Клёст - птица горная (СИ) - Ключников Анатолий Страница 5

Вроде бы ничем меня уже не пронять, но тут вдруг прямо на меня в чём мать родила выскакивает моя любимица, бьется с размаху мне в грудь, едва не сбивая с ног, и, захлёбываясь слезами, начинает объяснять, что и куда захотел пристроить наш гость и в какой последовательности. Следом вываливается треклятый любитель клубнички и начинает качать права… тут меня и перемкнуло.

Опомнился я лишь тогда, когда на мне повисла бордель-маман и ещё кучка визжащих девиц, одетых не более, чем пострадавшая. Я к тому времени успел не только свалить придурка на пол, но и попинать изрядно, как новомодный мячик для игры ногами.

— Прочь! Прочь! — кричала маман. — Сгинь с глаз моих! Ты уволен! Уволен! Убирайся!

Я опомнился. Нет, не так: ОПОМНИЛСЯ. Словно глянул на себя со стороны и спохватился: а что я тут делаю, почему я среди этих людей? Как будто я только что жил где-то в другом прекрасном месте, где звучал детский смех, и сверкали зубки одной вредной химички, а моё сознание мгновенно, только сейчас, перенесли в тело охранника развратного места, который мутузит грязного, потного, голого извращенца — и я перестал понимать: зачем я здесь, зачем занимаюсь этим?

Тело одеревенело, как будто и правда стало не моё. Я, покачиваясь, пошёл к выходу; моя феечка ещё дергала меня за рукав, семеня следом, и что-то говорила, жалобно всхлипывая, как котёнок; изредка сзади каркала толстая бордель-маман, грозя каким-то неслыханными карами — а я вообще не слышал, что она там орала. Открывал входную дверь — руки тоже не слушались; ночная прохлада принесла некоторое освежение, и я судорожно сглотнул прохладный воздух.

Я на непослушных ногах шел по спящему городу, освещаемому лишь жалкими жёлтыми пятнами фонарей возле кабаков. Моим последним обиталищем стала крестьянская корчма, сдающая комнаты и вовсе за грошик, работавшая только летом, в тёплое время года, когда селяне везли в столицу свой урожай и живность на продажу, а до зимы я пока не дожил. Крестьяне — люди богобоязненные, не желавшие лезть в драку вдали от дома и потому пившие в меру. Городские сюда совались редко: похоже, им претило общество деревенских мужиков, и только самые нищие студенты не чурались похавать здешнюю кашу за мелкий грош; подозреваю, что они сами тоже вышли из деревни и ещё не успели забыть своих корней. Мне, работавшему вышибалой и ненавидящему насилие, такое место казалось и вовсе райским местом.

Казалось бы, тут всё должно было быть благочинно, как в монастыре, но Нечистый не любит, когда всё хорошо. Случилось так, что как-то раз во время моего ужина тут начал буянить один крестьянский сынок, мордой поперёк себя шире. И ладно бы из-за денег, но, как я понял, изначальной причиной его недовольства стала та, что родной батя запретил ему брать в жёны красную девицу, запавшей в душу этому громиле. Перепив кислого пива после удачного торгового дня, этот отпрыск начал шумно высказывать претензии в ответ на несогласие с его матримональными планами, в результате чего отец этого дивного чада оказался на полу — вместе со всеми теми, кто не успел вовремя соскочить со скамьи. Обиженный подросток поднял дубовую скамью над головой, промычал что-то о том, что никто не хочет учитывать его выстраданное мнение и уже совсем собрался переломить её о свою шею, но тут я подошёл сзади и разбил глиняную кружку о его голову. У меня, знаете ли, тот день тоже оказался слишком нервный.

Мой удар вызвал только удивление — пришлось пинать юношу сзади под коленки. Озлобленная туша рухнула на пол, — оставалось только скрутить её руки и ноги кожаными ремешками и вернуться к трапезе. Проникшийся хозяин объявил, что мой ужин и ночлег в этот день — бесплатные, а также объявил, что, буде мне ещё раз случиться избавить его корчму от погрома, то скидка будет повторена. И даже сам лично вынес мне две бесплатных кружки пива взамен одной разбитой; обиженно плакал неудачливый жених, а его тщедушный отец совал ему под нос свой сухощавый кулачок — парень пускал слёзы и сопли.

Да, было… отец буяна откупился от хозяина, чтобы не терять место, и даже мне сунул медную монету. Я взял, раз заслужил.

…Я постучал в дверь — сынишка хозяина впустил меня в дом; я сразу купил у него бутыль вина и отмахнулся от любопытных расспросов. Зашёл в свою комнатку, вырвал у бутыли деревянную пробку зубами, сплюнул её на грязный пол и сразу осушил половину сосуда жадными глотками. Потом, не снимая сапог, завалился поверх соломенного матраса, и начал думать.

Я слишком понадеялся на то, что быстро разыщу Командира, и он сразу же отправит меня искупать грехи молодости. Из-за этого к поиску работы я относился совершенно несерьёзно и сначала выбирал такую, чтобы легко повернуться и уйти, ни о чем не сожалея. И, похоже, незаметно для себя сделался человеком, на которого солидные работодатели тоже начали смотреть несерьёзно.

А теперь предложение Командира представлялось чем-то призрачным, и нужно было всерьёз подумать о своей карьере. Вышибала — это не тот путь: я как будто оказался на самом дне выгребной ямы, сделал маленький шажок наверх, но моя нынешняя попытка сделать что-то хорошее опять швырнула меня вниз. Быть может, лучше будет устроиться жить к иной вдовушке и честно помогать ей по хозяйству? — тут тебе и еда, и крыша над головой… или в охрану к богатому купцу?

Вот так, отхлёбывая глоток за глотком и глядя в потолок, я лежал и думал, пока не уснул. Мысли, как и тело, тоже никак не хотели меня слушаться, и ничего толкового придумать так и не удалось.

Разбудил меня стук в дверь. Голова раскалывалась от дешёвого пойла, а тошнота подкатила такая, что боялся пошевелиться. Однако, нежданный визитёр проявил настойчивость и колотил по доскам от души; с потолка сыпались тоненькие струйки пыли, мерцавшие в лучах утреннего солнца, а дверной засов жалобно дёргался в неплотных пазах. Я взял за горло пустую бутыль и швырнул её в дверь — глиняные осколки с грохотом разлетелись в разные стороны.

Получилосьотлично: мой удар встряхнул дверь так, что язычок засова окончательно вышел за скобу, и створка со скрипом приоткрылась. За неё осторожно выглянула голова Командира:

— Привет, Клёст! Мне сказали, что ты не выходил. Я уже начал волноваться.

Я вытянул метательный нож, задумчиво взвесил его в руке и швырнул. Лезвие вошло в дверь рядом с головой посетителя, пробив хлипкую доску насквозь.

— О, я вижу, что ты уже проснулся! — жизнерадостно восхитилась голова, не заходя телом вовнутрь и обнюхивая вонзившийся нож, как будто подобную вещицу видела впервые в жизни.

— Ещё слово — и получишь в глаз, — я показал второй нож.

— Я вижу, ты не в духе. Может, мне лучше завтра зайти?

— Запишись на приём у моего секретаря внизу, — я метнул второй нож, воткнувшийся недалеко от первого.

Голова исчезла.

— Кончай дурить! — раздражённо гавкнул Командир, не высовываясь более. — Дело есть!

— Да пошёл ты!.. со своими делами.

— Я-то уйду, а ты что, опять пойдёшь быдло гонять? Не надоело?

— Опять начнёшь фигню всякую предлагать?

— Что!? Да за кого ты меня держишь, щенок?!

Вот как-то так мы и договорились. Командир опять сидел за моим столом, но только на этот раз мы не пили ни капли: у меня уже ничего не имелось, а он, как и тогда, с собой ничего не принёс.

Сказка про синицу в руке и журавля в небе

Я сидел и слушал, как Командир горестно изливал мне свою душу: афера с похищением «огненного» химика провалилась в самом начале: вроде бы и границу перешли нормально, вроде бы обосновались на новом месте, вроде бы начали прощупывать подходы к научному городку Божегории… и вдруг всё мгновенно оборвалось: агентовразоблачили. Успели они отравиться или нет — одному только Нечистому известно, но, по крайней мере, до сих пор дипломатического скандала нет.

Пока я, по словам Командира, развлекался в столице борьбой с хулиганством и расслаблялся в окружении легкодоступных девиц, он, рискуя своей драгоценной жизнью, внедрял агентов в околонаучное окружение и собирал по крупицам драгоценные сведения о привычках интересующего объекта и ломал голову: как бы его выманить в такое место, где человека можно было бы тихо усыпить и захватить?