Григорий Панченко - Спасти князя

Панченко Григорий

Спасти князя

ГРИГОРИЙ ПАНЧЕНКО

СПАСТИ КНЯЗЯ

ГЛАВА I

- Нет, Творение не завершилось, царство Бога не

дано, его надлежит построить, как строите Вы после

купания маленькие песчаные города на берегу реки.

Этот мир - влажный речной песок, а в построении

каждый из нас участвует вместе с Богом, хотя и не

наравне с ним - говорил рабби Ху шим, меряя шагами

тесную комнату. В бочонке с водой мокли розги, но

они скорее предназначались для успокоения совести

кого-либо из старост синагоги, буде он заглянет в

хедер. Ученики сидели широко раскрыв глаза и

слушали, как завороженные. Они всегда так слушали

рабби Хушима, вне зависимости от того, рассказывал

ли он о строении мира или предлагал отгадать, как

переправить в легком челне волка, козу и сноп

неомолоченной пшеницы.

Сквозь потайной глазок робби Хушим бен Каниз со все большим удивлением разглядывал ночного посетителя. Это был ...норманн? Да, по-видимому, норманн. Как он оказался здесь, столь далеко на юго-востоке? И почему... Человек-глыба, черный силуэт в мертвом лунном свете, снова поднял кулак и трижды ударил по двери - будто рассекая врага от плеча к бедру одним взмахом. Застучали доски, едва не ломаясь. Так, пора открывать, не то он сейчас примется рубить дверь. Интересно, на каком наречьи с ним обьясняться? Едва ли ему знакома латынь, а тем более фарси или иврит. Но рабби Хутшим так и не успел разомкнуть губы. Пришелец опередил его: - Ты Хушим, сын Канизов, наставник жидовинский? - Ты не ошибся, путник. Кем бы ты ни был, прошу - взойди и будь моим гостем. Он ответил на том же языке, на котором был задан вопрос, ответил прежде, чем успел распознать его. Но когда распознал, изумление его удесятирилось, хотя по крайней мере стало ясно, откуда взялся этот викинг. Не викинг даже, а, как их там называют, варяг. Но в том то и дело! Добро бы еще из средиземноморья, тогда он, по крайней мере мог оказаться в охране какого-нибудь купца (хотя с каких это пор купцы разьезжают ночью?). С севера же, из земли русов (Гардарики, страна городов - так зовут ее варяги) сюда вообще еще никто и никогда не добирался. Тем более пеший одиночка. Впрочем, совсем не обязательно ему быть одиночкой, да и пешим не обязательно быть... - Взойди же, гость мой, и пригласи своих спутников. Я не богат, но хлеб и вино у меня найдутся, а в доме все-таки теплее, чем в ночной степи. Варяг недобро усмехнулся: - Последний из моих спутников, жидовин, лежит где-то среди ваших проклятых холмов в двух днях пути отсюда и вороны давно выклевали ему глаза, потому что я не смог снарядить его на пир к Одину как подобает. Зато еще пятерым шелудивым псам тоже не видать погребения. Слово "Жидовин" в устах варяга не содержало оскорбления, но рабби Хушим поморщился. Однако поправлять гостя было неучтиво, а в данном случае - и не безопасно. Значит, это действительно были они... Когда Стражи Границ из войска правителя Шапури, задыхаясь от ужаса, рассказывали о битве с воином-зверем, рабби Хушим еще тогда подумал про скандинавских берсеркеров, которые в пылу схватки воют и рычат, брызжа пеной, не замечая ни ран, ни усталости. Всадники, потеряв чуть не половину своего состава (не пятерых, а восемь, даже девять: четверо удержались в седлах, их домчали до Шапури живыми и рабби Хушим вместе с шапуровскими знахарями лично перевязывал их страшные раны, но спасти удалось лишь одного) - так вот, всадники долго не решались подойти вплотную к убитому. И так и не решились, потому что вдруг снова раздался звериный рев и из темноты бешеным прыжком вынесся еще один двунногий медведь, сжимая визжащий меч обеими руками. Нельзя сказать, чтобы Стражи поворотили коней: кони сами галопом унесли их от жуткого места. - Как позволишь называть тебя, воин? - Асклинд Кривоустый. А раньше звали Асклинд Прекраснолицый - варяг снова усмехнулся и рабби Хушим понял, почему эта улыбка показалась ему недоброй. То есть она действительно была такой, но впечатления усиливал рубленный шрам, идущий от ноздри до подборотка через угол рта. - Садись у огня, Асклинд, а я пока позабочусь о твоей лошади. Варяг с грохотом обрушился в кресло, чуть не развалив его. Тут же извлек из ножен меч, воткнул его по правую руку от себя. - Мой друг Фьордсала отправился в Вальгаллу о дву конь, с моей лошадью в поводу. А когда мы год назад выезжали из Кийев-гарда, нас было три дюжины человек и каждый вел за собой подсменного коня. Дорого стоит посмертная воля князя, но законы побратимства - превыше всего. " Посмертная? какой же сейчас год по христианскому счислению? А-га..." - Ты был среди варягов, служивших конунгу Свендислейву? - последние два слова он произнес на скандинавский манер. В тусклом свете очага было видно, как Асклинд медленно поднял глаза на рабби Хушима и надолго задержал взгляд. Тяжелый взгляд, одновременно холодный и обжигающий, как смертельно отточенный клинок. - Э, да ты не прост, хозяин... Теперь мне ясно, почему князь просил добираться имено к тебе. Одно скажу: был я ему побратимом, а не слугой. Служба кончается со смертью господина, а в побратимстве нет господ и оно не кончается никогда. Рабби Хушим промолчал. Видимо, ему вообще следовало побольше молчать, чтобы не допустить очередную бестактность. Трудно понять, что именно викинг может счесть за таковую. - Прежде чем мы продолжим разговор, гость мой Асклинд, прошу тебя: вкуси мой хлеб и отпей освященного вина. Он взял со стола нож и тут же рукоять меча скакнула в ладонь варяга. Рабби Хушим даже не посмотрел на Асклинда: медленно и торжественно он резал высокий круглый хлебец на ломти. Впрочем, опасность была не так велика, потому что другую руку он будто невзначай опустил на полку рядом со столом, где находились две совершенно безобидные с виду палочки. Каждая размером в локоть, соединены шнуром длиной в ладонь и никому здесь неведома их сила. Это левая рука - в правой нож - но рабби Хушим был левша, что не раз помогало ему до его прихода в Шапури и чего не знал Асклинд, да и вообще никто здесь не знал. Здесь и сейчас. Однако варяг и сам опомнился. - Извини, хозяин. Очень уж многие за последний год подымали на меня сталь - едва ли не чаще, чем за всю прошлую жизнь. Извини... Меч он все же не убрал в ножны, а снова вонзил в пол. ...Трапезу они завершили быстро - не так-то много было, чего есть. Против ожидания, Асклинд отказался от вина. Скорее всего он боялся захмелеть: хмель и сон одолевают усталого чело-века мгновенно, а усталость его была тяжела и страшна. Но от постели он тоже отказался. Как змея выползает из кожи, стянул через голову панцирь, долго негнущимися пальцами развязывал шнуровку и наконец ( пахнуло прелой тканью, потом, давно немытым телом) обнажил грудь. Не помяни он раньше Одина, рабби Худшим мог подумать, что на груди у него висит ладанка. Но нет - это был шитый бисером кожаный мешочек. Довольно большой. - Держи.- На стол лег вытершийся по сгибам кусок пергамента. Тонкий, хорошей выделки, очень дорогой материал, в одном месте, словно язвой, насквозь прободенный треугольным отверстием ( вокруг запеклись темные пятна). И мешочек продырявлен, а на Асклиндовой рубахе неровная клякса: когда-то красная, теперь бурая. На груди, надо думать, тоже есть шрам треугольной формы. Даже панцирь не спас... - Что это? - Грамота тебе княжая. Прочти. - Очаг погас, а при лучине темно. Может быть, утра подождем, гость мой? - До утра еще дожить надо - и мне, и тебе (рабби Хушим покосился на пристольную полку, но варяг, похоже, не угрожал - это так в его изложении прозвучала мысль о бренности всего сущего),- Читай, чтоб я это видел, хозяин. Хушим бен Каниз вставил новую лучину, развернул пергамент и начал читать, щурясь на едва различимые строки. Мгновенье спустя он бросил на гостя быстрый взгляд, но тут же опустил глаза и больше не отрывался от текста.