Стоп. Снято! Фотограф СССР (СИ) - Токсик Саша Страница 25

"Опять от меня сбежала… последняя э-лек-трич-каааа!"

Самым трудным оказывается вытащить цемент, остальное выношу и складываю горкой во дворе.

Мама целые дни проводит в Доме Культуры. Днём творческие коллективы готовятся к "гастролям" по полям и хозяйствам района, а вечерами она репетирует со своим самодеятельным театром. Только пообедать забегает в перерыве и спать ночью. Я целыми днями предоставлен сам себе.

Спрошу у неё завтра утром насчёт дальнейшей судьбы этого хлама. Газеты попробую сдать на макулатуру. Деревяшки в костёр. Терпеть не могу хлам. Как говорил герой Булгакова, разруха начинается в головах. И захламление жизни её, первый признак.

Беру ведро и тряпку и отдраиваю начисто пол и стены. Что только не сделаешь, лишь бы не садиться за математику. В завершение отмываю ещё и окна. Современных моющих средств у меня нет, так что остаются разводы. Но, по крайней мере, свет они начинают пропускать нормально.

Три стены у летней кухни глухие. Зато четвёртая, обращённая в сад лишь на метр поднимается над землёй, а выше представляет собой сплошное панорамное окно. Я открываю створки и в помещение врывается сладкий запах вечерних цветов.

В Берёзове почти нет комаров. Речка Берёзовка промыла своё русло среди известняковых плит и питается ледяными родниками. Она практически не образует ленивых тёплых заводей, где выводятся личинки кровососов. Даже вечером, когда в саду темнеет, вокруг лампочки крутятся только две большие ночные бабочки.

Чувствую себя здесь, в полностью пустом помещении куда уютнее, чем в крохотной комнате, среди вещей и памяти другого человека.

В результате снимаю с ненавистной провисшей панцирной сетки жёсткий матрас и перетаскиваю его в летнюю кухню. Кладу его прямо на пол, и засыпаю, едва голова касается подушки.

На утренней пробежке тело слегка болит после вчерашнего кросса наперегонки с Копчёным. Но это приятная мышечная боль, которая уходит на первом километре.

Намеренно сбавляю темп и бегу так медленно, как только могу. Моя цель не добиться рекорда, а двигаться без остановки как можно дольше по времени. Сначала надо укрепить дыхание и сердце, а потом скорость и сила придут сами собой. Результат приходит сразу. Организм требует кислорода, и лёгкие начинают раскрываться. Я дышу настолько глубоко и с таким удовольствием, словно до этого грудь стягивало железным обручем.

У поворота на прогонную ко мне присоединяется ещё один бегун. Младший лейтенант Степанов молча пристраивается рядом. На нём синий спортивный костюм с гордо вышитой буквой "Д" — Динамо. На ногах белые кроссовки с красной полосой. На "адидас" непохожи, наверное что-то из соцлагеря.

Мимо дома Подосинкиной мы движемся синхронно и торжественно как колонна трудящихся мимо трибуны Мавзолея на Первомай.

—Физкульт-привет! — няша прерывает свою разминку и машет нам ладошкой.

Улыбаюсь и машу в ответ. Степанов сияет как начищенный медный чайник. Почти сразу после этого он "врубает первую скорость" и уносится вперёд. Я не ведусь на провокацию и сохраняю размеренный темп. Степанову быстро становится скучно, он замедляется и ждёт меня.

Мы добегаем до райкома, делаем вокруг здания круг почёта и возвращаемся той же дорогой. На обратном пути он также молча сворачивает в свой переулок.

— Ты похавать захватил? — первым делом спрашивает Женька.

— Неа, — беспечно развожу руками я, — в кафе поедим.

— Буржуй, что ли? — изумляется он. — зачем деньги тратить, если своё есть?

Я до сих пор не понимаю ценности советских денег. С одной стороны, в копилке у нас было собрано всего семь рублей сорок пять копеек. Из них рубль шестьдесят я уже потратил в Белоколодецке.

С другой, товарищ Комаров весьма беспечно откупился от меня червонцем. Пока я чувствую себя как турист на отдыхе в чужой стране, который с глупой улыбкой смотрит на ценники, не понимая много это, или мало.

У Женьки бумажный свёрток судя по запаху, с бутербродами. Он несёт его прямо в руках. Я взял с собой брезентовый рюкзак, похожий по конструкции на армейский "сидор". Отсутствие элементарной мужской сумки вымораживает. Не саквояж же мне с собой таскать?

Со стороны фабрики выруливает грузовик. Обычный бортовой ГАЗон с синей крышей. Рядом с водилой уже сидит круглолицая девушка в пёстрой косынке. Женька отчаянно машет рукой.

— Там занято! — останавливаю его.

— Без разницы! — отмахивается он.

Девушка в кабине белозубо хохочет. Водила больше пялится на её коленки, чем на дорогу. Под громкий визг тормозов выдёргиваю кореша из-под самых колёс.

— Жить надоело?! — орёт водитель.

— До Кадышева подбросите?

— Вот бисовьи души! Разгрузиться поможете?

— Лехко!

— Тогда сигайте в кузов!

В кузове стоят два ящика со штампами и бумажными наклейками и ещё с десяток вёдер спелой клубники.

— На Кадышевский рынок везёт, — со знанием дела говорит Женька, — там народу больше и спрос лучше.

— Прям ради этого машину гоняет? — сомневаюсь.

— Не, видать, его на ремзавод по наряду отправили, — приятель хозяйски садится на один из ящиков. — А торгашку взял, чтобы подкалымить.

Машина выезжает из города и скачет на буераках по грунтовке. Чтобы не вылететь из кузова, сажусь рядом с Женькой.

— Так что за задание? — говорит, — Колись!

Понимаю, что деваться некуда. Почти за час в кузове машины увиливать от ответа не получится. Да и секрета особого нет. Сомлевшего фотографа из области Женька сам видел.

Поэтому я широкими мазками рисую перед ним события вчерашнего дня.

— Ух ты! — восхищается Женька, — и ты чё с ней, поцеловался?

— С кем?!

— С Подосинкиной!

Из всего рассказа Женёк вычленил самую интересную для себя часть.

— Нууууу… — многозначительно тяну я.

— Тебя Лидка убьёт, — заявляет он.

— Не убьёт, мне её ещё фотографировать, — отвечаю.

— Тогда не убьёт, — соглашается приятель, — ну и дела!

— У нас в "Универмаге" плёнки нет, — говорю, — приходится в Кадышев ехать.

—Да, там универмаг серьёзный, — подтверждает Женька, — в два этажа.

Грузовик весело пылит по просёлку. Мы держимся за борта, и разговор сам собой стихает. Вдоль дороги бескрайние поля. С одной стороны колосится ещё зелёная пшеница. С другой буйно цветёт жёлтым что-то масличное, скорее всего, рапс.

Границу районов мы пересекаем незаметно. Когда-то это был один уезд с центром в Кадышеве. Это старинный купеческий город, знаменитый своими ярмарками, конями и лошадиными барышниками.

Каждую осень сюда свозили со всей округи урожай и проводили большую хлебную ярмарку, после которой целые хлебные караваны тянулись по дорогам или баржами по реке. И сейчас самым высоким зданием в Кадышеве остаётся элеватор. Его видно издалека. Он словно маяк указывает нам путь, когда остального города ещё не видно.

Грузовик проносится мимо и катится вдоль улицы, застроенной коренастыми двухэтажными домами ещё прошлого века. Чуть дальше стоит хлебозавод, который мы чуем по запаху намного раньше, чем видим.

Надо будет домой буханку прихватить, думаю. Привозной хлеб в Берёзове оставляет желать лучшего. Мы проезжаем центр, и грузовик вместо асфальта катит по старинной брусчатке.

— Вон! — тычет пальцем Женька.

Я вижу кубическое здание типично советской постройки "из стекла и бетона". В больших панорамных окнах стоит несколько манекенов в строгих костюмах и ярких, разноцветных платьях.

Водитель едет дальше. Через два квартала от "Универмага" рыночная площадь. Рынок тут раза в четыре больше Берёзовского и находится на почётном центральном месте, а не на окраине. Прямо над ним возвышается угрюмое жёлтое здание. Кадышевская "крытка". Единственная в области тюрьма строгого режима. Говорят, острог тут построили ещё при Иване Грозном и через него по этапу шли казаки Стеньки Разина.