Максим Макаренков - Дальнобойщик

Джин Вулф

Крен[1]

Новости, что шептал ему радиоприемник, были все те же — под них он вчера заснул вместе с Моной: город поднялся на гребень волны, и все ровненько-аккуратненько. По крайней мере на ближайшие два дня. «Мозги у вас ровные», — пробормотал он и выключил радио.

Он брился, одевался, а Мона все еще спала — выражение лица умиротворенное, выпуклый живот занимает почти весь матрас. Он отчетливо слышал ее ровное медленное дыхание — у него был острый слух.

На подъездной дорожке валялся мячик — резиновый, испещренный следами собачьих зубов. Наверное, какой-то пес играл с ним, пока он катился, а как только мяч остановился, заскучал и бросил. Он поднял мячик и кинул о бетон. Мячик подпрыгнул раз, другой, третий и замер — круглый, как Мона, но не такой довольный. Он забросил мячик в автомобиль и последовал за ним.

Нажать на акселератор, повернуть ключ. Моторчик замурлыкал, будто работать ему было одно удовольствие, будто он знал, что сегодня переутомляться не придется. Мимо размытыми пятнами и полосами проносился знакомый пригород.

Выехав на автостраду, он глянул на высотные здания — там был центр города. В последний раз волна набегала еще до его рождения (гребень совсем другой волны, и ему было трудновато это представить), однако он знал, что тогда уловителей пены еще и в помине не было, их установили позже. Теперь городу, похоже, придется расплачиваться за свою гордыню и за офисные здания, натыканные в такой тесноте, вплотную друг к другу. И расплачиваться не чем-нибудь, а своим существованием.

На работе его терпеливо ждал латунный креномер, надежно привинченный к поверхности стола. Он купил этот прибор в прошлом году, предчувствуя опасность. Длинная ось в точности совпадала с направлением движения плато. Он сощурился, рассматривая стрелки, затем не выдержал и достал лупу. Ноль. Это казалось невероятным: истинное чудо.

К монитору компьютера был приклеен листок бумаги с напоминанием о том, что новый сдвиг, ожидаемый в ближайшее время, будет обратным так называемому текущему крену. Следовательно, придется заново закрепить все, вплоть до мелочей, с учетом этого. Бригада монтажников произведет обход всех помещений. Будьте любезны оказать содействие. Он скомкал бумажку, включил компьютер и занялся «домом мечты» Моны — нелегально, это был его частный проект. Дизайн требовал доработки, но вряд ли ему удалось бы и дальше этим заниматься, проведай кто из начальства, что он отвлекается в рабочее время.

— Можно посмотреть приборчик? — Это был Фил и, конечно, наклонился над креномером без разрешения. Он всегда все хватал без спросу. — Ровно! — воскликнул он. — Ничего себе! Сколько живу, плато ни разу не лежало ровно. Впервые такое вижу.

— И в последний раз. Как и все мы. — Он закрыл файл с проектом дома для Моны.

Фил потер руки.

— Все будет иначе. Абсолютно по-другому. Под другим углом. Эй, старина, хочешь подняться на крышу? Вид наверняка потрясный.

Он покачал головой.

Да, конечно, размышлял он, если плато перевернется, все точно будет по-другому. С ног на голову. И, возможно, именно это и произойдет. Если здание не рухнет, не переломится, когда ударится о воду, то оно согнется и потонет. От воды произойдет короткое замыкание, все электричество вырубится — мгновенно. Лифты уж точно работать не будут. В помещениях и коридорах, возможно, на какое-то время еще останется воздух, а возможно, и не останется. Если воздух и будет, то там, где сейчас нижние этажи. Возможно, ему удастся разбить окно и спастись. Если он проживет достаточно долго, чтобы выбраться на уровень улицы, на край плато, где есть воздух… Но какое же это расстояние? Тридцать миль? сорок? больше?

А Мона, которая осталась дома, в таком случае утонет. «Если плато и впрямь перевернется, лучше мне быть дома с ней, — решил он. — Лучше нам умереть вместе — втроем, с нашим нерожденным ребенком».

На следующий день стрелка креномера уже сошла с нулевого уровня, а резиновый мячик, оставленный на столе, за ночь успел скатиться на край. Рассылая письма, делая рабочие звонки и набрасывая новый проект, он наблюдал, как расстояние, бывшее толщиной в волосок, между стрелкой и нулевой линией неуклонно растет. К пятнице стрелка определенно сдвинулась с нуля и перешла за какие-то отметки, которые он даже разбирать не стал, потому что в пятницу, ясным и еще почти ровным утром, в одиннадцать без каких-то секунд, ему позвонила соседка, Эдит Бенсон, и сообщила, что, когда они болтали с Моной в саду, через ограду, у той начались роды и Эдит отвезла ее в больницу.

Он взял отгул, а когда вернулся на работу, стрелка креномера уже подбиралась к критической отметке — их разделяло расстояние не толще карандаша. Ему показалось, что стрелка дрожит, и он вспомнил свою беседу с владельцем лавочки, где приобрел креномер. Он тогда спросил, почему ось кончается именно на такой отметке, а продавец усмехнулся, показывая замечательно ровные зубы (не иначе, вставные), и ответил: «Потому что если стрелка перевалит отметку, вас уже все равно не будет в живых, чтобы на это полюбоваться».

На этот раз на столе его поджидала записка, сообщавшая, что он проявил халатность и не закрепил стул, который в результате проехал через весь кабинет (стул был вращающийся, на колесиках) и врезался в рабочий стол миссис Паттерсон. Он сходил к ней и лично извинился за оплошность.

К концу рабочего дня между стрелкой и критической отметкой можно было бы втиснуть три его визитные карточки, но четыре уже не влезли бы.

В тот вечер он сидел рядом с Моной в ожидании часа кормления и обсуждал с ней колледжи и профессии. Они дружно решили, что пусть Адриан сам выбирает свой путь. Но разве не повлияют на характер ребенка их собственные взгляды, то, как они его воспитают, да что там — их повседневные разговоры? В десять вечера они поцеловались, посмотрели на Адриана и вновь поцеловались.

— Спокойной ночи, милый, — сказала Мона.

Зная, что она не хочет кормить сына у него на глазах, он ответил:

— Спокойной ночи, дорогая.

Утром, причесываясь, он поймал себя на том, что его мысли, которые, по идее, должна была занимать работа, все время возвращаются к Адриану — и плато. Когда волна пройдет, будут построены новые здания, еще выше и многочисленнее. То есть, конечно, если кто-то выживет — тогда будет кому их проектировать и строить. Его фирма получит часть заказов и немалый доход. Следовательно, перепадет и ему.

Он пожал плечами, вытряхнул из расчески волосы и отложил ее. Скоро, скоро появится новый дом, замечательный, прекрасный дом, который он сам спланировал, с террасой, зимним садом, дом, в котором хватит места на пятерых детей.

Явившись на работу, он обнаружил, что стрелка креномера слегка отодвинулась от критической отметки. Теперь между стрелкой и отметкой свободно поместились бы три визитки, а четыре — впритык.

На крыше паслась стайка его коллег — они любовались зеленоватой водной гладью, простирающейся, куда ни глянь, до самого горизонта. Его схватила за руку секретарша в золотом пенсне.

— Я поднимаюсь сюда каждое утро, — призналась она. — Ведь мы никогда больше не увидим ничего подобного, а сегодня последний день, когда мы так высоко.

Он кивнул, стараясь придать лицу серьезное и довольное выражение. Это была не просто секретарша, а секретарша самого директора Раньше он никогда с ней не заговаривал, а она с ним — тем более.

Ему на плечи легли большие пухлые ладони исполнительного вице-президента.

— Смотрите как следует, юноша. Если запомните этот вид, сумеете мыслить масштабно. А нам нужны сотрудники, которые мыслят масштабно.

— Постараюсь, сэр, — отозвался он.

Тем не менее он обнаружил, что рассматривает созерцателей океана, а не сам океан. Вон рассыльный, веснушчатый паренек, стоит и насвистывает. А вон хорошенькая блондиночка, которая никогда не улыбается.

А там, на самом краю покатой крыши, в полном одиночестве топчется старик Парсонс. Он же вроде на пенсии или нет? Выходит, что нет, раз торчит на крыше. Парсонс установил перед собой древний медный телескоп на треноге, но на горизонт не смотрел. Он пристально вглядывался в толщу воды, в бездну, расстилающуюся перед городом.

— Там что-то есть, в воде? Парсонс выпрямился:

— Еще как..

— И что же?

Узловатые стариковские пальцы расправили жиденькие, почти невидимые седые усы.

— Вот именно это я и пытаюсь понять, мой юный друг, — ответил Парсонс.

— Кит? — спросил он.

— Не-е, не кит. Вы, поди, думаете, раз аппарат хороший, так и разобрать легко, что там. Ан нет. — Парсонс уступил ему место перед телескопом. — Желаете полюбопытствовать?

Он наклонился к окуляру. Парсонс подкрутил какой-то винт, чтобы изображение стало четче.

Там был город — или, по крайней мере, городок. Теперь он оказался на мульде[2], то есть на обширной каменной ступени уровнем ниже, чем их город. Узкие улочки, красные крыши — похоже что в основном черепичные. Над домами вздымался белый шпиль, и на мгновение, лишь на мгновение, смотрящему показалось, что на вершине шпиля блеснул золотом крест.