Саймон Логан - i-o

Саймон Логан

i-o

Призма: механизация и деконструкция красоты

Я обнаружил ее в моей мастерской. Конструкция из осколков, обломков и фрагментов. Куски фар, лобовых стекол, часовых циферблатов. Все вместе они — все это нагромождение стекляшек — образовывали фигуру, ничего подобного которой я никогда не видел. Потому что, несмотря на то, что она состояла из сплошных граней, словно гигантский бриллиант, поверхность ее была в высшей степени гладкой — совсем не такой, как у большинства из нас.

Она была заключена в клубке металлолома, в переплетении жеваной стали. Моя работа состояла именно в том, чтобы распутывать подобные клубки.

Именно этим мы здесь и занимаемся — я и другие инженеры.

Из-за того, что мы такими появлялись на свет, — с конечностями и лицами, снабженными резаками и крошечными приспособлениями для шлифовки и полировки — в наши обязанности входило обработать и подготовить старое железо, чтобы его можно было соединить с новым. Бесконечный поток утиля проходил через наши клыки и когти, а затем его забирали гигантские грузовики, больше похожие на танки, и доставляли на следующий этап производства.

Из-за того, что мы такими появлялись на свет. Из-за того, что я таким появился на свет — слегка дефективный продукт сборочного конвейера матери-природы, — мне приходилось существовать, влача прикрепленный к спине скобами ржавый кислородный баллон. Трубки, обвивавшие мое тело, подавали в него очищенный химический элемент, которым мое тело не могло снабдить себя самостоятельно. Толстая черная трубка выходила из баллона и разделялась на две трубки потоньше, одна из которых входила в мою шею пониже затылка, а вторая соединялась с пластиковой маской, закрывавшей мне рот и нос. Маска пожелтела от времени, и десятки вредных химических веществ просачивались через нее, так что воздух, которым я дышал, всегда сильно попахивал серной кислотой.

Из-за этой моей особенности я работал в одиночку во времянке, сложенной из ржавых листов железа и стоявшей на задах свалки металлолома — подальше от моих собратьев. Из-за этой моей особенности я только издалека прислушивался к их крикам и звукам, производимым их механизмами. Из-за этой моей особенности я никогда толком не спал, потому что дыхательный аппарат не позволял мне принять удобное положение. Из-за этой моей особенности я чувствовал себя счастливым, поскольку мое внешнее уродство удачно дополняло уродство внутреннее и вынуждало моих собратьев сторониться меня. Сторониться до поры до времени.

Поэтому, обнаружив ее внутри смятого комка металла, среди сплетения проводов, я извлек ее оттуда, словно алмаз из куска пустой породы, и ощутил прилив блаженства. Никто, кроме меня, не подозревал о ее существовании. Она не обладала никакими поддающимися описанию характерными чертами, поэтому составить представление о ней можно было только косвенно — по тому, как покрывавшие ее копоть и ржавчина рядом с ней сами начинали казаться прекрасными. К тому же она была покрыта машинным маслом и слоем молочно-серой твердой смазки, которую я тут же принялся поспешно удалять.

Ее блеск казался нереальным. Я никогда прежде не видел ничего подобного.

Завыла сирена, возвещая конец смены, — она выла так громко, что дребезжали кучи ржавого металла, которыми была усеяна свалка. Я поспешно прикрыл мою находку куском брезента, пропустив крюки, вделанные в цементный пол, через металлические кольца в нем, чтобы обезопасить ее от чужих глаз.

Затем я приготовился к худшему.

Подойдя к окну времянки, я увидел, что мои собратья уже сбились в кучку неподалеку. Они выползали из-за составленных в пирамиды кузовов автомобилей, возникали из люков, ведущих в утробу свалки, словно опаленные дочерна огнем печей чудовищные фениксы, или же спускались с огромной высоты по лестницам-времянкам, уходившим в небо так высоко, что глаза теряли их из виду.

В том месте, где моя маска сочленялась со шлангом, слышалось какое-то бульканье: участившееся сердцебиение привело к увеличению расхода кислорода. Провода, отходившие от баллона, щекотали мою кожу.

Перед времянкой тем временем столпилось уже не менее двадцати пяти рабочих; все они слегка отличались друг от друга, но в целом разница между ними была невелика. Сплошные вариации на тему тех или иных дефектов сборки.

Некоторые частично сняли с себя одежду, выставив напоказ испещренную шрамами и нашпигованную металлом плоть. Другие обильно поливали себя машинным маслом, обмениваясь шуточками с соседями. Они явно к чему-то готовились.

Затем я заметил, что трое из них направились ко мне, — эта троица давно была мне знакома, ее участники постоянно пытались втянуть меня в свои поединки. Я предполагаю, что им, наверное, до смерти хотелось посмотреть на то, как будет драться инвалид. Наверняка, они даже собирались делать ставки за и против меня. Судя по всему, они не теряли надежды, что рано или поздно я наконец соглашусь, — и если им не повезет заработать на самом бое, то хотя бы удастся выиграть пари на предмет моего участия в поединке.

Внезапно я вспомнил о том, что у меня за спиной лежит она — большая, завернутая в брезент и сверкающая так сильно, что блеск ее вот-вот просочится через грубое полотно. Я испуганно обернулся.

Они не должны найти ее ни в коем случае.

Поэтому, прежде чем они успели добраться до моей времянки, я снял замки с цепей, отделявших меня от них, а их — от меня. Я распахнул дверь, когда они были от нее не более чем в трех шагах, посеяв в их рядах немалое смятение.

Волнение прокатилось по рядам рабочих, когда они поняли, что сегодня вечером в ритуале ожидаются непредвиденные изменения. Обычно они насмехались надо мной за толстой алюминиевой дверью или под одним из закопченных окон времянки. Я и так-то нечасто покидал свое жилище — тем более при таком столпотворении вокруг.

Я смотрел через полуоткрытую дверь на неподвижно застывшую троицу.

В течение какого-то мгновения стояла абсолютная тишина, если не считать приглушенного шума работающих машин, доносившегося с соседних свалок. Рабочие смотрели на меня, на мое лицо, черты которого искажала маска.

Один из троицы обернулся и вопросительно посмотрел на собравшуюся толпу.

Я начал жалеть о том, что открыл дверь: я хотел удержать их подальше от моей находки, а добился того, что своим необычным поведением только возбудил их любопытство. Мы все были детьми конвейера — жизнь наша представляла собой постоянное и бесконечное повторение одинаковых ситуаций. Так мы существовали.

И вот повторение нарушилось.

— Пойдешь с нами сегодня? — спросил рабочий, возглавлявший трио, пытаясь вернуть происходящее в рамки традиционного сценария. Его мускулистые плечи были обнажены, обе руки заканчивались парой мясистых клещей, усеянных мелкими металлическими зубчиками. Он стоял, широко расставив ноги, подошвы его башмаков глубоко ушли в мягкую пыль, покрывавшую землю на территории свалки.

Из пневматического клапана на боковой стороне моего дыхательного аппарата с шипением вырвалась струя пара.

Я покачал головой.

Последовала непродолжительная пауза, затем в задних рядах кто-то захохотал, затем смех, распространившись, словно эпидемия, охватил всю собравшуюся толпу. Они смеялись надо мной. Они смеялись над трусом, который отказывается драться, — и от облегчения, что восстановился привычный ход вещей.

Рабочий, который задал мне вопрос, угрожающе наклонил голову, продемонстрировав покрывавшую его череп свежую металлическую пластину — возможно, последствие вчерашнего поединка.

Я попытался взглянуть им в глаза, но, как всегда, не сумел и, отведя взгляд, принялся рассматривать землю у себя под ногами. Впрочем, краешком глаза я заметил, что троица поплелась восвояси и, как только послышались первые удары металла о металл, вернулся в свое жилище.

Очутившись внутри, я лишился сил. Мой дыхательный аппарат сердито свистел от избыточной нагрузки. Под его весом я рухнул на холодный пол и заснул в объятиях забвения — единственного существа, которое когда-либо разделяло со мной сон.

Через некоторое время я очнулся. В той части города, где расположена наша свалка, разница между ночью и днем не слишком заметна: густой черный дым, извергаемый нами, висит в небе такими густыми клубами, что становится для нас родным, словно материнские объятия. Поэтому наша работа служит для нас единственным способом следить за прохождением времени.

Хотя большинство вечером отправляется на площадку для боев, ремонтники возвращаются на рабочие места первыми, потому что обслуживание машин происходит именно в перерывах между сменами. Остальные же рабочие отдыхают в казармах, а затем ежедневный цикл, похожий на змею, вцепившуюся в собственный хвост, начинается снова, и настает время для работы.