Михаил Брыжинский - Повидаться с внучкой

Михаил Брыжинский

Повидаться с внучкой

Эх, Москва, Москва! Что иногда творишь с людьми, каким неожиданным боком поворачиваешься к ним!

Да разве мог подумать Гриша, до чего доведёт столица? И в голову прийти не могло такое. А ведь как хорошо было задумано! И на тебе! Точно обухом по башке. Да кто! Самые что ни на есть близкие — жена и дочь, которым доверял как себе. Даже больше, пожалуй. Потому больше, что на самого себя иногда не надеялся. Это случалось, когда отказывала, как он сам говорил, третья тормозная система. Конечно, читатель уже догадался, когда у мужика отказывает эта самая «третья тормозная система». А потому на этом останавливаться не будем. Скажем только: в такое «бестормозное» время забывал о тех острых углах житейских, о которые не раз уже бился, отвязывал язык, не смотрел ни на кого и ни на что, припечатывал слово кому угодно — будь это сельский или колхозный голова, агроном или кто-то иной из «комсостава». И не ради вящего ворчания или скандала. Таков уж был характер. Долго держал внутри себя. До тех пор, пока не становилось невмоготу. И когда потом перед ним оказывался тот, кому, как считал он, нужно было открыть глаза на непорядки в селе или в колхозе, не выдерживал. Высказывал всё, что нагорело на душе. Сколько раз попадало за это! А всё равно уняться не мог. Даже с трактора ссаживали, заставляли пасти колхозных коров. (Это его-то, механизатора, которому что трактор, что комбайн, что автомобиль — друзья-приятели!) Ничего. Выдержал. Стерпел. А куда денешься? Две дочери. Кормить надо. Одевать-обувать. Да не абы как. Они ведь девочки. В лохмотьях не походят. Потому и не спорил насчёт работы. Брался за всё, что ни заставляли. Летом и стадо пас, зимой и на ферме работал: кормил-поил скотину да убирал за ними. И на другие работы выходил, когда дело случалось. Всё копейку зарабатывал. Добытчиком в семье, можно сказать, был один: жена почитай уже лет десять нигде не работала — дали пенсию по болезни. Третью группу. Что это за деньги? Еле-еле себе на лекарства. Да ведь куда деваться? И за то спасибо.

Даша, жена, работала в школе. Учила детишек. Всё было хорошо. Только вот после вторых родов долго не могла оправиться. Да и потом, когда, казалось, более или менее нормализовалась, голова частенько побаливала. Не выдерживала шума. Никакого. Даже громкий звук телевизора причинял ей страдания. Иногда даже сваливал в кровать. Поэтому девочки смотреть фильм какой-то, а тем более, концерт уходили к соседям или к подружкам — жалели маму.

Семейный путь гладким никогда и ни для кого не бывает. Рытвин да колдобин на нём всегда вдосталь. Конечно уж, и Гриша не раз спотыкался на них, шагая по этой дороге. Бывало, и под хмельком домой приходил. Жена — слово, он — два. Поругаются. Однако руку на неё ни разу не поднимал. Чего не было, того не было.

На вид Даша оставалась такой же привлекательной, как и в молодости. Удивительно: ни годы — а ведь скоро полсотни стукнет, ни болезни (оно понятно: все болезни — от нервов) не испортили её красоты. На лице — ни единой морщинки, как к этому времени бывает почти у всех женщин её возраста. И кожа не загрубела — до сих пор гладкая и мягкая, как у девушки. Конечно, себя берегла. Не забывала выпить ни одной таблетки и каждую — вовремя, как предписано было врачами. С каждым годом лекарств становилось всё больше. Всё больше приходилось за них и платить. Да деваться некуда. Жить каждому хочется. Даже очень больным. А может, им ещё сильнее. Кому пожелается считать себя второсортным человеком? Конечно уж, никому.

Гриша это прекрасно понимал. Поэтому сам хлопотал о путёвках в санаторий для неё (добро хоть, в районе свой человек есть, тот всё помогал) и никогда не жаловался, когда Даше в очередной раз приходилось ложиться в больницу. А такое случалось часто: два-три раза в год. И не меньше, чем на месяц. Все дела оставались на нём. Истопить печь, подоить корову, процедить молоко, снять сливки, посуду вымыть, масло спахтать-собрать, свиньям корм сварить, накормить, убраться во дворе, телёнка на попас отвести, напоить… Да разве мало дел в хозяйстве! Без конца. Крутись целый день — и всё равно все не переделать. Кроме этого, надо же и на работу выходить. А если жена попадала в больницу в страдную пору: когда сено заготавливать или картошку выкапывать, тогда Грише и вовсе невмоготу становилось. Хоть и болела она, однако польза от неё по дому всё-таки была немалая.

Девчонки подрастали, и всё больше дел доставалось им. Больше всего, конечно, старшенькой. Лет пяти-шести начала полы мыть, грядки полоть. Подружки в куклы играют — она отцу помогает. Потом ещё больше дел на себя взяла: пищу готовить, стирать. Жаль её было, да нужда заставляла. Зато подрастала ко всякому делу ловкой, человеком, а не баловнем, кто умеет только лицо мазать да наряды выпрашивать.

Плохо ли, хорошо ли (кажется, не совсем худо), но дочек вырастили-выучили; старшая вышла замуж и жила в Самаре.

Потом наступили непонятные времена, которые назвали перестройкой. В колхозе за работу платить вообще перестали. Еле-еле успела выучиться вторая дочь, Таня. Закончила институт, весь город обегала — нет работы. И зачем столько лет мучилась с этой учёбой — стать безработной с дипломом? Дома сидючи никто твой диплом не спросит. Молодёжь из села понемногу стала разъезжаться по разным городам. Большинство — в Москву. Там работа почему-то была, и для всех. Глядя на подруг, уехала туда и Таня.

Как и старшая, скоро вышла замуж. Понятно! Обе красивые — в мать. Для девушки же это — первое дело: попасться на глаза парням.

Родилась дочь, назвали Вероникой. Год не работала, сидела с ней. И хотя, по их словам, платили неплохо, мужних денег не хватало. В Москве жизнь дорогая. Пришлось и ей выходить на работу. Куда девать маленькую? Снова с поклоном к матери. Приезжай, мол, к нам, внучку нянчить. Не раз перечитывали эти письма с просьбами, судили-рядили и наконец порешили Гриша с Дашей: ничего не поделаешь, надо снова помогать. Другого выхода нет. Придётся ей с годик в Москве пожить. Потом, глядишь, ребёнка в садик определят. Тяжело, конечно, будет Грише, но он обещался не разорить хозяйство до её приезда.

Даша уехала, и остался Гриша один. Надеяться теперь не на кого, все дела — на нём самом. И баню истопить, и постирать, и еду приготовить, посуду вымыть, корову подоить, молоко до дела довести, огород полоть-поливать… Поначалу тяжко пришлось. Однако мало-помалу привык. Ведь и лошадь, если долго не запрягать, не желает в оглобли лезть. Но разок-другой запрягут — и перестаёт артачиться.

Про Гришу так не скажешь — давно не запрягали. Никогда не переставал ломать хребет и дома, и на работе. Только теперь на него свалилось столько дел — присесть некогда.

Сено заготовить помог старший брат с сыновьями. И самим, конечно, некогда, страда, однако как не помочь в таком спешном деле? Да в одиночку тут никак и не справиться.

Времени не было даже на Дашины письма ответить. Вначале они приходили каждую неделю, жена всё беспокоилась о скотине, о делах, как он там один управляется. Потом — за две недели одно письмецо, дальше — в месяц одно. А за последнее время и вовсе перестала писать. И Даша, и дочь замолчали. Ни письма, ни весточки. Если поначалу немного даже сердился за то, что в письмах поучает, как да что делать — или сам не знает! — теперь нехорошо становилось на душе из-за другого: стал чувствовать себя брошенным-забытым.

Да и по жене соскучился. Как же иначе, почитай, всю жизнь вместе прожили. И на такой срок оказались в разлуке. Эх, жизнь, жизнь!..

И внучку повидать охота: скоро два годика исполнится, а видел только на фотографии присланной, да и там в пелёнки закутана, только носик и виднеется.

Потому Гриша и собрался в Москву. Дел теперь осталось всего ничего — поздняя осень, считай, зима уже. Скотина давно во дворах, корову доить не надо: в запуске. Забил свинью, чуть не половину отделил для гостинца: больше не унести. Кроме мяса собрал топлёного масла, яичек, лучку-морковки. Овощи выбрал, конечно, самые добрые, покрупнее. Набралось две сумки, тяжеленные оказались. На три-четыре денька оставил присмотреть за оставшейся скотиной брата с женой. Те обещались кормить-поить до его приезда. Ничего, мол, теперь и им с делами полегче, как-нибудь справятся. Езжай, мол, повидай внучку, а как же.

Повидал!

Нужный дом, где проживала Таня с семьей на квартире, найти было несложно: бумажка с адресом в кармане, язык — при себе. Поднялся на лифте на четвёртый этаж, нажал кнопочку звонка. Дверь не открыли. «Это называется — приходи в гости, когда меня дома нет, — огорчился Гриша. — Куда подевались все? Нынче же выходной». А он рассчитывал приехать, когда все дома. И не объявляя наперёд. Гостинцем. Сюрпризом. Вот тебе и сюрприз! Потоптался-потоптался за дверью — делать нечего, спустился вниз. На крыльце подъезда прикурил сигарету и не спеша огляделся по сторонам — он ведь здесь был впервые. Место ему понравилось. Четыре высоких дома поставлены колодезным срубом, между ними — с футбольное поле размером свободное пространство. Точнее сказать, оно не было свободным. Возле всех четырёх домов на специально устроенных стоянках — разного цвета и размера машины. Вся остальная свободная площадь огорожена невысоким металлическим заборчиком, за которой — качели, горки, песочницы, домики, лестнички и прочая детская радость.