Дашук Алена - Неповторимый Ёлочкин

Дашук Алена

Неповторимый Ёлочкин

По тёмным пустым улицам брёл гражданин средних лет и весьма посредственной наружности. Скучающий дождь, пытаясь развлечься, бил чечётку на его наметившейся уже лысине. Позади мужчины семенило пучеглазое существо с пушистым хвостом-"хризантемой". Существо напоминало пекинеса. В общем-то, банальная история. Пекинесы – народ беспокойный. Желудки у них слабые, а интерес к гастрономическим экспериментам огромный. Вот и выгуливают своих безропотных хозяев в неурочный час. В привычную картинку не укладывались разве что растопыренные над спиной "пекинеса" стрекозиные крылышки. Настораживал и тот факт, что для большинства людей существо было невидимо. Незримого спутника ночного прохожего звали Пшиком. Имя гражданина было Федя Ёлочкин, а вышел он отнюдь не по нужде лохматого питомца. Федя вышел на охоту.

– Что ты упёрся, – пропыхтел обладатель "хризантемы", еле поспевая за хозяином. – Авторитетно заявляю, ни один уважающий себя пегас в такую погоду на улицу носа не кажет.

– У пегасов как раз самая лётная погода. – Федя ехидно прищурился. – Имеются в виду настоящие пегасы.

– Я бы попросил! – Шерсть на загривке существа воинственно вздыбилась. – Вот улечу к какой-нибудь юной блогерше. Кровь-любовь, грёзы-розы – непыльная работёнка, и спрос невелик.

Ёлочкин прикусил язык. Как и многие ловцы пегасов, Федя был поражён жестоким профессиональным недугом – графоманией. Без генератора вдохновения никуда! Пусть и крохотного.

Вспомнилось…

Как-то в парке за Федей увязался жалкий, тощий пегасик. "Выгнали, – шмыгнул он носом. – Собачья жизнь у нас. Хотят – приласкают, хотят – выкинут. Возьми, а?". У Феди сжалось сердце. Куда идти такому недокормышу? Это вольные пегасы носятся, где вздумается – сам чёрт им не брат. Те, что приручены, без человека уже не могут – чахнут. Сколько таких забыто; выброшено со школьными тетрадками, испещрёнными неуклюжими стишатами. И этот пропадёт.

Доброта Федю, как водится, сгубила. Пристроить приблуду не удавалось. От сомнительного вдохновителя отказывались даже поп-дивы – из тех, кто не то что пегасов, пегасиков-то в глаза не видывали. Негламурно как-то. Вот горячий жеребчик с крыльями – это да! Но жеребчиков на всех не хватало. За двадцать лет работы Федя отыскал всего двух. Всё больше ослики, да пасторальные барашки. В последнее время чаще стали попадаться куры и кролики. Были они волооки, слезливы, жеманны. К тому же весьма недороги, поскольку с чудовищной скоростью размножались в неволе. Разумеется, если неволя была от кутюр. Волоокую братию очень любили светские авторессы и модные фотохудожники обоих полов. Брали штук по пять – чтобы с цветом помады и шейных платков гармонировали. С хохлатками и кроликами было просто. Хозяев они не выбирали, послушно отдавались в те руки, которые отсчитали больше купюр.

Высоким спросом пользовались и хряки. Охота на них – сущее наказание! Языка не разумеют, изъясняются рублеными фразами. Матерятся опять же… Требуют мяса, крови и свального греха. Ко всему, вооружены: кто магическими мечами, кто тривиальными "калашами", а кто и бластерами с термоядерными насадками. В какие зловонные дали человечьей природы уносили такие возбудители фантазий, вспомнить тошно! Но шли нарасхват.

Вся эта рычащая, хрюкающая и картинно рыдающая компания тоже летала невысоко, но знала, где расставлены кормушки. Пшик же мог похвастать разве что умильной рожицей, да умел наполнить дом уютным храпом. Комнатный такой пегасик. Баловство одно. Какие оды ни возносил в честь найдёныша Федя, какие рекламные сети ни раскидывал – творцы культурных (и всех прочих) ценностей воротили носы.

И однажды крылатый пучеглазик не выдержал.

– Один ты мои достоинства оценил! Так и быть, останусь.

– Но… – испугался Ёлочкин.

– Не стоит благодарности!

Если пегас кого-то выбрал – пиши пропало. Не отобьёшься.

В первую же ночь несносный пегасик беспардонно разбудил Федю и приказал:

– По коням!

Кое-как угнездившись на затерявшемся под ним крохе, Федя устремился ввысь… Так ему казалось в первую секунду. До тех пор, пока в сознании не пронеслось:

– /Что имя тебе моё?/Умрёт, как прибой печальный…

Тогда-то начинающий поэт и обнаружил, что левитирует в метре от пола. Федя крякнул и, перекрикивая псимонолог, заорал:

– /Что в имени тебе моем?/Оно умрет, как шум печальный/Волны, плеснувшей в берег дальний…/ Пушкин это – наше всё! Бестолочь!

– Правда? – огорчился "пекинес". – И тут не успел!

Ёлочкин ушёл в спальню, громко хлопнув дверью.

– Пригрел, – досадовал он. – Пегас в таблетке!

Сон не шёл. В мозгу бродили смутные тени, посасывало в солнечном сплетении. Вроде, даже схватило живот. Фёдор вернулся к столу.

Побившись с час над исчирканным листом, Ёлочкин простил летучее недоразумение и вновь оседлал его. Они курсировали по квартире. Подлетали к закрашенному ночным фиолетом окну. Наблюдали за снежинками, медленно плывущими в желтоватом сиропе фонарного света. Напротив окна призывно подмигивала вывеска "…птека".

– /Ночь. Улица. Фонарь. Аптека/… – пробормотал Ёлочкин.

– И тусклый, безысходный свет! – загорелся пегасик.

– /Бессмысленный и тусклый свет/,- настиг его угрожающий рык Феди.

– Ах, ну да… Было.

В конце концов, совместными усилиями они нацарапали пару четверостиший.

Успокоенный и благостный Федя отправился спать. На душе чирикали райские птички. Почему так хорошо, Ёлочкин не понимал. Хорошо, и ладно! На подушке покряхтывал во сне утомлённый культиватор вдохновения. Федя осторожно почесал его за ухом.

– Свисту от тебя, злодей – летим, к вершинам вдохновения! – срисовал он бурлящую патетику питомца. – А на выходе пшик. Эх ты, Пшик Вдохновенный.

Так пегасик стал Пшиком. Имя своё ему нравилось – рифмовалось с шиком.

Скоро Ёлочкин вошёл во вкус. Полюбил необъяснимой, болезненной любовью перепалки с Пшиком и молчаливый укор стоящих за спиной титанов поэзии. Упрямо перелицовывая известные со школы строки, сердито бурчал:

– Все мы люди, все человеки! Или только Пушкин осень видел? Может, я чувствую, как он!

Вывесив плоды усилий в Интернет, Фёдор быстро обрёл своих читателей. Ими оказались брызжущие ядом пересмешники. Ёлочкин прослыл непревзойдённым мальчиком для битья. Рождённые из праха строки в прах же и втаптывались. Или стихи из сора?

Феде было всё равно. Профзаболевание стало хроническим, но упоение приносило несказанное. Лечиться Ёлочкин не спешил.

Сейчас, стоя под дождём, Федя обдумывал угрозу пегасика. Знал не понаслышке – окрылённые существа чрезвычайно обидчивы. Зловредный Пшик вполне мог исполнить обещанное.

– Шучу я! – Ловец пегасов заискивающе улыбнулся. – Какие блогерши? Я-то без тебя как?

– То-то! – Пшик покровительственно глянул на хозяина.

В этот миг из эфирных бездн послышался едва уловимый перезвон. Изысканный узор обертонов – точно по хрусталю Сваровски легонько ударяли тончайшим лезвием. Федя насторожился. Пшик тоже навострил уши, повёл носом-кнопкой.

– Кажется, есть, – выдохнул он и с неожиданным проворством метнулся в темноту. Фёдор нырнул следом.

Оставив бренное тело под козырьком какой-то парадной, Ёлочкин приземлился на скользком карнизе старинного особняка. Астральное тело Ёлочкина напоминало физическое примерно, как яйцо Фаберже яичницу. Гибкий юноша с лунно-бледным лицом. По плечам – смешанные с дождевыми ручейками, тёмные пряди. Фиолетовый Шёлковый костюм расшит серебром. Серебрился также подбой чёрного плаща и шпоры на ботфортах. Впрочем, Федю внешность его занимала мало. Гораздо больше волновало сейчас другое.

Неподалёку резвился Пегас – тонконогий и белоснежный, в серых яблоках, с запутавшейся в ночном тумане гривой. Над непарнокопытным потомком Горгоны и Посейдона радужными парусами реяли исполинские крылья. Задними ногами он отплясывал на водосточной трубе, а передними выстукивал ритм по дождевым каплям. Этот странный танец и порождал хрустальный звон, который слышали охотники.

– Как думаешь, не на чужое ли заримся? Вдруг объезжен уже кем,- усомнился Федя. – Уж больно этот ноктюрн на водосточных трубах кое-что напоминает.

Пшик вытянул короткую толстую шею. Нос его мелко подрагивал.

– Дикий, – вынес он вердикт минуту спустя. – Берём!

Федя крался по гулкой от ударов ливня крыше. Азарт заставил забыть, что сейчас под его ногами не прогнулась бы не только кровельная жесть, но и осиновые листья, реши Ёлочкин прогуляться по ним. Выдать охотника могла разве что вибрация ауры, которую способен учуять любой Пегас. Но тот был занят – выстукивал из капель таящуюся в них мелодию. Приближение ловца не замечал. Грянул гром. Легкокрылый потянулся вверх, готовясь схватить молнию. Мелодии мелодиями, но Пегасы всё ещё оставались основными поставщиками небесного электричества ко двору Зевса Громовержца.