Евгения Мелемина - Осколки под стеклом Страница 23

Но это была неправда, и Антон знал, и сам отец Андрюша знал.

Антон поднял голову и наткнулся взглядом на бледное лицо спящего Игорька.

Парнишка явно не в себе, крыша у него поехала капитально, но — нельзя отрицать, что сумасшествие не помеха его необыкновенному дару. Антон сам видел — под руками этого мальчишки затягивались смертельные раны, причиненные осколками начиненной металлической обрезью и гвоздями бомбы.

Это многие видели, но мало кто поверил своим глазам, поэтому Антону и удалось вытащить его оттуда, пока тот отдыхал у колеса небольшого грузовичка. Дальше — дело техники. Переждать суету, выбраться из оцепленной зоны, демонстрируя свою рваную, но весомую форму. Никто не задаст вопросов — раз действует человек в форме, значит, так надо.

Это правило.

Непреложное правило, которое нарушить можно, только явившись на площадь в начиненном взрывчаткой поясе.

— Антон, — шепотом позвал его кто-то.

Очнувшись от раздумий, Антон увидел широко раскрытые голубые глаза.

— Я могу остаться здесь?

— Нет, — ответил Антон. — Мы спрячем монетку в копилке. И покажем отцу, что он сумел научить действовать вопреки почти нулевым шансам. Отчаянный поступок смертника подсказал идею.

Отцу Андрюше идея Антона удачной не показалась.

— Ты, дружочек, — сказал он, — тоже еще ребенок совсем. Что на тебя нашло? Пусть паренек здесь поживет. Подлечим его… а потом, глядишь, и закончится все это.

— Да не закончится ничего, — отмахнулся Антон, вынул из кармана свернутую распечатку, развернул ее и показал издалека:

— Тут список болезней, по которым в первую очередь…

Игорек посмотрел. В списке заболеваний наравне с ВИЧ и онкологией красовались наркомания и алкоголизм.

— Но ты не переживай, — утешил Антон. — Это у меня так… приоритетные. Там еще листов десять. По какому-нибудь да пройдешь.

Отец Андрюша сидел неподвижно, упершись взглядом в круглые носки своих ботинок.

— А куда его еще? — рассердился Антон в ответ на этот молчаливый протест. — Его будут среди здоровых искать, а не в Секторах. Вот в Секторе пусть и сидит, на этап все равно не попадет, не будет больше этапов, обещаю.

Игорек, потянувшийся было к банке с тушенкой, приостановился:

— А чего мне там ждать? — спросил он.

— Ждать, пока они испугаются и хвосты прижмут, — отозвался Антон.

Серо-зеленые глаза его засветились.

Игорек посмотрел на свою руку. Она, белая и вялая, висела плетью.

— Увечье есть, — кивнул Антон, — и не будешь заодно культями своими целебными размахивать — толку-то… Давай, поешь, что ли… Хрен знает, когда тебя в следующий раз покормят. А потом будем делать из тебя дитя городских помоек без роду и племени… Водку опять пить будешь.

— Эх, дети, — тихонько вздохнул отец Андрюша.

Глава 7

Башня

Когда Кельше снова ушел, в зале погасли свечи, а негритенок свернул скатерть и утащил гремящий узел с посудой куда-то в угол, Крис обошел свои владения. На стене замерли часы. Гирька-шишечка лежала на полу, привязанная на цепь, словно маленький щенок. На полках громоздились баночки, открытки, веера, свернутые в трубку карты.

Фарфоровая живность следила за ним зелеными глазами.

Крис присел на корточки и извлек из-под шкафа толстую пачку запыленных листов формата А3. Развязал тонкую ленточку, и они распались на тяжелые, как могильные плиты, пласты. Немигающими всевидящими глазами в полной темноте Крис всматривался в собственные записи, от года к году становившиеся все лаконичнее.

Поначалу он даже отчеркивал для каждого свою территорию, и лишь много позже его записи превратились в бесконечную череду дат и имен.

Женщина. 32 года. Жертва фашистского эксперимента под названием «выбор Евы». Она обязана была сама указать на того из своих детей, кого в следующую минуту убьют. Второй ее ребенок после этого должен был остаться жив. Она звонила и просила объяснить, почему не может снова встретить своих сыновей. Крис объяснил. Она не смогла понять чудовищную несправедливость, случившуюся с ней — а Крис, вместо своего привычного «не суди», в первый и последний раз сказал — не убивай.

Его слова не решили проблемы. Люди мыслили иначе — долгими обходными путями, не принимая простейших истин ни при жизни, ни после смерти.

Люди хотели действовать и вмешиваться, не понимая, что состояние покоя принесло бы им куда меньше вреда.

Женщина, сделавшая выбор Евы, совершила убийство, и после этой фразы Крис легко ставил точку, а она — нет, и долго еще объясняла в трубку — хотела спасти хотя бы одного… ведь иначе расстреляли бы всех! Тебе не понять, что значит — стоять под дулами и мучительно выбирать!

Крис молчал. Все это было лишним для него, не имеющим значения, и он просто слушал, зная, что больше ее никто не выслушает.

Сколько их еще таких…

Крис просматривал записи, вспоминая имена и даты.

Не убий.

Не набирай скорость перед пешеходным переходом, даже если у тебя на заднем сиденье рожает жена.

Не берись защищать девушку от хулиганов, если ты разрядник по боксу, а они тощие наркоманы.

Не кидайся спасать мать от пьяного отца с кухонным — конечно, для устрашения, — ножом наперевес.

Не стреляй в человека в форме, даже если он устанавливает на горной тропе незаметную нить растяжки.

Не вводи в вену маньяку-растлителю смертельный усыпляющий раствор, даже если ты всего лишь исполнитель приговора, вынесенного законом.

Все просто, думал Крис, стряхивая пыль с листов. Но у каждого из них своя правда: я хотел защитить, я хотел спасти, я был обязан, я был должен, это произошло случайно. Почему я наказан?

Все правила, думал Крис, были очень просты. Проще не бывает. И хаос начался, как только Кельше сунулся с идеей права выбора.

Они получили возможность выбирать и прикрылись ей, как щитом. Вершителям больше нечем было заниматься — это была последняя черта.

Они никогда не выберут что-то одно, но будут до скончания века натыкаться на одни и те же грабли, принимая их за панацею от всех бед. Им уже ничто не поможет. Правила забыты. Рай был разрушен за один день, рай был разрушен тем, кто обязан был его сохранить — Законником. Криспером Хайне.

— У меня отпуск, — шепотом сказал Крис фарфоровым кошкам. — Слышите — тишина. Телефон не зазвонит, пока все не вернется на свои места. Я никому пока не нужен. Я никому не нужен…

Он выпрямился, оставив листы на полу — перепись многочисленных судеб, жизней, трагедий и смертей. Подошел к окну. Город лежал за ним, похожий на черного пса с перебитым хребтом. Город выл на круглую алую луну.

Над городом раскатывались удары грома. На юге взметнулся алый вихрь и потянулась к небу черная дымная вуаль. Ударило на юге, у больницы, потом еще и еще раз, у зданий медицинских центров и правительства, станций снабжений. Искры летели над городом. Спешно, захлебываясь, неслись куда-то сирены. Мерно ударялись в асфальт тяжелые военные ботинки. Щелкали одиночные выстрелы. Надсадно орал что-то громкоговоритель.

Город выл, не в силах зализать столько ран сразу, и желтые электрические глаза его гасли. Останавливался транспорт. Гасли табло на вокзалах. Где-то накренился строительный кран. Город давился оранжевыми искрами, ворочался, ломая ребра мостов. Взрыв, взрыв, еще и еще один.

Крис смотрел спокойными немигающими глазами и отвернулся только тогда, когда на серебряном столике негритенок прикатил чашку дымящегося чая и блюдечко с мятным печеньем.

— Отпуск, — повторил Крис, задергивая длинную тяжелую штору. — Лет на десять-двадцать…

* * *

Ящерицей он полз по ярко-красным рыхлым барханам, обжигая ладони о раскаленный песок. Над головой висело идеально круглое солнце, тоже алое, с острым краем. Справа топорщились тонкие пики, заканчивающиеся крючьями. За ними зияла пропасть.

— Где-то тут должен быть мост, — фыркнул Кайдо. — Где мост-то? Твою же налево…

Он повернул голову и посмотрел налево. Ничего. Только густое марево колыхалось у горизонта.

— Если бы… я… — Кайдо подтянулся на руках и уткнулся лбом в песок, отдыхая, — был немного… поумнее…

Не быть тебе умным, вздохнул внутренний голос. По статусу не положено. Впрочем, пить-есть тебе тоже по статусу особо не полагается, поэтому ползи дальше, сам ведь сказал — где-то тут есть мост. Мост должен быть — Кайдо его помнил, — навесной, с широкими серыми канатами по бокам, с шаткими досками.

За мостом развилка, а на развилке камень, где написана дата рождения и смерти каждого, кто удосужится прочитать. За камнем — город с алыми крышами и белой стеной, город, в котором росли когда-то золотые яблоки, в кузницах которого раздавался мелодичный перезвон, ковали прямые тяжелые мечи.