Олег Мелехов - Эксперимент in vitro

Олег Мелехов

Эксперимент in vitro

За те десять стандартных суток, которые длился полет до Лация, Корнелия еще несколько раз проверила и перепроверила прихваченную на всякий случай отчетность по семейным торговым предприятиям. Сомнения вызывала лишь себестоимость. Не занижена ли? Корнелия прикинула и так и эдак. Нет! Все цифры сходились и, что показательно, отражали реальное положение дел. Отчетность, если кому-то вздумается придраться, безупречна.

А в Остии прямо у причала их с Тиберием ждал личная лектика[1] Гая Клавдия. Бессменный личный возничий свекра — невозмутимый Публий Брутий выглядел обеспокоенным. Видимо, тоже не хотел попадать под горячую руку главы фамилии.

— Господин за последние сутки связался со мной десять раз, — предупредил он.

Корнелия решила прикинуться дурочкой.

— Так что мы не в гостиницу? А привести себя в подобающий вид? — всплеснула она руками.

Но Публий Бруттий был неумолим:

— У меня четкие указания, госпожа. Сразу — в поместье.

Она украдкой бросила на раздосадованного Тиберия вопросительный взгляд. Муж закусил нижнюю губу. Первый признак отчаяния, если говорить о фамильных привычках Клавдиев.

«Вечные боги, только не развод!» — истово взмолилась патрицианка. И, кроме этой просьбы, у неё в голове ничего не осталось — ни цифр из отчетов, ни желания что-то доказывать.

Они летели прямо в грядущий закат. Классический, малиново-золотой, какой бывает только на Лации, и никогда на Аррии Приме. Летели над изумрудными волнами холмов, над лентами древних дорог, над прекрасной землей предков — колыбелью великой звездной Республики. В любом ином случае Корнелия с чистой совестью любовалась бы пейзажами, многократно воспетыми великими поэтами, но только не сейчас.

Тиберий, тот вообще не смотрел в иллюминатор. В его наушниках играла музыка, а лицо не выражало ничего. Полностью сосредоточился на предстоящем разговоре или ищет в себе запасы смирения, которые небеспредельны даже у Клавдия.

Корнелия легонько коснулась его плеча: «Может, всё не так страшно?»

Патриций в ответ ласково сжал ладонь жены: «Будем надеяться до последнего».

Хотя, откровенно говоря, надежды у них осталось очень мало. В первый момент, когда от pater familias[2], от Гая Клавдия Пульхра, пришло это странное приглашение нанести визит на Лаций и непременно вместе, они решили, что в семье кто-то родился или умер. Иного повода затребовать их обоих в родовое поместье не существовало. Кроме одного, самого страшного для супругов.

«Только не развод, только не развод!» — мысленно твердил Тиберий Клавдий.

Так в свое время отец вызвал его к себе и с порога объявил без долгих предисловий: «Ты женишься на Корнелии Арвине. Свадьба через месяц. Свободен». И Тиберий безропотно покорился, собственно, он всегда знал, что женится на той, на кого укажет патер. Тиберий и сам не мог похвастаться идеальными чертами, но его невеста оказалась, мягко говоря, не красавицей, в отличие от многочисленного выводка её сестер и кузин. Что правда, то правда. Зато она была веселой и на редкость обаятельной. А еще… а еще она заставляла смеяться и радоваться каждую клеточку его тела. Всегда. Все годы их счастливого брака, каждое его мгновение.

«Не думай о плохом, просто не думай и не смотри на него как побитый щенок. Проще разжалобить камень. Не думай, не накликивай беду», — уговаривал Тиберий себя.

— Нам нужен народный трибун.

Гай Клавдий, консуляр[3] и pater familias семейства Пульхров — самого могучего побега ветвистого древа Клавдиев, приветствовал сына и невестку кивком и сразу же перешел к делу. И так много времени потеряли. Отпрыск должен был вылететь к отцу по первому зову — знал, что бывает за непослушание. Однако не такой уж длинный путь от Колонии Аррии Примы до Лация занял у него не две недели, а целых десять дней. Сын наверняка станет оправдывать опоздание присутствием жены — женщины всегда неторопливы. Но выслушивать его лепет Гай Клавдий не собирался, равно как и тратить время на положенные приветствия. Довольно с них и кивка.

Он принял Тиберия и его жену в саду родового гнезда Пульхров, среди нежного плеска фонтанов и пения птиц, под неярким сиянием Фебы, приглушенным силовым куполом. Здесь, на столичной планете Республики, патриарху одного из влиятельнейших патрицианских фамилий де-юре не могло угрожать ничто. Де-факто же… силовое поле еще никому не мешало.

— В провинции ты совершенно разучился носить тогу, — Гай Клавдий поморщился, окинув сына придирчивым взглядом. — Или Корнелия пренебрегает обязанностями супруги претора? Подними глаза, Корнелия. Мой сын излишне снисходителен к тебе, как я вижу. Что это в твоих волосах — золотой гребень?

— Отец, уверяю тебя, я… — начал Тиберий, тайком сжимая руку супруги. Но глава фамилии отмахнулся:

— Неважно. Вы и так слишком задержались. К делу. Поди сюда, сын, а ты, Корнелия, присядь пока там, — и указал ей на скамью чуть в стороне, у бассейна, в центре которого мраморная нимфа вечно горевала над разбитым кувшином.

— Итак, нам нужен свой народный трибун. Этот Марциан, выкормыш Лициниев, и так подпортил нам крови, а в запасе у популяров есть еще один, как бишь его… Тот, недавно усыновленный Сервилиями. Напомни мне его имя.

— Я не знал, что Сервилии усыновили еще одного плебея, — осторожно покачал головой Тиберий. — Прости, отец, но некоторые новости идут до Аррии Примы довольно долго. Но если ты считаешь, что свой трибун нам нужен… — он оживился, демонстрируя свой интерес. И, что уж скрывать, облегчение. Небось, ожидал-то совсем иного. Наверняка всю дорогу они с Корнелией прорыдали друг у друга в объятиях, опасаясь приказа о разводе.

— Мне предстоит кого-то усыновить? — спросил сын, когда молчание отца стало невыносимым. — Поэтому ты вызвал нас, — он оглянулся на жену, — нас вдвоем?

— Нет. Не поэтому, — обронил Гай Клавдий и тоже посмотрел на Корнелию. — Арвина, поверни лицо к свету. М-да, — он покачал головой, оценив увиденное: — Это было упущением. В наше время не стоит пренебрегать внешней привлекательностью. Что ж, генетики это подправят.

— Отец? — недоумение в глазах у Тиберия медленно сменялось страхом.

— Сейчас вы оба отправитесь в дом и сдадите генетический материал. Техники уже ждут. Нам нужен народный трибун, и мы его получим. Не усыновим какого-нибудь выскочку-плебея, а вырастим своего собственного. Патриция по крови и воспитанию, но плебея в глазах закона. In vitro[4], - добавил он на тот случай, если сын и его туповатая, как все Корнели Арвины, жена, не поняли с первого раза. — В репликаторе. Что такое, Тиберий? Ты собираешься возразить?

Конечно, он собирался, он даже почти уже открыл рот для возражения, или мольбы, или еще какой-нибудь глупости, на которые так щедра молодость. Но не посмел. Приказ pater familias — это закон. На том стояла и стоять будет Республика, да благословят ее все боги и богини.

— Ну, ступайте, — милостиво кивнул Гай Клавдий. — После процедуры… Корнелия, ты можешь проследить за тем, как зародыш поместят в репликатор. И ты, Тиберий, тоже.

Маленькая поблажка за проявление покорности. Сопротивления сына он не ждал, но вот Корнелия… С ней могли возникнуть проблемы. Женщины до сих пор непредсказуемы, особенно патрицианки. Вместо того чтобы подвергаться унизительной процедуре, не говоря уж о грядущем позоре, Корнелия Арвина могла прямо сейчас, не сходя с места, потребовать развода. И получить его, заодно и разгласив до поры их маленькую тайну. Но, конечно, она этого не сделала. Между Тиберием и его женой, кроме благопристойного взаимного уважения, была еще и любовь — редкость, почти дикость среди патрициев.

— После всего приходите в мой таблин[5]. Обсудим будущее нашего нового проекта в подробностях.

Сын позволил себе только один вопрос. Уже на пороге дома, оглянувшись, он негромко спросил:

— А… какое имя получит это… этот… тот, кто родится?

Видимо, при жене поразительно мягкотелый для Клавдия Тиберий не решился употребить грубое, но технически более точное «вылупится».

— Клодий, — не задумываясь, ответил глава семьи. — Ты назовешь его Публий Клодий Пульхр.

В перистиле[6] еще не успели стихнуть шаги придавленной грядущей процедурой пары, а Гая Клавдия уже почтила визитом его собственная жена. Одни боги ведают, почему матрона выжидала, но уж точно не ради соблюдения приличий. За Семпронией водилась дурная привычка периодически плевать на все традиции, в том числе и на традицию повиновения супругу, и чем старше становилась она, тем чаще давала себе волю. Впрочем, уже много лет отношения Гая Клавдия с женой носили весьма формальный характер: Семпрония вышла из детородного возраста, и необходимость посещать ее спальню отпала сама собой. Но пусть красота патрицианки увяла, зато ум остался при ней, а влияние могущественной фамилии Семпрониев росло год от года. Ergo, Семпрония была не той женщиной, которую можно было так просто запереть наедине с прялкой или выставить за порог со словами: «Верни ключи». Да и повода, в общем-то, не нашлось бы. В глазах всей Республики это была лучшая из жен.