Урал Биккузин - Осень в Козлинорыльске, или Хрустальное небо сентября

Осень в Козлинорыльске, или Хрустальное небо сентября

Урал Биккузин

© Урал Биккузин, 2017

ISBN 978-5-4483-7680-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая (Осень в Козлинорыльске, или Хрустальное небо сентября)

Разные судьбы бывают у всех

Не к каждому в жизни приходит успех

Кому-то малина

Кому-то калина

Кому-то все сладко

Кому-то все гадко

Но каждый свой крест несет до конца

Пока бьется сердце и в теле душа

В далеком захудалом, забытом богом городке Козлинорыльске стояла ранняя осень. Лето уже отошло в свои небесные чертоги, но настоящая осень еще не вступила в свои права тепла уже не было стоял не то чтобы холод, а свежесть именно свежесть солнце еще ярко светило небо было ярко синим и казалось звенело и было хрустальным. Зелень деревьев слегка опалило желтизной, как будто невидимый курильщик затянулся зеленым самосадом. Ванька Ветров сидел на крыльце и лениво покуривал вонючую Приму: да уж проворчал он, гладя в синее небо действительно хрустальное небо сентября и сплюнул сквозь зубы на почерневшее крыльцо. Несмотря на свою непростую жизнь далекую от лирики и поэзии Ванька был романтиком и любил смотреть на небо яркое синее как сейчас или ночное усыпанное гроздьями звезд. И глядя на небо он чувствовал какую-то непонятную тоску и смутные чувства которые он и сам не мог объяснить ему хотелось куда-то куда он и сам не знал. Чувствовал какие-то желания и стремления казалось где-то там далеко есть то место куда он стремился всю жизнь где все чисто возвышенно и прекрасно, и где его кто-то ждет бесконечно близкий и родной. Но в жизни его ждал грязный и вонючий барак где он жил со своей сожительницей Валькой, маленький двор где уже с утра соображали на бутылку соседи, друзья и собутыльники, увидев которых нормальный человек переходил на другую сторону улицы. Правда были и у Ваньки разнообразия в жизни как-то в восемнадцать лет ему принесли повестку из военкомата из которой он тут же свернул самокрутку и забыл про нее, с куревом было тогда туго и пошел распивать бутылку ядреного самогона с соседом дядей Витей хромым. Оттуда-то его и увезли полупьяного и недоумевающего на милицейском «бобоне» на районный призывной пункт, где после трех дней гудежа опять же полупьяного засунули в самолет и отправили в далекий и холодный Хабаровский край. Там он два года простоял в карауле охраняя сам не зная, чего в затерянном в тайге поселке с нерусским названием Экимчан. Впрочем, пополучав по рогам от дедов преимущественно с нерусскими же опять мордами и еще более нерусскими именами Ванька освоился и научился выживать с минимальными для здоровья последствиями. Поначалу он очень страдал от довольно сложных заданий, когда дедушка давал ему рубль и посылал за водкой и еще требовал двадцать пять рублей сдачи, было очень больно и немного обидно. Но хуже всего было, когда нужно было бежать в соседнюю роту за сигаретами, ну никак он не мог запомнить тугие для русского слуха имена, например: дедушка Богиберген просит у дедушки Рахимджана сигарету. Приходилось получать и от дедушки Богибергена и от дедушки Рахимджана больно вдвойне, а потом бежать обратно. Но всему приходит конец пришел конец и службе, тоже как всегда внезапно люлей он уже давно не получал, будучи уже сам дедушкой и лежа в каптерке покрикивал:

– Дневальный!

Бледный трясущийся от страха дух прибежал и скороговоркой выпалил:

– Что! Новый хозяин! Нужно!

Ванька, лениво зевнув, с размаху врезал ему в челюсть:

– Тебе че сука объяснять надо?

Дневальный засуетился вскоре на столе шипела жаренная картошка с тушенкой стоял пузырь с вонючим корейским рисовым самогоном сурой стакан и пачка опять же китайских желтых вонючих сигарет с нарисованной на пачке птичкой. Налив стакан Ванька с чувством отвращения залпом выпил, занюхал куском хлеба и закурил. Почувствовав, что желудок обожгло как огнем и в голове слегка зашумело, Ванька накинув на плечи китель с черными погонами и сержантскими лычками встал и дав духу для профилактики еще леща выдал ему задание:

– Ты дух неправильный военный давай дуй в поселок найдешь Нюрку скажешь у Ваньки душа болит пусть дует сюда.

С местной Нюркой Ванька встречался уже полгода досталась она ему от дедушки Рахима, а тому от его дедушки то ли Омара, то ли Магомеда, одним словом-наследство. Нюрка была здоровая и ладная девка отец какой-то ссыльный русский, мать якутка, имела троих детей от Советской армии и огромное желание выйти замуж и уехать в Москву. Обычно Ванька приводил ее к себе в каптерку они пили самогон предавались плотским развлечениям, и Ванька начинал вдохновенно врать, что он родом из Москвы, отец его профессор, у него огромная квартира на Арбате, строил планы как они поженятся и уедут в Москву вместе с ее тремя детьми. Если ты врешь женщине, то надо самому хоть чуть-чуть в это верить, а это Ванька умел, и Нюрка слушала, открыв рот и в ее узких глазах загорался огонь и грудь ее начинала тяжело опускаться и подыматься.

– Вань, а ты в институте учился?

– Конечно!

– А в каком?

– А в каком в может учиться сын генерала? Конечно самом лучшем!

– Вань, а ты же говорил, что у тебя отец профессор.

– Ну да, сначала был генералом, а как ушел в отставку стал профессором!

А сам про себя думал: ну и дура же ты видела бы ты моего папашу в обморок бы упала. Ванька, невольно усмехнулся вспомнив своего папашу в те недолгие дни, когда тот отдыхал после очередной тюремной отсидки до следующей: худющий как велосипед, кашляющий так как будто собирается выплюнуть свои легкие, синий как кислородный баллон от многочисленных татуировок пьющий все что горит и загибающий такие заковыристые матюки, что даже видавшие виды мужики сами не раз побывавшие в «командировках» открывали в восхищении и зависти рот. И в «Москву» мы с тобой поедем увидишь мой Козлинорыльск пешком до Хабаровска бежать будешь. Но тут дверь каптерки распахнулась от пинка ноги: командир роты старший лейтенант Малинин с веселой улыбкой пнул потерявшую чувство реальности Нюрку:

– Брысь шалава, иди домой сука.

Нюрку как ветром сдуло, старший лейтенант несмотря на сладкую фамилию, имел горячий нрав и хорошо поставленный удар, и Ванька неуютно поежился этот и подмолодить может. Но у Малинина было хорошее настроение налив себе полный стакан он медленно и с наслаждением опрокинул стакан себе в глотку не торопясь закусил луковицей:

– Ну все Ванька собирайся, и в машину до поезда довезу, дембель, все отслужил вот тебе военник, вот, требование.

– Товарищ старший лейтенант, можно на сверхсрочную остаться?

– Можно Машку за ляжку, а у нас разрешите, но сразу тебе скажу Ванька нахер ты мне тут не нужен. Пьянки твои, блядки, мордобой и воровайки в поселке меня уже достали, когда тебя посадят это вопрос времени, а мне на роту преступление нахер не надо. Так что дергай-ка ты Ванька в свой колхоз и пусть тебя посадят там.

Возвращаться в свой колхоз Ваньке не хотелось, но деваться было некуда. Трясясь в поезде, он вспоминал свой городок Козлинорыльск, хотя это был скорее поселок городского типа, центр Рыльск, где стояло несколько девятиэтажек и серые хрущевки. Там жили в основном работники местного депо, путейцы, местное третье сословие положительный пролетариат, и элита глава администрации, и т. д. и т. п. Окраина же откуда был родом Ванька сначала до строительства станции Рыльск была деревней Козловкой, потом поселок и деревню объединили и родился на свет новый город-сад Козлинорыльск. В Козловке в основном стояли частные дома серые и тоскливые, и такие же бараки с ржавыми протекающими железными крышами, крысами, гоняющими по баракам как у себя дома, запахом гниющей картошки, перегара и нестиранного белья. Из открытых окон слышались детский плач, матерная брань и визгливо-хрипло-удалые звуки семейных скандалов. Рыльские парни считали за великий подвиг даже днем ходить по улицам Козловки, а ночью туда без особой необходимости не совалась даже милиция.

И вот вернулся я домой

Хоть не горбатый не хромой

Никто меня здесь и не ждет

Кому здесь нужен лишний рот

Я парень дерзкий озорной

И мой карман всегда пустой

В серый слякотный осенний день Ванька в камуфляжном бушлате, с вещмешком за спиной плелся по улицам родной Козловки к своему бараку с одной мыслью пожрать после недели в поезде впроголодь другие мысли в голову и не лезли. Свои немногочисленные деньги он пропил за три дня потом ел оставшиеся сухари с дошираком, так что домой он шел стройный и поджарый и с хорошим аппетитом. Еще не подойдя к родному крыльцу он понял что про обед можно забыть из распахнутого окна дома с выбитыми стеклами неслась разудалая песня хриплый голос, в котором чувствовался богатырский дух мощно выводил: