Алисон Ноэль - Вечность

Алисон Ноэль

Вечность

Посвящается Джолинн «Снарки» Бенн — моей подруге на много перерождений.

От автора

Благодарю тех, чья мудрость и доброта помогли мне написать эту книгу: Брайана Л. Вайса и Кристину Гикас, показавших мне прошлое, которого я и представить себе не могла; Джеймса ван Праага, научившего меня по-новому смотреть на мир; моего литагента, Кейт Шейфер, умело направляющую меня; моего редактора, Роуз Хиллиард, так бережно относящуюся к моим текстам; корректора вот уже нескольких моих романов, НаНа В. Штёльцль, не дающую мне опозориться перед читателями своим незнанием грамматики; и, как всегда, Сэнди — последнего в мире человека эпохи Возрождения!

Цвета ауры

Красный: энергия, сила, гнев, сексуальность, страсть, страх, эго

Оранжевый: самоконтроль, честолюбие, мужество, заботливость, безволие, апатия

Желтый: оптимизм, радость, интеллект, дружелюбие, нерешительность, склонность поддаваться чужому влиянию

Зеленый: покой, исцеление, сочувствие, обман, ревность

Голубой: духовность, верность, творчество, чуткость, доброта, перепады настроения

Фиолетовый: высокая духовность, мудрость, интуиция

Синий: благожелательность, интуиция, поиск

Розовый: любовь, искренность, дружба

Серый: подавленность, грусть, усталость, пониженная энергия, скептицизм

Коричневый: жадность, эгоизм, предвзятость

Черный: недостаток энергии, болезнь, близкая смерть

Белый: идеальное равновесие

«Но и они хранят секрет:Бессмертие свое».[1]

Глава 1

— Угадай, кто?

Теплые влажные ладони Хейвен прижались к моим щекам так крепко, что ободок ее почерневшего серебряного перстня с черепом оставил темный след на коже. Даже с закрытыми глазами я знаю, что ее крашеные в черный цвет волосы расчесаны на прямой пробор, черный синтетический корсаж надет поверх водолазки (дань школьному дресс-коду), в длиннющей черной атласной юбке — дыра (там, где Хейвен зацепила подол тяжелым ботинком на толстой подошве), а глаза подруги кажутся золотистыми только благодаря желтым контактным линзам.

Еще я знаю, что папа Хейвен уехал вовсе не в командировку, мамин личный тренер — не столько «тренер», сколько «личный», а младший брат сломал ее компакт-диск с записями группы «Эванесенс» и боится признаться.

Все это я знаю совершенно точно, хотя не подглядывала и не вынюхивала, и никто мне ничего не рассказывал. Знаю, потому что у меня — парапсихические способности.

— Скорее угадывай, а то сейчас уже звонок!

Голос у моей подруги хриплый, осипший, словно она выкуривает по пачке в день — а на самом деле всего один раз попробовала.

Я тяну время, прикидываю — с кем бы ей меньше всего хотелось, чтобы ее перепутали?

— Хилари Дафф?

— Бр-р! Не угадала!

Она тесней прижимает ладони, не подозревая, что мне не нужно видеть, чтобы знать.

— Миссис Мерилин Мэнсон?

Она хохочет и отпускает руки. Лизнув большой палец, тянется стереть след от кольца у меня на щеке, но я успеваю раньше. Не потому, что мне противны ее слюни (я же знаю, что она ничем не болеет) — просто не хочу, чтобы ко мне прикасались. Прикосновение слишком многое открывает о человеке, это безумно выматывает, и я стараюсь избегать этого любой ценой.

Хейвен сдергивает с моей головы капюшон и прищуривается, глядя на наушники у меня в ушах.

— Что слушаешь?

Вытаскиваю CD-плейер из внутреннего кармана — я во все свои толстовки с капюшонами вшила такие потайные кармашки, чтобы учителя не замечали белые проводки, которые тянутся у меня из ушей. У Хейвен глаза лезут на лоб.

— Ничего себе! Ты что, на полную громкость поставила? А кто поет?

Она держит плейер между нами, чтобы можно было вместе слушать, как Сид Вишес визжит про анархию в Соединенном Королевстве. Если честно, я даже не знаю, он за анархию или против. Знаю одно: поет он громко, так что ему почти удается заглушить мое ненормально обостренное восприятие.

— «Секс пистолз», — отвечаю я на вопрос и снова прячу плейер.

— Надо же, ты меня еще и услышала! — улыбается Хейвен, и тут звонит звонок.

Я пожимаю плечами. Мне не нужно слушать, чтобы услышать. Правда, упоминать об этом совсем ни к чему. Я просто говорю — мол, встретимся в столовой, и направляюсь через двор к своему классу. Вся съеживаюсь, почувствовав, как двое парней пристраиваются к моей подруге сзади и наступают ей на подол, так что она чуть не падает. Хейвен, обернувшись, делает знак, приносящий несчастье (ну ладно, не приносит он несчастье, этот дурацкий знак, она сама его выдумала), и злобно сверкает желтыми глазищами. Парни тут же отстают и больше к ней не вяжутся. Я вздыхаю спокойней и вхожу в класс, зная, что скоро остаточная энергия от прикосновения Хейвен рассеется.

Направляюсь к своему месту в последнем ряду. Перешагиваю сумку, которую Стейша Миллер нарочно положила у меня на пути, и старательно игнорирую ее традиционное приветствие.

— Лу-узерша! — выпевает она вполголоса.

Усаживаюсь за парту, всовываю в ухо наушник, опять натягиваю капюшон, плюхаю рюкзак на соседний стул и жду, когда появится мистер Робинс.

Мистер Робинс всегда опаздывает — главным образом потому что любит на перемене приложиться к серебряной фляжечке. Ну, это оттого что на него жена постоянно орет, дочка считает неудачником, и вообще все в жизни паршиво. Мне об этом стало известно в первый же день в новой школе, когда я передавала ему свои документы и случайно задела его руку. Теперь, если нужно что-нибудь ему отдать, я просто кладу это на край учительского стола.

Я жду, закрыв глаза, спрятав руки в рукава и переключив плейер с вопящего Сида Вишеса на что-то помягче, мелодичнее. В классе максимальная громкость не нужна. Здесь психическая энергия не так сильно бушует — может, из-за того, что на одного учителя приходится меньше учеников.

Я не всегда была уродом. Раньше я была нормальным подростком. Бегала на школьные дискотеки, влюблялась в знаменитостей и страшно гордилась длинными белокурыми волосами — мне тогда и в голову бы не пришло стягивать их в хвостик и прятать под капюшоном. У меня были мама, папа, младшая сестренка Райли и очаровательный желтый лабрадор по кличке Лютик. Я жила в чудесном доме, в приятном районе города Юджин, штат Орегон. Меня все любили, я была счастлива и не могла дождаться, когда начнется первый учебный год в старшей школе — меня только что выбрали капитаном команды болельщиц. Жизнь моя была полна, выше — только небо. Жуткая банальность, и в то же время — совершенная правда, как это ни смешно.

Впрочем, дальнейшее я знаю понаслышке. После аварии отчетливо помню только одно: как я умерла.

У меня случилась, что называется, «клиническая смерть». Только, можете мне поверить, никакая она не клиническая — самая что ни на есть настоящая. Вот только что мы с сестрой сидели на заднем сиденье папиного компактного внедорожника, голова Лютика лежала у Райли на коленях, хвост собаки мягко постукивал меня по ноге, а в следующий миг, хоп — надулись воздушные подушки, машина — всмятку, а я смотрю на все это со стороны.

Смотрю я, значит, на все это безобразие — осколки стекла, искореженные дверцы, передний бампер стиснул сосенку в смертельном объятии — и понять не могу, что же такое произошло, а сама молюсь: хоть бы наши были живы, успели выбраться, как и я. Тут слышу знакомый лай, оборачиваюсь и вижу: они все бредут куда-то но дорожке, а Лютик, виляя хвостом, скачет впереди.

Я за ними пошла. Поначалу бегом — все старалась догнать, а потом приотстала: захотелось прогуляться по огромному душистому лугу, где деревья словно пульсируют, а цветы трепещут. Только глаза пришлось зажмурить, а то вокруг все расплывалось в сияющей бликами и отсветами дымке.

Я все говорила себе: совсем чуть-чуть погуляю и побегу за ними. А оглянулась — только и успела увидеть, как они улыбаются мне и машут руками, а потом шагнули на мост и вмиг исчезли.

Как я перепугалась! Кидаюсь туда, сюда — а вокруг все одинаковое: белое, теплое, сияющее, мерцающее… Вечный прекрасный дурацкий туман. Я упала на землю, меня колотил озноб, я вся дергалась, корчилась, плакала, кричала, ругалась, умоляла, обещая невесть что, хоть и знала, что никогда ничего не смогу исполнить.

А потом вдруг слышу, кто-то говорит:

— Эвер? Тебя так зовут? Открой глаза и посмотри на меня.

И тут я выплыла на поверхность. Назад, туда, где только боль, и горе, и что-то мокрое и горячее на лбу. Я уставилась на склонившегося надо мной парня, прямо в его темные глаза, и прошептала: