Роберт Уилсон - Хронолиты

Роберт Чарльз Уилсон

Хронолиты

Robert Charles Wilson

THE CHRONOLITHS

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Baror International, Inc. и Nova Littera SIA.

© 2001 by Robert Charles Wilson

© Мария Акимова, перевод, 2016

© Павел Трофимов, иллюстрация, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Лауреат премии «Хьюго»

Лауреат премии Филипа К. Дика

Лауреат мемориальной премии Джонп Кэмпбелла

Роберт Чарльз Уилсон – великолепный рассказчик.

Стивен Кинг

Этот прекрасный роман, в котором филигранно выписанные персонажи сочетаются с изысканной прозой и потрясающими теориями из области физики, создан для всех любителей качественной научной фантастики.

Publisher Weekly

Великолепное сочетание приключений и серьезных вопросов, воплощенных в очень необычном и неожиданном романе о путешествии во времени. С каждой книгой Уилсон все больше упрочивает свое место среди самых оригинальных писателей современной научной фантастики.

Science Fiction Chronicle

«Хронолиты» – это захватывающий и отрезвляющий шедевр, «Хронолиты» – это настоящий мир – жесткий, точный, неотвратимый – по всем убеждениям читателя, запутанная сеть парадоксов и паранойи.

SF Site

«Хронолиты» – это психологический роман, который дает огромное простарнство для размышлений. Именно такой и должна быть научная фантастика.

Джо Уолтон, Tor

Часть первая

Пришествие хронолитов

Глава первая

Именно Хитч Пэйли, промчавшийся на битом «Даймлере» по утрамбованному песку пляжа, позади танцевального павильона в Хат Тай, и был тем человеком, который позвал меня в свидетели конца эпохи. Моей и всего мира. Но я не виню Хитча.

Ничто не случайно. Теперь я это понимаю.

Он подошел с ухмылочкой, что, вообще говоря, в случае Хитча – дурной знак. Он был экипирован в типичный для того последнего нормального лета прикид американца-в-Таиланде: армейские шорты, пляжные сандалии, безразмерная футболка цвета хаки и пестрая бандана. Приятель мой – здоровенный мужик, бывший морской пехотинец, бородатый и с приличным брюхом. Несмотря на свой наряд, выглядел он внушительно и, хуже того, казался веселым.

Я точно знал, что он провел ночь в шатре для вечеринок с чиновницей немецкого дипкорпуса. Она кормила его печеньем с марихуаной, потом он кормил ее, а потом начался прилив, и они отправились любоваться бликами луны на воде. Если бы он и встал ни свет ни заря, то совсем не таким бодрым.

Мне тоже не нужно было рано вставать.

Посидев пару часов у костра, я пошел домой, к Дженис, но мы долго не спали. Кейтлин слегла с насморком, и весь вечер Дженис то успокаивала дочь, то сражалась с армией огромных тараканов, которые заполонили теплые и липкие от жира щели газовой плиты. Учитывая жаркую ночь и напряжение, нараставшее между нами, наверное, не стоит удивляться, что мы ругались почти до самого рассвета.

Так что ни Хитч, ни я свежими не выглядели и даже думали с трудом, хотя утренний свет и вселял в меня фальшивую бодрость, веру в то, что мир, залитый таким ярким светом, просто обязан быть надежным и вечным. Солнечные лучи наводили глянец на тяжелые воды бухты, высвечивали рыболовные шлюпки, словно точки на радаре, и обещали еще один безоблачный день. Пляж был широким и ровным, как шоссе, дорога в какое-то неведомое и прекрасное место.

– Слышал этот звук ночью? – Хитч начал разговор, как всегда, без предисловий, словно мы и не расставались. – Похожий на рев реактивного двигателя?

Конечно, я слышал его около четырех утра, когда Дженис потопала в постель. Кейтлин, наконец, уснула, и я остался один за покрытым потертым линолеумом кухонным столом с чашкой кислого кофе. Приемник ловил американский джаз, приглушенный до деликатного шепота.

Трансляцию секунд на тридцать прервал странный треск. Словно раскат грома, несколько раз повторенный эхом (тот самый «реактивный двигатель» Хитча), и немного погодя непонятный холодный ветерок застучал по горшкам с бугенвиллеями Дженис, висевшими напротив окна. Жалюзи приподнялись и упали в легком приветствии. Дверь в спальню Кейтлин сама собой приоткрылась, дочка заворочалась под сетчатым пологом, недовольно пискнула, но не проснулась.

Не то чтобы рев двигателя – скорее летняя гроза, бормотание зарождающегося или утихающего шторма над Бенгальским заливом. Ничего необычного в это время года.

– Компашка рестораторов сегодня утром остановилась в «Дюке», они скупили весь наш лед, – продолжил Хитч, – для дачи какого-то богатея. Рассказывали, что дорогу на холме реально разнесло, будто фейерверком или артобстрелом. Деревья вырывало с корнем. Хочешь глянуть, Скотти?

– И на то, и на другое, – ответил я.

– Чего?

– В смысле, да.

Это было решение, безвозвратно изменившее мою жизнь, а я принял его по глупости. И виноват в этом Фрэнк Эдвардс.

Фрэнк Эдвардс в прошлом веке работал радиоведущим в Питтсбурге и составил сборник якобы правдивых чудес («Непонятнее самой науки», 1959), в котором собрал самые живучие сказки, вроде загадки Каспара Хаузера или «космического корабля», взорвавшегося над сибирской Тунгуской в 1910 году. Книга и горстка ее продолжений стали настоящим пунктиком нашего семейства в те времена, когда я был настолько наивен, что воспринимал подобную чепуху всерьез. Отец отдал мне мятое, списанное библиотечное издание «Непонятнее самой науки», и я – десятилетний пацан – проглотил его за три ночи. Думаю, отец считал, что такие истории подстегнут мальчишеское воображение. Если так, то он оказался прав. Тунгуска находилась за тридевять земель от предместья Балтимора, куда Чарльз Картер Уорден засадил свою беспокойную жену и единственного отпрыска.

Я перерос привычку верить во что попало, но слово «странный» стало моим личным талисманом. Странным был мой образ жизни. Странным было решение остаться в Таиланде, когда все контракты улетучились. Странными были длинные дни и ночи под кайфом на пляжах Чумпхона, Самуи и Пхукета; странными, как спиральная геометрия древних Ватов[1].

Быть может, Хитч прав. Возможно, какое-то таинственное чудо приземлилось в нашей провинции. Хотя более вероятно, что там произошел лесной пожар или разборка наркодилеров, однако поставщики говорили Хитчу, что это было «что-то из космоса», а кто я такой, чтобы спорить? Мне и так было не по себе, а тут еще перспектива провести впустую еще один день, отбиваясь от жалоб Дженис. А мне это не приносит удовольствия. Так что, вскочив в седло «Даймлера» и забив на последствия, мы рванули вдоль побережья в облаке сизых выхлопов. Я не задержался, чтобы сообщить Дженис, что уезжаю. Сомневался, что ее это интересует, и к тому же собирался вернуться вечером.

В те времена немало американцев пропадало в Чумпхоне и Сатуне – их похищали ради выкупа, убивали за пару монет в кармане, втягивали в героиновый трафик. Но я был так молод, что меня это не волновало.

Мы проехали «Крутягу Дюка» – хибару, где Хитч якобы продавал рыболовные снасти, а на деле толкал местную марихуану народу с вечеринок – и свернули на другую дорогу. Движение было спокойное – всего несколько фур с рыбных ферм Си-Про, дешевые маршрутные такси и сонгтео[2], разукрашенные, как карнавальные повозки, да туристические автобусы. Хитч гнал с пылом и бесстрашием аборигенов, которые в пути тренируются контролировать мочевой пузырь. Но порывы сырого ветра бодрили, особенно когда мы свернули на автостраду, ведущую вглубь материка, и день только начинался и обещал быть чудесным.

Чем дальше от побережья, тем более гористым становится Чумпхон. Когда мы свернули, то стали почти единоличными хозяевами дороги, пока мимо, обдав нас градом гравия, не проревела фаланга пограничной полиции. Да, определенно что-то случилось. Мы ненадолго остановились, чтобы Хитч облегчился на заправочной станции («Hawng Nam», что буквально означает «Где тут вода?»), пока я настраивал свой портативный приемник на англоязычную радиостанцию Бангкока. Сплошные американские и британские музыкальные чарты и ни слова про марсиан. Но стоило Хитчу вернуться из туалета, как бригада Королевской Тайской армии, три бронетранспортера и несколько дребезжащих хаммеров, пронеслась в том же направлении, что и местная полиция. Хитч посмотрел на меня, я – на него.

– Достань камеру из багажника, – велел он, на этот раз не улыбаясь, и вытер руку о шорты.

Впереди разворошенные холмы прорезал светлый столб то ли тумана, то ли дыма.

Я и понятия не имел, что моя пятилетняя дочь Кейтлин проснулась в дикой лихорадке, и Дженис добрых двадцать минут напрасно искала меня, прежде чем сдалась и отправилась с Кейт в благотворительную больницу.

Здешний врач был канадцем, жил в Чумпхоне с две тысячи второго года и делал вполне современные операции на пожертвования какого-то департамента Всемирной организации здравоохранения. Доктор Декстер, как звали его люди на пляже. Человек, разбирающийся в сифилисе или кишечных паразитах. К тому времени, когда он принял Кейтлин, температура у нее поднялась до сорока градусов, и малышка лишь изредка приходила в сознание.