Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

Андрей Ерпылев

Наследники Демиурга

«Тема ответственности писателя за свое творчество не нова для литературы и, в том числе, фантастики. И все равно авторы вновь и вновь эксплуатируют ее, используя то в качестве основополагающей стержневой идеи, то в виде сюжетно-композиционного приема, то для создания какого-либо образа (в основном, главного героя). Это понятно и оправданно, если произведение получается по-настоящему талантливым и привносит некоторую новизну в раскрытие „вечной“ темы. В случае с романом Андрея Ерпылева мы имеем дело и с тем, и с другим».

Вначале не было ничего. В том смысле, что ВООБЩЕ ничего…

Откуда появился первый способный СОЗДАВАТЬ и кто первым окрестил его впоследствии Демиургом – остается загадкой до сих пор.

Однако, что бы там ни случилось, первый Демиург все-таки создал из ничего ЧТО-ТО. Его ли вина, что этим ЧТО-ТО оказались Вселенная, Земля и населяющие ее многочисленные твари? Мало-помалу способности Демиургов, хотя и более мелких, начали проявляться и у некоторых тварей. Но первому Демиургу, то ли было просто лень переделывать что-то, то ли один раз созданное переделке уже не поддавалось, а разрушать все целиком было жаль, то ли еще по каким-то непонятным или просто нам, убогим, недоступным соображениям, но Демиург удалился куда-то (может быть, новое ЧТО-ТО создавать, с учетом выявленных в процессе пробной эксплуатации недостатков). Созданный им мир никуда, однако, не делся, продолжив развиваться своим чередом, периодически плодя новых Демиургов, которые, в свою очередь, создавали новые миры…

Пролог

Светало.

Угрюмое серое здание угловатым монолитом выступало из молочно-белого туманного марева, окутавшего Лубянскую площадь. Широкие мутные струи дыма лениво выползали из окон второго этажа, смешиваясь с влажной мглой, окутавшей притихший город. Но этот дом-крепость еще жил: с верхних этажей то и дело слышался треск коротких очередей, которым вторил крупнокалиберный пулемет из одного из окон, выходящих на Политехнический музей. Все попытки «заткнуть» неуловимого пулеметчика завершались неудачей. Выстрелов к гранатометам, столь безрассудно растраченных еще до полуночи, катастрофически не хватало, а на гашетку пулемета, несомненно, жал битый волк: он часто менял позицию, не давая осаждавшим пристреляться, а то и замолкал на какое-то время, вселяя в их души ложные надежды. Если были у них души…

Выстрелы в тумане звучали глухо и неестественно, а с расстоянием все звуки гасли настолько, что если бы не голоса в наушниках, то можно было бы представить себе, что на Москву, наконец, опустилось долгожданное затишье. Что стоит задавить вот этот последний очаг сопротивления, и наступит мир. Можно будет стащить с головы осточертевшую каску с пропотевшим насквозь подшлемником, пройтись, не пригибаясь под зыкающими над головой пулями, с наслаждением размять мышцы, разыскать товарища, которого не видел уже несколько дней… Но внезапный порыв ветра с юга доносил звуки канонады, и становилось ясно, что этот пятачок столичной земли еще не самое горячее место на сегодняшнее утро.

Стена тумана колыхнулась, на несколько мгновений показав подбитый танк, замерший черной грудой на углу Пушечной, и снова скрыла милосердной завесой бесформенный нарост, уродующий его башню. На первый взгляд казалось, что это нечто вроде гриба-трутовика, вырастающего на коре деревьев, но человек, скорчившийся за опрокинутым на бок искореженным «мерседесом», точно знал его природу. Не бывает у грибов подкованных ботинок, скукожившихся от огня, но все равно выступающих из намертво прикипевшей к покрытой жирной копотью башне растрескавшейся массы…

Импровизированная баррикада вздрогнула от удара и задребезжала: шальная пуля клюнула в бывший символ роскоши и достатка, заставив человека с автоматом в руках еще больше вжаться в асфальт. Кто знает: вдруг не шальная, а самая что ни на есть прицельная? Но повторения не было, и человек, поправив каску, снова осторожно высунулся из-за автомобиля, вглядываясь в завивающийся мутными струями туман.

Судя по скупым очередям, боеприпасы у осажденных были на исходе, но и осаждающие особенно не шиковали. Грузовики с подкреплением и «расходными материалами» сгинули без следа где-то между Ленинградским проспектом и Лубянкой. И теперь оставалось только гадать – решили «тыловики» переждать лихую ночку в каком-нибудь укромном дворе или КамАЗы давно уже превратились в обгорелые остовы, а их экипажи аккуратно разложены под исклеванной пулями стеной с покосившейся рекламой сотовой связи. Только дилетанты считают, что война – это порядок и дисциплина. На самом же деле, чаще всего, это анархия и беспредел. Особенно война в городе, да еще таком огромном.

Даже командиры не могли поручиться ни за что, в объятом смертью и разрушением мегаполисе, превратившемся в нечто похожее на феодальную чересполосицу, где один район оставался за обороняющимися, другой – за наступающими, а третий, условно нейтральный, мог оказаться оплотом и тех и других. Добавьте сюда лабиринт улиц и проходных дворов, многокилометровые катакомбы метро – и получите далеко не полную картину агонизирующей столицы.

Обе стороны активно пользовались преимуществами городского театра военных действий, совершая обходы и охваты, замыкая друг друга в «котлы» и «мешки», тут же успешно прорываемые. От внезапных ударов из-под земли удалось обезопасить себя лишь пару дней назад, затопив подземелье удачно подвернувшимся газом, но даже самые отпетые оптимисты не могли поручиться за то, что это – надолго. А уж от ударов в спину, из еще полчаса назад считавшихся зачищенными дворов или огня с крыш близлежащих домов не был застрахован вообще никто.

«А что, если к ним подойдет помощь? – тоскливо подумал человек в давно потерявших цвет джинсах, камуфляжном бушлате с вырванными из спины клочьями серой ваты (подкладка покоробилась от крови и стояла колом, но выбирать не приходилось – осенние заморозки пришли совсем некстати) и сбитой набок каске. – Не этот затравленный сброд, а регулярные части? Зажмут нас тут и перещелкают, как зайцев… Гуманничать не станут…»

Иллюзий он не строил: сам два дня назад стаскивал бушлат с мертвого солдатика, с которым поступили без всякой оглядки на международные конвенции, и отлично знал, что с ним было бы то же самое, окажись он в руках противника. А то и пули пожалели бы: довелось ему уже видеть товарищей, оказавшихся на пути прорвавшегося из окружения отряда… Получить широким штык-ножом в живот и потом долго подыхать где-нибудь в пропахшем кошачьей мочой подъезде с сорванной взрывом железной дверью, бережно пытаясь запихнуть обратно упрямо выползающие из нутра кишки, перемешанные с грязью и окурками… Бр-р-р… Лучше уж пуля или осколок.

Асфальт под боком конвульсивно дрогнул, сырой воздух внезапно колыхнулся всей массой, словно от великанского зевка, неприятно вдавив барабанные перепонки, и на фасаде ненавистного здания расцвел исполинский черно-оранжевый цветок невиданной красоты… Еще и еще один…

Обдирая руки о топорщащуюся бритвенными заусенцами металлическую терку со следами серебристой краски, человек вскочил на ноги. Не обращая внимания на дождем сыплющиеся вокруг обломки кирпича и бетона, он сорвал со стриженной ежиком черноволосой головы каску и уставился на неохотно уступающее разрушению здание.

– А-а-а-а-а!.. – хрипло рвался из пересохшего, забитого пылью и сладкой пороховой гарью горла надсадный крик. – А-а-а-а-а!!!..

По пыльно-серому лицу, оставляя в грязи извилистые дорожки юношеской кожи, бежали счастливые слезы…

Часть первая

Реликт

1

Георгий Владимирович Сотников вздрогнул и открыл глаза, настороженно прислушиваясь. В дверном замке, таком же допотопном для современной молодежи, как и сама квартира добротной «сталинской» постройки, поворачивался ключ. Один поворот, другой. Тонкий, еле слышный скрип давно не смазанных петель, ворчливый голос:

– Шарниры-то надо бы смазать, скрипят как… Пап, привет!

Владька, сын. Не какой-нибудь громила, налетчик или убийца хотя бы. Даже жаль…

– Пап! У тебя тут какое-нибудь масло есть, типа машинного? Хотя, откуда…

Сын, как всегда сгорбившись, протопал в кухню, неся в обеих руках наполненные разными угловатыми предметами полиэтиленовые пакеты: один новенький, с рекламой сигарет «Кэмэл» – гордый верблюд на фоне песочно-желтых пирамид, другой – старый, потертый и рваный, непонятно на чем держащийся, с ярко-фиолетовыми по серебристому буквами «BOSS». Опять он словно не заметил молчания отца. Конечно! Разве это обязательно – обращать внимание на едва живую скрюченную развалину в древней, как и он сам, инвалидной коляске?