Отборная бабушка (СИ) - Мягкова Нинель

Нинель Мягкова

Отборная бабушка

Пролог

— Доброе утро, Варвара Ильинична. Прогуляться идете? И то верно, погодка загляденье. — скороговоркой протараторила консьержка, выскакивая из будки, чтобы помочь мне спуститься с трёх ступенек на крыльце.

Я бы и сама справилась, но зачем мешать человеку выказывать заботу. Обеспокоенность Ларисы моим благополучием объяснялось просто — в каждый свой заезд внучки по очереди одаривали ее то импортными духами, то дорогими конфетами, то еще чем полезным и приятным. Она, в свою очередь, присматривала за мной.

Все-таки одинокая пожилая женщина. Мало ли что случится. Приступ какой, или голова закружится и упаду. Хоть есть кому помочь, если что.

Весеннее солнце неприятно ударило по чувствительным глазам. Они немедленно заслезились, пришлось прищуриться и пониже натянуть шляпку с полями.

Да, я модная пенсионерка. Из тех, которых провожают на улице улыбками и просят сфотографировать. Сумочка, пальто, шляпка, полусапожки не только удобные, но и красивые, на небольшом каблучке — на плоской подошве начинает тянуть ахиллесово сухожилие, проверено. Волосы уложены в сложный узел. Ничего, что половина из него шиньон, по цвету не отличить. Легкий макияж маскирует пятна на увядшей коже.

Все-таки даже в старости хочется чувствовать себя женщиной.

Далеко от дома я не ушла.

Раньше я запросто обходила весь огромный парк, разбитый еще в начале прошлого века. Теперь сил хватало только дойти до скамеечек на его окраине. Не хотелось уходить глубоко в посадки — во-первых, там иногда шастали подозрительные личности, а голова у меня одна, и та хрупкая от старости, а во-вторых, если прихватит какой приступ — из парковых далей на помощь не дозовешься.

Я элегантно поддёрнула просторные брюки и присела на лавочку с видом на дорогу. За мчащимися по трассе машинами было видно двухэтажное серо-бежевое здание. Оно, как ни странно, до сих пор вмещало в себя детский сад. Даже детская игровая площадка, на которой играли сначала дочери, потом старшая внучка, не сильно изменилась. Вместо металлических качелей поставили нечто гамакоподобное, да покрытие проложили — из тех, на которое лучше не падать, хуже, чем об асфальт обдерешься.

Жизнь пролетела незаметно. То ты работающая мать-одиночка, потом бабушка, на которую скинули мешающую делать карьеру внучку, и вдруг ты уже зажившаяся пенсионерка, до которой никому нет дела. У внучек давно своя жизнь, правнучки обе заграницей — одна учится в Англии, другая замуж выскочила за француза. Тем более, им не до одинокой старушки. Хорошо, хоть деньги присылают, а то на пенсию не разгуляешься. Да и зятья заезжают по очереди. Продукты завозят, что потяжелее, вроде молока и консервов, и проверяют заодно, жива ли еще.

Не освободилась ли квартира.

Что-то меня сегодня потянуло на ностальгию.

Я потёрла ноющий висок. То ли на погоду, то ли мигрень начинается.

Кстати о головной боли, вспомнился муж. Десять лет назад я заехала на его похороны. Постояла неподалёку, выслушала много хвалебных речей от сослуживцев и семьи. Второй семьи. Их старший сын родился почти одновременно с нашей младшей дочерью.

О существовании любовницы я узнала случайно. Муж уехал вроде как в командировку, а на следующий день ему позвонили с работы и попросили выйти сверхурочно. Выяснилось, что никакой командировки нет, и не было уже полгода. Все его ежемесячные отлучки тут же выстроились в совершенно иную картину.

Классика, скажете вы.

Ну так классики берут сюжеты из жизни.

Замуж я больше не вышла. Растила дочерей, преподавала в институте, сил к вечеру оставалось только упасть и уснуть. Случились, конечно, пара-тройка быстротечных романов, и не один курортный — женщина я все же здоровая, и довольно долго еще и молодая, так что физиология своего требовала — но в серьёзные отношения увлечения так и не перешли. И обжечься боялась снова, и не нашла, наверное, того самого, единственного.

Боль в виске усилилась, лавой растекаясь от уха к глазу. Я попыталась поднять руку, чтобы помассировать над бровью, и не смогла.

Вскинула полные ужаса глаза на проходящую мимо парочку.

— Мне плохо! — хотела выкрикнуть я, но получился невнятный хрип. Меня поняли и без слов. Парень подскочил, укладывая меня головой на скамейку, девушка заглянула в мое запрокинутое лицо.

— Женщина, вам плохо? Скорую? — я прикрыла согласно глаза, сил говорить не было. Вся воля уходила на то, чтобы сделать очередной вдох.

Хоть я и была готова к смерти — в восемьдесят девять как-то уже свыкаешься с мыслью о бренности сущего — боль оказалась неприятной неожиданностью. Я-то надеялась уйти тихо и незаметно, во сне. А тут и голову сдавило, как щипцами, и дышать тяжело, на грудь будто уже могильную плиту положили. Внутри головы что-то горячо пульсировало, мешая думать связно.

По небу неспешно плыли облака, то прикрывая солнце, то снова разбегаясь. Перед глазами скакали мушки и точки, даже если я их закрывала. Время практически остановилось, разделившись на вдохи и выдохи.

Скорая приехала на удивление быстро. Может, просто рядом оказались.

Двое молодых людей в белых халатах оттеснили от меня помогавшую мне парочку. Один деловито проверил пульс, заглянул в глаза, проверяя зрачки. Другой стащил рукав пальто, споро натянул манжету измерителя давления.

— Сто тридцать на восемьдесят. Бабуль, да вы космонавт. — Хохотнул первый, глянув на показатели. — Как зовут?

Я попыталась представиться, но язык не слушался.

Фельдшер помрачнел, кивнул коллеге, который быстро сбегал за каталкой. Меня перегрузили с лавочки на раз-два — вес у меня птичий, сложно не справиться.

Противно заскрипели колёса каталки, характерно хлопнули закрывающиеся дверцы скорой. Завыла сирена.

— Женщина около девяноста, подозреваю инсульт. — скороговоркой отчитался медик по рации.

Все это я фиксировала, не особо уже понимая происходящее.

Последней осознанной мыслью, метавшейся в угасающем сознании, была:

— Только не паралич. Хочу уйти быстро…

1

Страшно чесался нос.

Я подняла непослушную, тяжелую со сна руку и с наслаждением почесалась, тут же мысленно ойкнув. На самом кончике, как оказалось, зрел здоровенный подкожный нарыв, и он радостно откликнулся дергающей, ноющей болью на неосторожное прикосновение.

«Не паралич. Хорошо» мелькнула мысль и пропала, смытая нахлынувшими воспоминаниями. Скамейка, приступ, скорая… я, наверное, в больнице. Надеюсь, телефон из сумочки не украли, и я смогу позвонить внучкам. Номера я их и так помню, но с аппаратом-то попроще будет.

Приоткрыв глаза, я поискала взглядом сумочку. Осмотрелась еще раз, уже более осознанно.

На палату комната походила мало. Ни тебе белых стен, ни больничной койки. Я возлежала — другого слова не подберёшь — на необъятном ложе, полном одеял и вышивки. Вверх от кровати уходили деревянные резные столбы, и откуда-то оттуда, с высоты, помахивали на сквозняке кисточки балдахина. Я полулежала, полусидела в скоплении шелка и пуховых подушек, укутанная несколькими слоями одежды и пледов по самые уши.

В кресле напротив меня сидела неизвестная девица, вместо униформы медсестры или хоть белого халата облачённая в средневековое платье горничной. Как это называла внучка, косплей. Причём погружение полное, и прическа подходящая, и лицо без макияжа, и даже потертости на платье и переднике натурального вида.

Девица вышивала, низко склонившись над пяльцами.

— Вы кто? — негромко спросила я.

В тишине комнаты это прозвучало, как выкрик. Девица вздрогнула, подняла на меня округлившиеся от радости глаза.

Я тоже вздрогнула, только по другой причине.

Голос, вырвавшийся из моего горла, принадлежал кому угодно, только не мне. Слишком высокий и писклявый.

Самым страшным мне всегда казалось остаться в здравом уме, но немощном теле. Мама моя лежала семь лет полупарализованная. Агония, которой я не пожелаю злейшему врагу.