Александр Бушков - Планета по имени Артемон

Александр Бушков

ПЛАНЕТА ПО ИМЕНИ АРТЕМОН

С недавних пор в жизнь Митрошкина вошли загадочные и неприятные странности. Связаны они были с дочерью Ленкой шести лет от роду и неизвестно откуда взявшейся собакой.

О собаке Ленка мечтала давно и однажды заявила об этом без обиняков, но ей было решительно отказано – собака не вписывалась в интерьер. Паркет, ковры, лак, хрусталь, и на этом фоне тварь с непредсказуемым поведением, способная исцарапать одно, изодрать другое и разбить третье, – при такой мысли Митрошкину становилось зябко. Правда, собаки сейчас были в моде, и Митрошкин подумал как-то, что роскошная бело-желтая колли удачно дополнила бы общий рисунок квартиры, но больно уж хлопотно… С неодушевленными вещами гораздо проще, жрать не просят, гулять – тоже.

Одним словом, в собаке Ленке было категорически отказано. Несколько дней она дулась, были даже слезы, потом как-то незаметно успокоилась, притихла и даже, кажется, повеселела. Митрошкин достал через нужных людей японскую электронную собаку, которая и хвостом виляла, и лаяла, разве что не гонялась за кошками. И продолжал благотворно трудиться на благо общества и свое. Был он среднеответственным божком торговой сети и жить умел – то есть прихватывал регулярно, но не зарывался и оттого выпадал пока из поля зрения зоркоглазых товарищей с красными книжечками.

Он не сразу заметил, что электронное чудо пылится в углу, а заметив, собрался было прочесть Ленке лекцию о собственном трудном детстве, но не успел – подступили странности.

Сначала о пуделе, якобы купленном им для дочки, с восхищением отозвалась соседка. Митрошкин отделался многозначительными междометиями и поскорее прошмыгнул в подъезд. Назавтра о пуделе заговорил сосед. Потом еще один. И еще. В общей сложности человек десять. Митрошкин кивал и поддакивал, ни черта не понимая. На время, к некоторой пользе для государства, были заброшены пересортицы и усушки-утруски. Митрошкин раздумывал, сопоставлял и анализировал.

Постепенно оформилось следующее. Два раза в день Ленка подолгу гуляла в скверике с красивым черным пуделем, отзывавшимся на кличку Артемон. На расспросы отвечала, что купил папа. Соседи по площадке несколько раз видели, как Ленка заводила пуделя в квартиру. И происходило все исключительно в часы, когда не было дома ни Митрошкина, ни его жены.

Митрошкину казалось, что он спит и видит дурной сон, но проснуться никак не удавалось. На окольные расспросы о таинственном пуделе Ленка недоуменно распахивала глаза, а соседи исправно продолжали выкладывать новые подробности собачьей жизни. Предполагать, что они чохом спятили, Митрошкин не решался. В изощренный розыгрыш не верил. В своем рассудке тоже не сомневался. И тем не менее «его» собака существовала…

Доведенный до отчаяния этой фантасмагорией, Митрошкин однажды решился, нагрянул домой в неурочное время и прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть Ленку, входящую в подъезд с черным пуделем на поводке.

Загудел, поплыл вверх лифт, и Митрошкин кинулся следом, отмахал несколько пролетов и остановился так, чтобы его нельзя было увидеть с площадки. Щелкнули, разошлись дверцы, когти процокотали по бетону, и Ленка с пуделем скрылись в квартире. Вскоре Ленка вышла одна и уехала вниз.

Митрошкин трясущимися руками отпер дверь. Кухня, комната, другая, третья. Он заглянул в ванную и туалет, вернулся в кухню, потянулся было к дверце холодильника. Вовремя опомнился и выругал себя.

Он сам видел, как собака входила сюда. Никакой собаки в квартире не было. Факты исключали друг друга, но как же, как же? «Может, я – того? – подумал Митрошкин. – Вообще-то к лучшему, на суде сыграет, если вдруг, не дай бог… Нет, но как же? Пудель-то был?»

Ничего почти не соображая, он зашел в Ленкину комнату. Огляделся. Выдвинул ящик стола.

Рядом с куклой лежали плетеный кожаный поводок и узкий изящный ошейник.

– Ага! – обрадовался Митрошкин и выдвинул второй ящик. Отшатнулся.

Ящик был залит неизвестно откуда идущим светом, и в нем кружился вокруг невидимой оси шарик размером с небольшой апельсин цвета сочной молодой зелени – точь-в-точь поля, памятные Митрошкину по деревенскому детству. Митрошкин не решился протянуть руку и дотронуться – вдруг током стукнет или еще что… Он застыл над ящиком, а шарик кружился неспешно и размеренно, и вдруг черное пятнышко с полспички длиной показалось из-за края, пересекло шарик наискось и снова скрылось, но Митрошкин, напрягши глаза до рези, успел его рассмотреть.

Собака. Пудель. Артемон проклятый.

– Паршивка… – сказал Митрошкин сквозь зубы.

О странности открывшегося ему зрелища он не думал. Он думал, что в принципе такая собака его вполне устраивает – она есть и ее нет в квартире, под ногами не путается, ничего не испорчено, все довольны. Потом спохватился – не о том думает. Уж если Ленка в таком возрасте научилась хитрыми способами обходить отцовские запреты, то чего ожидать потом и как это будет выглядеть? Нет, поблажек не допустим!

Он рывком выдернул ящик, держа его перед собой на вытянутых руках, вынес на площадку. Крохотная планетка безмятежно вращалась, песик, задрав головенку, вглядывался в Митрошкина. Клацнула, словно винтовочный затвор, дверца мусоропровода, ящик, гремя, полетел вниз, там, внизу, что-то звонко лопнуло, и пахнуло сухим жаром. Митрошкин опасливо приблизил лицо – нет, ни дыма, ни запаха гари. Тем лучше.

Он обернулся. На верхней ступеньке стояла Ленка, и глаза у нее были такие, что Митрошкин на секунду пожалел о содеянном, но опомнился и сурово начал:

– Ты что же это в дом всякую дрянь…

Земля ушла у него из-под ног. Все поплыло, сорвалось куда-то.

…Свет лился непонятно откуда, он был везде. Митрошкин стоял на жесткой поверхности цвета висевшего у него в гостиной ковра. Метрах в двадцати впереди поверхность покато обрывалась в никуда. И сзади, и справа, и слева, и со всех сторон то же самое. Словно он стоял на огромном шаре. Шар. Огромный шар. Или крохотная…

Митрошкин все понял и закричал – громко, испуганно, жалобно, тоненько.

Крик заглох, словно его растворил и всосал неведомо откуда идущий свет, белеющие вдали исполинские стены, в которых не сразу, но угадывалась внутренность ящика стола.

Митрошкин закричал вновь.

И – никакого ответа, не говоря уж об эхе.

1985