Я живу в октябре (СИ) - Лыков Максим Страница 21

В итоге, в очередное 25 июля раздался стук в дверь. Солнце уже клонилось к закату, Валера успел оклематься после привычной порции мучений и привести себя в порядок. Он волновался. Как оказалось – зря.

Может быть руководители Паутины и были посвящены в великие тайны существования хомо хронусов, но их гонец был само разочарование. Худой, мосластый, аскетичный, как средневековый суфий, он напоминал автомат. Пакистанский робот. Как он умудрялся добираться до Кабула, Валера так и не узнал. Гонец редко говорил о постороннем. Только сообщения от Паутины и изредка туманные высказывания на общие темы. Даже имени добиться было невозможно.

– Имя не имеет значения, зови меня просто Гонец, – терпеливо отвечал новоявленный суфий. – Готов слушать сообщение?

– Да.

– Валера, ты готов стать одним из нас? – так начал первую речь гонец на чистейшем русском языке. Валера аж вздрогнул. Впрочем, паузы для ответа гонец не предоставил. Валера догадался, что посланец ни черта не понимает из произнесённого, а просто воспроизводит услышанное со всеми нюансами.

– А что будет, когда Паутина достигнет цели? – спросил Валера, выслушав длинную справку о целях организации и задачах агентов.

– История закончится, – спокойно ответил гонец. – Начнётся вечность.

– И всё?

Собеседник не ответил, машинально прихлёбывая приготовленный Валерой зелёный чай. Гонец Паутины плохо вписывался в крохотную кухню. Суфиям не место в душных квадратных метрах.

– Передай, что я согласен стать агентом.

Вот ещё одна черта – все важные сообщения только лично, через гонцов, никаких социальных сетей или почты. Интересно почему? Секретность? Или основатели из столь дремучих веков, что компьютера и представить не могут. Интересно, среди птиц есть сурки? А то можно было бы голубиную почту организовать. Валера нервно хихикнул.

– У тебя есть вопросы? – поинтересовался Гонец, переходя на пушту.

– Пожалуй.

– Сформулируй их кратко и чётко. Я передам руководству. На что допустимо, ты получишь ответ.

– А ты сам не можешь меня просветить?

Гонец пожал плечами. Валера вдруг ощутил неловкость, перемешанную с раздражением. Вид у Гонца при всей невозмутимости излучал недовольное презрение.

– Окей, Гонец. Вот тебе задачка – можно ли вернуться обратно в нормального человека из хомо хронуса?

– Я отвечу сам – нет.

Гонец отставил чашку.

– И вообще, если тебе что-то понадобится, напиши мне сообщение. Номер я продиктую. Если вопрос будет серьёзный, я приду лично.

Когда дверь за Гонцом закрылась, Валера скорчил рожу.

– Серьёзные вопросы… – передразнил он. – Умники.

У него вдруг отпало всякое желание приглашать ещё раз этого типа домой. Прав был Микки – уроды те ещё.

***

Валера чувствовал себя обиженным судьбой. Другие сурки могли встречаться друг с другом, путешествовать. Даже пересекаться с живущими в соседних месяцах в дни новолуния. Но в афганском хаосе никаких возможностей не было. Ближайший хомо хронус обитал в Кандагаре в октябре. А уж июльско-августовских не было в окрестностях на добрые тысячу километров вокруг. Немного нас таких, уродов темпоральных.

Но не успел он как следует приуныть, как радостная Олеська в первый день цикла прислала видеопривет.

– Я нашла тебе парочку! – ликующе кричала она. – В Кабуле теперь два сурка! Лови ссылку!

Редайгули. Так они и познакомились. Наверное, радость Валеры была сродни торжеству Робинзона, приручившего Пятницу. К тому же языковой барьер между ними отсутствовал. Валера весьма сносно трепался на пушту. Впрочем, для двоих, единственно похожих посреди коловорота безнадёжно чужих людей, сближение было неизбежным. Да и какая разница, с чего начинается любовь?

Кабул из чужого испуганного города, задыхающегося от жары, неожиданно превратился в место, где за каждым поворотом ждала новая история, новое слово, новая ласка, особенно трепетная из-за опасности. Месяцы пролетали один за другим.

Благодаря Редайгули Валера обрёл надёжное убежище – полузабытый склад боеприпасов. Здесь было оборудовано несколько комнаток со всем необходимым: кровати, мебель, кухня. А уж ванная была отделана европейскими материалами с восточной роскошью – разве что джакузи не поставили. Наверное, прежние хозяева рассчитывали пережидать здесь с комфортом бомбёжки или уличные бои. Но армейцы успели дать дёру, а талибы то ли не знали о складе, то ли банально не успевали послать сюда людей. В конце концов столь стремительный успех в войне подействовал на них ошеломляюще. Да и переждать-то нужно было всего неделю – до двадцать второго августа. Неделя с Редайгули. Неделя блаженства. Рай после хаоса. Оттуда они прыгали обратно, в свои персональные 24 июля.

Валера был счастлив. Пожалуй, впервые в жизни, он мечтал о том, чтобы время остановилось, приклеилось к этим жарким домам и никуда, никуда не спешило. Но, как говаривала бабушка: «Пирожки и то быстро остывают, а уж любовь…»

Ашраф. Младше Валеры и Редайгули, но наглости хватит с запасом. Так и зыркает масляно-чёрными глазищами. Почему именно в этом месяце? Почему в Кабуле? Афганистана мало, что ли? Райский бункер на троих? Где уж тут рай? У Адама с Евой квартирантов не наблюдалось. Не прошло и двух циклов, как Валеру ошарашили.

– Прости, дорогой. Но тебе нужно найти другое убежище.

Он смотрел на образовавшуюся парочку и не мог найти слов. Да, конечно, одна национальность, культурный код и всё такое, но причём тут отношения? Какого лешего? Чем он хуже? Ведь они с Редайгули определённо были влюблены?

Разъярившись, он послал сообщение Гонцу: «Можно ли предотвратить превращение в хомо хронуса? Не меня, другого человека?» Если уж нельзя самому выйти из игры, то, может, вывести из игры Ашраф? Но унылый Гонец, приковыляв в начале цикла, ожидаемо обломал его «чревато гибелью Вселенной».

Сурок Кабула (II)

Рай вновь обернулся адом. Талибы уже не так страшили Валеру. Он успел адаптироваться и последнюю неделю месяца проводил в новом убежище – закуток в лабиринте улочек вблизи Чар-чата. Для любого восточного города базар – это его сердце. Но при перевороте сердце работало с перебоями – часть торговцев Чар-чата не спешила выставлять товары, а наиболее богатые подались в эмиграцию. Пустующую комнату со следами поспешного бегства и заприметил Валера. В новом бункере было тесно, мебель переломана, даже канализации не было, это вам не кварталы советской постройки. Зато сюда никто не совал любопытного носа.

Здесь, лёжа на сложенных горкой коврах, Валера вынашивал план мести. На улице шумел народ, изредка постреливали, да регулярно тосковали муэдзины. Доступа к интернету у него не было. Запертый в четырёх стенах, лишённый общения, он мучительно гнал от себя видения любовников. «Ревность горше редьки», – вспоминал Валера слова бабушки. Редька-то задом выходит, а вот ревность лезет в голову. «И ведь так будет вечно, – вдруг осознал он. – Месяц за месяцем сладкая парочка будет любиться, а он понуро шляться по пыльным улицам или, как сейчас, бессильно валяться на коврах. Но как изменить вечность? На это не ответили бы ни Олеська, ни сургутский полковник, ни даже Микки».

***

В очередное 25 июля он решил никуда не ходить. Город ему осточертел. Занавесив все окна, заперев двери и включив на полную мощь кондиционер, Валера мог представлять, что его хрущёвка на деле стоит в Киеве.

Дорвавшись после Чар-чата до интернета, он перебирал контакты. Сургутский полковник с раннего утра слал лично сочинённые армейские анекдоты тридцатилетней давности «на почитать». При этом отставник писал столь протокольным языком, что челюсть сводило оскоминой на третьем предложении. Но надо всё-таки ответить человеку, старается же. То же вот, убивает вечность. Олеська в прошлом цикле вышла замуж за июльского сурка из Витебска и теперь каждое утро выкладывала жизнерадостные фотки. Валера искренне за неё радовался и не преминул написать длинное сообщение с пожеланиями, восхищениями и прочей милой чепухой. Вообще, медовый месяц в их ситуации приобретал какое-то новое звучание. Валера, развеселившись было, вдруг вспомнил ещё одну сладкую парочку, и вся радость накрылась медным ржавым тазом.