Владимир Одоевский - Интегральное скерцо Страница 35

Ставрогин, бесшумно следовавший за ним, вспомнил:

— Да, ведь Михаил еще должен прийти… — Он в затруднении помедлил и неохотно продолжил объяснение: — Можно найти параллели между наукой и искусством. Скажем, крещендо в музыке то же, что возрастающая прогрессия в математике. Неизвестный член — пауза. Обращение аккорда — это извлечение корня… или освобождение от знаменателя, не припомню. То есть вычисления переводимы на язык музыки. Вы исполняли решение системы тригонометрических уравнений.

Оркестрант остолбенел. Он стоял возле двери так долго, что терпеливо ожидавший Ставрогин смягчился.

— Намереваюсь предложить вашему оркестру марш. Это работа по векторному анализу. Параграф третий — партия трубы.

Сбитый с толку работник искусства не нашел что ответить.

— Мир един — это мы расчертили его на сферы влияния и огороды. Но что бы ни было сделано в любой области, оно продвигает вперед всю цивилизацию. Одни науки опережают другие, могут помочь отставшим. Конечно, нельзя механически переносить законы с одной почвы на другую. Но почему не проверить, не соотнести?.. Недавно мне по работе пришлось заниматься остыванием металлов. Сопоставил данный процесс с деградацией в биологии, с инфляцией в экономике, с регрессом в социологии, с редукцией в языкознании… Удалось найти кое-что новое для металлургии.

— В музыке диминуэндо, — неожиданно для себя брякнул трубач. — Затихая, значит.

Борис Вадимович посмотрел на него с интересом. Достал блокнот и записал.

— Спасибо, — он улыбнулся. — А фотографию сына вы нам пришлите.

— Как приеду — тут же!

Дверь распахнулась, в нее влетел фотограф. В одной руке он держал толстую тетрадь, в другой — конверт.

— Письмо из Академии наук! — закричал он.

— Тише, — осадил инженер. Отобрал партитуру и торжественно передал Василию Степановичу. Затем прочитал надпись на конверте и вскрыл его.

Миша нетерпеливо переминался, пытаясь заглянуть в письмо. Ставрогин по диагонали ознакомился с текстом, усмехнулся и прочел вслух:

“Присланная Вами работа П.И.Чайковского открывает новую страницу в развитии математических наук. Как Вы пишете, ученый безвременно ушел от нас. Просим сообщить все, что известно Вам о личности и биографии выдающегося математика. Сохранились ли другие его рукописи?” И так далее.

— Это какой Чайковский? — прошептал музыкант.

— Петр Ильич. Я перевел в вычисления его симфонию.

Молодой человек, подпрыгивавший от радости, бросился было обнимать инженера, однако не решился и на полдороге изменил направление, заключив в объятия приезжего. Василий Степанович высвободился, деревянно открыл дверь и тихо покинул студию.

Совсем обеспамятев, он добрел по коридору до выхода, спустился по ступеням на улицу…

Мимо пробегал паренек в форме профтехучилища. Артист вышел из оцепенения и схватил прохожего за рукав.

— Извини, — сказал он. — Где тут у вас магазин “Спорттовары”? Хочу сынишке шахматы купить… Пусть составляет задачи.

Никита Ломанович

ОТКРОЙТЕ ВАШИ УШИ

…Да-а, грустно. Грустно бывает после хорошего джазового концерта! Это заметно не сразу, потому что сидевшие поднимаются с пола и кресел рядом с теми, кто весь концерт простоял, все улыбаются или хотят улыбнуться, с шорохом сыплются к краям зала последние аплодисменты и наступает коротенькая тишина, когда дышится очень легко и каждому слышна музыка, хотя на сцене уже ничего, кроме стульев, нет. Но слушать то, чего нет, непросто и, кажется, даже вредно, поэтому люди спешат откашляться, хлопают сиденьями, их голоса заполняют зал — и… На головы давит вдруг мертво отяжелевший потолок, липнет к спине и плечам потная одежда, хочется чесаться, дышать, обойти с помощью бинокля очередь в гардероб… И словно изжога, сменяющая съеденный с аппетитом обед, являются суета, предчувствие долгого ожидания автобуса, давки, плохого короткого сна…

Так или примерно так грустилось людям, выходившим сквозь струи горячего воздуха из небольшого, стоящего на окраине города Дворца культуры. Но тут события приняли совершенно неожиданный оборот. Едва лишь стало тесно на автобусной остановке, откуда-то вдруг принеслись облака желтого, исчерченного черными снежинками света, и набежавшее стадо “Икарусов” проглотило радостно закричавшую толпу.

— Что?! — скажете вы. — После концерта? Сразу? За час до полуночи, на окраине, где интервалы движения двадцать минут в часы “пик”? Не-ет!

Да! Потому что случилось это в особенную ночь, стоящую примерно посредине между новым и старым Новым годом. Раньше подобные ночи знали: никто на них внимания не обращает, и потому ничем особенно выделяться не старались. Зато теперь всего стало много, есть даже люди, которым этого “много” не хватает. И чтоб заполнить придуманную ими пустоту, одна из первых ночей Нового года дарит нам иногда чудеса. Не верите? Зря! Зря! Господин Гоголь-Яновский — слыхали наверно? — давно уже со мной согласился.

Впрочем, чудеса, как известно, — вещь вовсе непостоянная. Поэтому двоим из нашей толпы не повезло. Они выскочили на нужной им остановке, погнались за теплыми задними окнами другого автобуса, убегавшего в загородный микрорайон, но вскоре отстали и повернули назад. Место здесь было черное и пустое. Отступившие от него дома сбились от холода в крепостную с башнями стену, мерцавшую вдалеке желтыми и красными прямоугольниками окон. Оба неудачника вошли в заполненный снежинками конус света под фонарем, остановились у кривого столбика с желтой табличкой, отдышались…

— Давайте знакомиться, — предложил один из них. — Следующий автобус через час будет.

Они разом сказали: “Петр Иванович!”, засмеялись и тут только заметили, что почти всем похожи друг на друга: одеждой, средней упитанностью, средним ростом и круглыми бритыми очень подвижными лицами. Фамилии их тоже почти совпадали: Бинский и Динский. Правда, Бинский (он предложил познакомиться) был чуть выше ростом, носил, в отличие от Динского, канадскую, а не болгарскую дубленку, да и все остальное — шапка, брюки, сапоги — были у него почти как у нового знакомца, но видом и ценой чуть-чуть интересней. Похоже, заметив это, Бинский пожал, не снимая перчатки, протянутые голые пальцы и зашумел:

— С концерта? Жаловаться надо! Знают же: вечером с транспортом напряженно и первым отделением пускают этот чертовый джаз-модерн. Он кому нужен? Кретинам! Ну и ставьте его в конце, а тот хороший диксиленд — в начале. Мы бы его послушали и давно уже дома были. Пусть модернисты хрюкают в пустом зале. Да! Жаловаться надо! В газету!