Валерий Цуркан - Карты, деньги и Два Капитана

Валерий Цуркан

Карты, деньги и Два Капитана

То strive, to seek, to find, and not to yield.

В первое время мой мозг возмущался, пытался сопротивляться действительности. Но реальность — штука упёртая, её не обманешь. Можно, конечно, представить, что всё у тебя хорошо, и ежедневно твердить как мантру — «неплохо- отлично-превосходно-замечательно». Может быть, от этого самообмана и станет легче, но от себя не уйти. Когда я это понял, то проще стал смотреть на мир. Но как же долго к этому шёл! Был на грани срыва, жить не хотелось, а для того, чтобы наложить на себя руки, слишком любил жизнь.

Да, я никогда больше не увижу солнца, разве только его отражение, проекцию в своем мозгу. Потеряв зрение, заметил, что у меня обострились другие чувства. Я стал лучше слышать. Со временем развилось обоняние, научился различать запахи не хуже собаки. Своими пальцами умею разглядеть мельчайшие шероховатости банковской купюры. Натренировал свою память так, что в течение одной — двух секунд смогу извлечь информацию любой степени давности из тёмных подвалов подсознания. И кроме этого понял, что такое интуиция, хотя когда-то это слово было для меня пустым звуком. А главное, своим умом дошел до того, что с верой в сердце человек способен на многое. Даже снова научиться видеть. Пусть и не глазами.

Когда после долгого периода тяжёлой депрессии я пришёл в себя, передо мной встал вопрос — как жить дальше. Денег на существование не было, пенсия по инвалидности казалась насмешкой. Постепенно привык к своей неполноценности и начал бороться за жизнь. Первым делом научился самостоятельности. Сначала освоился в собственной квартире, и это было так странно, заново изучать свой дом, ведь в нём я прожил почти сорок лет. Словно попал в незнакомый мир, полный звуков, запахов, в котором отсутствуют цвета, и господствует вечный мрак. Тыкался в стены как слепой котёнок и отбивал ноги о стулья. Несколько раз едва не вывалился в окно, раздвигая шторы. Шторы открывал по привычке, зачем слепому солнце?

Не мог находиться в тишине, она угнетала. В квартире, конечно, никогда не бывало полного безмолвия. Даже ночью слышались какие-то звуки — поскрипывал диван, капал кран на кухне. Но это было не то, чего я хотел. Хотелось общения, слушать живые голоса и разговаривать с живыми людьми. В пустых квартирах, в тихом одиночестве эта потребность чувствуется особенно остро. По моей просьбе дядя Ваня, сосед по площадке, принёс маленький транзистор. Радио стало портом, с его помощью я поддерживал связь с внешним миром. Когда хотел послушать последние новости, то включал «Маяк», а если становилось тоскливо — «Авторадио». Хиты девяностых годов — музыка моей молодости, отвлекали от тяжёлых мыслей. Но больше всего мне полюбились короткие волны. После захода солнца транзистор начинал ловить десятки радиостанций, вещающих на всех языках мира. Я переходил с одной станции на другую, и казалось, что путешествую по свету. Англичане, французы, испанцы, немцы, поляки, болгары, хохлы приветствовали меня разными голосами. В этих языках ещё немного разбирался. Фразы на языках Малой Азии, Китая, Индии и Дальнего Востока были просто волшебными заклинаниями, и я часами слушал их радиопередачи, не понимая ни слова. С рассветом волшебство исчезало, и на коротких волнах оставалось две-три местные радиостанции. Ждал заката, чтобы продолжить путешествие.

Продукты приносил дядя Ваня. Но я не желал ни от кого зависеть, не любил, когда со мной возились как с грудным ребёнком. Первый самостоятельный поход в магазин был полон приключений и показался высадкой на чужую планету. Мир встретил меня холодным ноябрьским дождём, автобус у дороги окатил с головы до ног грязью с размякшими листьями, а водитель какой-то легковушки обозвал придурком, чуть не задавив. На обратной дороге сбился с пути и долго плутал меж домов, пока не наткнулся на мальчишек с нашего двора.

Терпеть не мог, когда меня жалели. Жалость убивает волю и люди, которые постоянно ищут сочувствия, превращаются в жалкое подобие человека, пришибленное и скулящее по всякому поводу. Они теряют остатки жизненных сил и обезволенные, волочат по жизни свои дряблые тела, в которых еле теплятся ошмётки духа. Это не жизнь, а медленное приближение к смерти, продвижение по шкале времени гусиным шагом, иначе и не назовёшь. Эти люди лишены любви к себе, а если человек не любит себя, то, как он сможет полюбить другого человека, как он сможет полюбить жизнь? Да и жизнь, разве полюбит она того, кто её отвергает? И я не спешил переводить себя в категорию подобных нытиков, хотел показать этому миру, что рано вычёркивать меня из списков, что я ещё молод, чёрт возьми!

Несмотря на мои обновлённые мысли, в жизни ничего не менялось. Та же мизерная пенсия, которой хватало только на хлеб и чай, чередование дней и ночей, вылазки на улицу с мусорным ведром, походы в магазин. Одно и то же. Я начинал опасаться, что оптимизма на всю жизнь не хватит, и он растает как снег по весне. Порох может отсыреть и, в конце концов, вместо выстрела раздастся слабый пшик.

Друзей не осталось, все разъехались кто куда, а из родни была только тётка где-то в Перми, но я никогда не видел её. Никто кроме дяди Вани не заходил, но однажды кто-то настойчиво позвонил в дверь. Не спрашивая, кто там, я открыл и услышал знакомый голос, который не сразу узнал.

— Привет, Саня! Эк тебя угораздило!

— Кто это? — спросил я.

— Долго жить буду, коли не узнал!

— Данил! — я, наконец, узнал этот голос. — Как ты здесь оказался?

— Меня в командировку сюда послали, — сказал Данил. — Только вчера приехал и узнал, что с тобой беда стряслась. Я тут до весны. Работы много, но к тебе буду заходить, я сейчас недалеко живу.

Я проводил старого друга на кухню и хотел заварить чай, но Данил громко стукнул о стол донышком бутылки.

— Так давно не виделись, а ты мне чай предлагаешь?

Вкус мартини напомнил о прошлой жизни, когда у меня было всё, кроме страха перед будущим. Мы долго разговаривали, попивая вермут. Вспоминали бывших одноклассников и одноклассниц, которые давно обзавелись семьями. Я рассказал Данилу, как потерял глаза, как выкарабкивался из этой безнадёги. Он в свою очередь поведал о своей работе в геологии. Полевые выезды, летние экспедиции в Сибирь и на Алтай. И вот судьба забросила его в город детства.

Мы с Даниилом учились в одном классе. После школы он поступил в Саратовский институт на факультет геологии и больше в нашем городке его никто не видел. Я ушёл в армию, два года отслужил в десантных войсках, затем ещё три года по контракту. А вернувшись домой, перебивался случайными заработками, пока не нашёл хорошую работу у одного фирмача. Был его личным водителем и телохранителем. Восемь лет работал с ним и у меня всегда водились деньги. Я мог отразить нападение вооружённых бандитов, но когда в среде подобных дельцов началась война за территорию, оказался бессилен. Что я мог сделать против двух джипов, из каждого окна которых выглядывало по стволу АКМ. У меня был пистолет, но из этой пукалки успел лишь пару раз выстрелить. Потом наш «Мерседес» подбросило, опрокинуло, и он покатился вдоль дороги. Очнулся в больнице и узнал что все, кто со мной ехал, погибли. Я остался один в кромешной тьме.

— Может быть, зрение получится восстановить? — спросил Данил.

Вместо ответа я на пару секунд приподнял очки и могу только представить, что он увидел — пустые глазницы вместо моих некогда зелёных глаз. Данил промолчал, и я услышал, как позвякивает бутылочное горлышко о стакан — у него дрожали руки. Он хотел мне помочь, но не мог, потерянных глаз не вернёшь. Перед уходом он сказал:

— Подумай, что ты умеешь, на чём сможешь заработать. Я попробую это дело продвинуть.

— Коробки клеить? — с горькой усмешкой спросил я.

— Поройся в памяти. Руками ты много не заработаешь. Работать нужно головой.

Данил ушёл. Я остался один. В этот вечер радио не включал и сидел в тишине. Усиленно думал над словами Данила. Был уверен, что это не пустая болтовня, он был серьёзным человеком и не забывал на второй день о своих обещаниях. Я сидел и перебирал специальности, мысленно прикладывая их к своему состоянию.

Какую работу может делать слепой? Я был спецназовцем, но сейчас для этого не годен. Водить машину, стрелять в людей и драться как Ван Дамм, больше ничего не умел, а теперь всё это ни к чему. «И это всё? — с тоской подумал я — Так мало! Я так ничему и не научился!»

Что-то должно быть ещё, что-то я упустил. Оглохший Бетховен продолжал писать музыку, слепой Стив Уандер играл на рояле и пел, Мересьев без ног летал на самолёте. Вот это люди с большой буквы, судьба их не сломала. А кто я? Жалкий червяк, ползающий в грязи.

— Думай! — приказал я себе. — Ты просто обязан найти выход из этого положения.