — голос жены запорхал над столом, словно мотылек. — Даниэль, тут какой-то человек пришел. Сказать ему, что ты занят?

Даниэль раздвинул обеими руками виртуальное окно на столе. Он безошибочно узнал обвисшую засаленную седину Эшера, когда старик наклонился к дверному глазку. И вдруг осознал, как же Антонио Эшер похож на персонажа с обложки одного из альбомов в его коллекции — «Aqualung» Jethro Tull.

У Антонио Эшера Даниэль купил первое издание «Жизни на Миссисипи», как и несколько других раритетов Марка Твена. Триш избегала даже физического контакта со старыми книгами, но в шкафу у Даниэля еще оставалось немало свободного места.

— Это мистер Эшер. Впусти его, Триш.

— Я думала, ты всегда встречаешься с ним в Народной аллее.

— У меня не всегда есть время выбраться. Вот я его и пригласил. — Потом добавил: — Триш, он совершенно безобиден.