Ипполит Калиткин - День крысы

Ипполит Калиткин

День крысы

Подснежником в наших краях местах называют сон-траву. А надо бы назвать мать-и-мачеху, с её жёлтыми невзрачными цветочками: вот настоящий городской подснежник.

Сейчас везде лес, города нет. А весна, говорят, в этом году поздняя. В деревне, из которой я иду, люди вели календарь, истерзав зарубками два столба за долгую осень и совсем уж длинную зиму. Что это была за зима — выжившие запомнят.

Мать-и-мачеха, медуница. Сосны, покорёжившие не только асфальт, но и трупы автомобилей. Тополя с прозрачно-зелёными от не выросших листочков кронами. Тополей мало, сосны их вытесняют — жалко. Мне до сих пор холодно после ночлега в нетопленой квартире. Город вообще плохо приспособлен для жизни. Но некоторые вещи можно найти только тут, например соль. За стеной. Всё, что перед ней, давным-давно обшарили.

Стена — вот она. Слепящее, но холодное свечение перегораживает путь.

С каждой новой пройденной стеной мне кажется, что все эти стены сливаются в одну и крепнут, что всё толще барьер, отделяющий меня от дома. Настоящего дома. Но дороги назад нет, а вперёд идти приходится. Так что я просто зажмурился и пошёл, с привычной аккуратностью переставляя ноги. Пока не иссякло золотистое свечение и ещё немного.

А как сюрпризы надоели… Гораздо хуже, чем стены. Вот такие, которые начинаются раньше, чем откроешь глаза — особенно.

На голову свалилась пахнущая землёй мешковина, сквозь которую проникали колющие лучики света — на этот раз солнечного. Пыль посыпалась в глаза. Толчок швырнул меня влево, кто-то ударил по ноге, вынуждая сдвинуть ступни. Руки вздёрнули, ноги впилась верёвка или ремень. Я дёрнулся и упал бы, но меня держали цепко.

— Научились вязать, — с удовольствием отметил женский голос.

— Ну дык, не первый раз, — отозвался другой, тоже женский.

— Девчонки, вы чего, — произнёс я. В рот тоже полезла земля.

Мешок потянули кверху. Я завертел головой, уворачиваясь от колючих лучей.

Их было не больше десятка. И вовсе не только девчонки, всех возрастов тётки. Хотя, девушкой можно и бабушку звать — не обидится.

Женщины молчали, ждали чего-то, рассевшись на площадке, кто где мог. Успел отодвинуться надоедливый луч, и я, наконец, осмотрелся.

Не было сосновой поросли, зарослей, выбитых временем стёкол.

Не было автомобилей. Почти. В углу двора тосковал ярко-красный запорожец с отдушинами на крыльях, на вид совершенно новый. Ине было трупов. Совсем.

И ещё — не было никакой весны, было местное лето. Пышное лето с густым запахом тополиной листвы, с кистями отцветающей персидской сирени, с яркими, как в детстве, огоньками одуванчиков в некошеной траве газона, с голыми женскими руками и плечами. Бледными плечами: видно, тепло случилось недавно. Была детская площадка с качелями и полной золотистого песка песочницей и турником, к которому меня привязали. Левее, ближе к дому, начинался асфальт: трещины, но не от корней или травы, горелые спички, окурки…

А девчонки молчали и смотрели на меня не по-хорошему.

— Да чего тебе ещё, Анька, — заговорил наконец кто-то ворчливым мужским голосом.

Появилась в поле зрения Анька, немолодая и неопрятная особа, одетая не по-летнему, а в ватник и камуфляжные штаны. Махнула в мою сторону рукой:

— Забирай, Серёга! Тёпленький ещё.

Вот здорово-то…

— Ну, ладно, — хмуро сказал Серёга. — А что вы за это хотите?

— От Костика отстань, что!

— Отвяжись, Анна, — Серёгин голос зазвучал, как у мужа, который в доме хозяин. — У нас с вами договорённость чёткая. А с Костиком твоим ничего не случится.

— Ничего? — удивилась Аня. — Ах, ничего? — повторила она истерически. — Ах ты… тварь ароматная! Сучий вы**к…

Ругалась она вдохновенно, но грязно, неженственно. Серёга не ответил, а когда тётка кинулась на него, просто оттолкнул её и пошёл своей дорогой. Анна ухватила стоявшую у яблони лопату и бросилась снова.

— Ах ты…! — Сергей был немногословен, он вырвал лопату у женщины из рук. Я видел, как Аня упала с рассечённым лбом, а мужчина спокойно исчез в проходе между домами, где в асфальт были врыты столбики. От машин.

— Опять, блин, — сказала одна из сидевших вокруг меня тёток. — Ублюдок, опять. Сколько можно?

— Уберём её, — глухо сказала другая, и остальные согласно поднялись и пошли к Ане. Только одна, мелкая и лохматая, всхлипнула: «Не хочу!» и постояла немного, с ненавистью разглядывая меня, потом поплелась за товарками.

Меня оставили привязанным удивляться такой реакции на убийство подруги. Я многое повидал, но меня до сих пор передёргивает. А их, вроде бы, и нет…

— Видел? Между прочим, пока ты не появился, нас не убивали. Тебя убивали когда-нибудь?

Оказалось, ещё не все ушли, и на бортике песочницы сидит ещё одна девица, конопатая, и задумчиво таращится на меня и играет столовым ножом.

— Убивали, — согласился я. — Но не убили.

— Ладно, — изрекла она невпопад. — Только не думай, что я ради тебя это делаю. Просто убивать не намного лучше, чем когда тебя убивают, а с девчонок и так хватит на сегодня. Ну-ка, гуляй до завтра!

Она приблизилась с решительным видом, будто собралась сдирать с меня этим ножиком шкуру. Лезвие ножа неожиданно легко перепилило стянувшую мои ноги бельевую верёвку. Потом девушка освободила мои руки, отступила и снова оглядела с подозрением.

— Иди, — мотнула она головой в сторону стены. — А то хуже будет, вот честно, хуже!

Своеобразные обычаи в этой общине. Я ничего не понял. Но надо уходить, когда так гонят. Я пожал плечами, зажмурился и пошёл в стену.

Сделать десять, двадцать осторожных шагов. Потом ещё десять шагов, пока режущий глаза золотистый свет не ослабнет…

На этот раз мне просто дали по голове, без всяких затей. Когда прояснилось перед глазами, тётки опять сидели вокруг, и снова било в просвет между домами утреннее летнее солнце. Я лежал на травке, две женщины деловито обматывали мои ноги. Это были те же самые бабы: я сразу узнал курносое веснушчатое лицо своей «благодетельницы».

— Стоило меня отпускать, — сказал я ей укоризненно.

— Это ты вчера его отпустила, Верка? — спросила та, которая вчера предложила унести Аню.

— Не вчера, — оскорбилась Верка. — Врёт, как козёл. — Неделю назад — да, отпустила. Вчера его Сергей задушил. Быстро так, сразу. Как этот его достал, непонятно. А позавчера он из подвала исчез, кто его выпустил? Не я.

Никто не признался — кто отпустил.

— Прощелыга, — с удовольствием сказала Верка. — Проходимец. И ещё врёт, как сивый мерин.

— Так козёл или мерин?

Маленькая изящная девушка подошла ко мне вплотную, заглядывая в лицо, опустилась на колени, ухмыльнулась. И вдруг неторопливо, изящным, как ей, вероятно, представлялось, жестом стянула через голову майку и осталась в коротко и неровно обрезанных брюках. Лифчика под футболкой не было.

— Давайте уколем ему стимулятор, — задумчиво предложила она. — И пусть он подохнет от спермотоксикоза. Глянь, как вытаращился! Ты что, поверил, что я тебя трахать буду?

Она повела передо мной крепеньким бюстом с тёмными налитыми сосками и заржала, как пони. А я и правда чуть было не решил, что они тут озверели без мужиков.

— Ты гад, — сообщила она проникновенно.

Ну вот, теперь ещё и гад.

— Девчонки, — сказал я осторожно. — Что я такое сделал-то?

Моих слов будто не слышали.

— Иуда хуже насильника, — заявила, поднимаясь, Аня.

Точно, Аня! Я даже вздрогнул, когда немытая, в рваном халате под ватником баба подошла ко мне и свирепо заглянула в глаза. Живая, и никаких следов от лопаты на лбу. Фанатичный блеск в глазах лишал желания исповедаться в особенностях интимной жизни, так что я проглотил заверения, что я не насильник и вообще смирный.

— Знаешь, что, подлюка? Сегодня ты никого не изнасилуешь.

Она так нехорошо улыбалась.

— Ань, ты что это собралась делать, — попыталась нерешительно возразить Верка. — Ты разве знаешь, как такое делают?

— Как, как! Как кота! Просто.

— Ань, ты же сама говорила, он вам помочь пытался, — на этот раз вмешалась немолодая рыхлая женщина с бледным лицом. — Серёгу не одолел, но если бы знал, что тот левша…

— Брось, Тамара! Всё честно, — оборвала её девица с крепеньким бюстом. — Так и надо! Знаете, можно леской, затянуть и дёрнуть…

— Как бы ни так, за меня он заступался! Свою шкуру вытаскивал.

— Какой там леской, щипцы надо или ножницы. И прижечь.

— Прижигать ещё? Обойдётся!

Действия мужчин бывают очень мерзкими, но они хотя бы подчинены логике. Скажу честно — я растерялся, когда цепкие ручонки этих фурий опять вцепились меня, связанного по рукам и ногам. Придавили к земле плечи и руки, рвали джинсы и расстёгивали ремень…

Слишком быстро и невразумительно всё происходило. Потом я ослеп от боли в паху.