Святослав Логинов - Мёд жизни (Сборник) Страница 37

– Раз уж приехали, покажи, будь ласков.

Матвей вздохнул, под полати залез, достал малый сундучок, а из него тряпицы с находками. Отдельно искряк, отдельно полосатый ногат, который городские ониксом зовут. Купец камушки перебирал, покряхтывал. И видно, что нравится, да торговая спесь хвалить некупленное не велит. Потом нашёл, к чему придраться:

– Что ж они у тебя не парные? Для серёжек парные нужны, да и для пуговиц не мешало бы.

– Парные из одного куска резать нужно, а тут галечки собраны. Это для печаток и висюлек. Вот ежиный камень, а по-иному – стрелы Амура. Так вот сердечко вырезать, чтобы стрелка его насквозь пронзала, и носить такой кулон на груди, ежели хочешь знак подать о сердечной склонности. Камень он непростой, им что хошь сказать можно.

– Так-то оно так, и камушек хорош, спору нет, только на сердечки из волосатика мода давным-давно прошла. А значит, и цена упала.

– Я насильно не всучиваю, не любо – не покупай.

Слово за слово Матвейка с купцом в азарт вошли. С человеком понимающим и торговаться приятно. Снова Матвей в торговый сундучок полез, достал настоящий товар: бечеты голубиной крови, бирюзовый баус и даже кристаллик венисы, что в девичьи перстеньки вставляют. И недорого, да сердцу мило.

Купец вроде и хвалил, а вроде как и хаял. С пониманием торговался. Лучшие камешки отложил на платок, те, что с изъяном, в сторону отодвинул.

– Мне бы настоящего самоцвета.

– Самоцвета, говоришь? Сегодня так всякий цветной камушек обзывают, а в старые годы самоцветом только бриллиант называли да ещё малиновый шерл самой чистой воды.

– Вот их бы я и хотел. А то, скажем, яхонта у тебя не водится? Или ещё – жёлтый берилл?

– Заберзат, что ли? Так это камень редкий, и цена ему огромадная. Прежде, бывало, попадались и заберзаты, и яхонты, и иакинфы, даже алмазы встречались, а теперь оскудела земля цветным каменьем, всё подчистую выбрано.

– А ты поищи, может, и сыщется в какой ухоронке… – сказал купец со значением.

Матвей поднял голову и увидел, что в лоб ему в два дула смотрит ружьё.

– Поищи хорошенько, – повторил купец-разбойник.

– Зря ты это делаешь, ваше степенство, – сказал Матвей. – Тебе ж после такого ни на одной ярмарке показаться нельзя будет. Хищнику в жизни счастья не бывает.

– Были бы деньги, а счастье купим, – приговаривал купчина, споро нацепляя Матвею наручные кандалы с модным замочком. – Ну так где у тебя настоящие камни хранятся?

– Нет у меня ничего. Что было на продажу, всё показал.

– А теперь непродажные покажь.

Чернобородый каторжник молча опустил ружьё, вытащил ножик, попытал остроту на пальце и сунул нож в печку остриём на дотлевающие угли.

– Погоди, Родька, – сказал купец, – может, ещё по-хорошему договоримся. – Ты думай, покамест ножик греется, – оборотился он к Матвею, а мы тем временем сами посмотрим, что у тебя где лежит. Думаешь, не знаю, где искать? Добрые люди денежки завсегда у бога за спиной хранят.

Купчина подошёл к красному углу, скинул иконы, но не нашёл за ними ничего, кроме пыльной паутины.

– В подполе надо искать, – изронил слово ямщик. – Это же камни, им от земли ни хрена не сделается. Я знаю, в подполе закопаны.

– Ни черта ты, Родька, не знаешь. Раз он самоцветы на продажу и за хорошую цену не ставит, значит, не жадность его придушила, а сами камушки. Мне знающие люди рассказывали, что случается такое с мастерами и старателями, когда не могут они камень из рук выпустить. Самоцветная болезнь называется. Горные гномы этой хворью страдали, и у людей она приключается. Туточки они, рядом лежат, чтобы всякую минуту достать можно было, полюбоваться.

Купчина оглядел комнату, подошёл к полатям, кряхтя, нагнулся и выволок на свет заветный сундучок.

– А вот и он! Ишь, какой тяжёлый…

Матвей сидел как неживой. Жизнь рушилась одноминутно, и неважно, зарежут его грабители прямо сейчас или, обобрав, отпустят словно стриженого барана нагуливать новую шерсть. Всё одно, отнятого не вернуть, нового не нажить, лучше сразу в петлю.

О ключе купец и озабочиваться не стал, сбил малый замочек голой рукой, видать, привычен к разбойному ремеслу, не впервой по чужим укладкам шарит. Без разбору высыпал самоцветы на стол, так что заискрились в сальном свете, словно в ясный солнечный день.

– Ты глянь, Родька, глянь, дурья башка, что тут для нас припасено! А говорил, земля яхонтами оскудела! – купец погрузил обе руки в камни, принялся перебирать их, выдёргивая то один, то другой, поднося к дрожащему свечному пламени, любуясь игрой неогранённых кристаллов. – Такое богатство за раз продавать нельзя, а то шум пойдёт, понемногу сбывать будем. Ишь ты, агустит какой, получше сапфира будет, сапфир перед ним бледненькой… а вот аквамаринчик, адмиральский камень, он победу в морских сражениях приносит. Что ж ты, шут гороховый, такое сокровище прячешь? Хочешь, чтобы флот наш враг потопил? А вот и заберзаты, и гиацинты… а изумруды-то какие, изумруды!.. и сколько!.. Я и ценить их боюсь, такие изумруды только в царскую корону.

Родька отставил ружьё, подошёл, тоже поворошил камни толстым пальцем.

– Это аматист, что ли?

– Не понимаешь ты ничего. Это дамский камень александрит. При солнце он изумрудом смотрится, а при свечах – аметистом. А вот «голова мавра» – двуцветный турмалин. Дорогущая вещь, её одной про все наши заботы хватило бы. А мужик и впрямь дурной. Продал бы хоть десяток этих вот камней, палаты бы поставил двурядные, забор трёхаршинный, собак цепных завёл, сторожа-татарина, так мы с тобой к его дому и за версту подойти побоялись бы.

– Всё одно влезли бы… – не согласился ямщик. – Я бы влез.

– Ты бы нож из огня вынул, что ему зря калиться.

– Пусть. Я его и калёным зарежу.

– А что ж ты, – повернулся главарь к Матвею, – нас о милости не просишь? Глядишь, мы бы и тебя живым оставили, и камушки вернули…

Матвей молчал.

– Гордый, – сообщил Родька, – не хочет нас жалобами потешить. А может – скрывает что. Надо бы его покрепче пощупать.

– Слышишь? – хохотнул купец. – Ножик-то в самую пору разогрелся, а приятеля моего хлебом не корми, дай живого человека примучить. Ну, так скажешь, есть у тебя ещё что?

Матвей молчал.

– Сомлел, видать. А ежели не сомлел, то рассуди сам: живым мы тебя всё равно не отпустим, нам такой свидетель ни к чему. И дом твой перед уходом подпалим. Если осталась где ухоронка, то камни в пожаре цвет потерять могут. Говорят, иные от сильного жара блекнут, а то и вовсе рассыпаются. Я же знаю, тебе камней жальче, чем себя самого, так что не таись.