Алена Муравлянская - Страшненькие сказочки на ночь

Страшненькие сказочки на ночь

Алена Муравлянская

Редактор Ольга Чеботарева

Иллюстратор Тинн Сулиен

© Алена Муравлянская, 2017

© Тинн Сулиен, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4483-7854-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Один мой друг пишет книгу, ничего не придумывая: внимательно смотрит по сторонам и переносит на бумагу бесчисленные тонкости отношений, возникающих у людей друг с другом или с миром вокруг. С его точки зрения, моя книга может показаться сборником страшилок, придуманных историй, сказок – ведь именно так и называется, «Страшненькие сказочки на ночь». Легкое чтиво, одним словом.

…Но знаете, настоящего в этой книге куда больше, чем придуманного. Как отличить одно от другого? Легко.

Когда будете читать, то поймете, что внутри отзывается только оно, настоящее.

P.S. Читайте книгу на ночь, лучше вслух – это самый лучший способ получить от нее самое большое и страшное удовольствие;)

Говорят, если подойти к зеркалу в сумерках и глядеть в него, не отрываясь, изображение начнет искажаться и пугать вас. Если не останавливаться и продолжать смотреть, то в какой-то момент все успокоится. А потом в зеркале отразитесь такой вы, каким стали бы, если бы с вами случилась вещь, которую вы больше всего боитесь.

Говорят, страшнее всего увидеть в этот момент свое привычное лицо.

Кладбищенская сказочка

Мамочка, здесь, под землей, всегда тихо. В могиле даже уютнее, чем наверху – ничего не слышно, можно дремать, смотреть сны, такие яркие, что после них долго не можешь прийти в себя: ошарашенно смотришь на темноту вокруг и думаешь – как я здесь оказалась? А сон медленно-медленно, как леденец во рту, тает, оставляет привкус чувств, забытых, сочных, живых.

Большинство не любит подниматься наверх. Лично я считаю, что это нестрашно и даже волнительно. Можно целый день в году провести под небом, погулять по кладбищу, поговорить с такими же, как ты, высунувшими нос на поверхность. Даже на живых можно посмотреть! На переломе октября с ноябрем уже холодно, они редко бывают у нас подолгу, поэтому каждый живой – долгожданный гость: на него смотрят, перешептываются (будет что вспомнить!) а он не видит, но ежится, будто чувствует взгляды, уходит быстро, суетясь.

Вот бы однажды увидеть тебя, мамочка.

Для меня подниматься к серому тусклому небу – радость, но мало кто это делает, потому что приходится возвращаться. К закату солнца тебя начинает медленно и неотвратимо тащить назад, и ты беспомощно возвращаешься к своей могиле и погружаешься в плотную ледяную землю, по капельке, неторопливо. И такое ощущение, как будто снова умираешь – пронзительно одиноко, тоскливо и холодно. Мне кажется, что день наверху стоит того, чтобы снова умереть к закату, но большинство так не считает. Поэтому нас, гуляющих наверху, совсем немного. И мы, конечно, стараемся держаться вместе. В одиночестве гулять по кладбищу жутковато.

Некоторые могилы совсем пустые. Говорят, что те, кто в них лежат, как-то просто взяли и приняли свою смерть, смирились с ней и исчезли. Куда – непонятно. Я знаю точно, что их тела лежат в земле, а сами они где-то далеко-далеко. Такие, как я, им немного завидуют – мы-то как раз смириться со своей смертью не можем, поэтому и остались тут. Не знаю, как другие, но я изо всех сил стараюсь… и все не могу принять это как данность. Ну как, как могло получиться, что этот человек, который навел на меня оружие, взял и выстрелил? Мне очень грустно, мамочка, что тебе пришлось это увидеть. Может быть, если бы мы могли хотя бы раз встретиться и поговорить, если бы ты пришла и успокоила бы меня, сказала: «Оленька, хватит уже цепляться за старое, впереди столько нового», как ты всегда мне говорила, может, тогда я бы улетела отсюда облачком.

Но…

Но ничего, мамочка, мне еще повезло. В земле много таких, которые вообще не понимают, что умерли. Их слышно еще издалека – когда таких вносят на кладбище, никто из живых и не слышит, что покойник заходится криком от ужаса: «Почему вы положили меня в гроб, почему вы принесли сюда, почему опускаете в землю, не надо, родненькие, я же живой, пожалуйста!».

Но его слышим только мы, и мы ничего не можем сделать – таким даже не объяснишь, что с ними случилось. Это надо понять самому. Бывает, они годами кричат: подходишь к могиле и слышишь это надрывное, надсадное: «Помогите, я не хочу здесь быть!». Почти все новенькие через это проходят, но кто-то осознает быстро – как я, а кто-то – не понимает никогда.

Иногда мы, те, кто просыпается к последнему дню октября, не сговариваясь, подходим к оградке и смотрим наружу. Пейзаж меняется. Несколько лет назад здесь был лес, теперь – большая дорога с гудящими машинами, и с каждым годом она все шире и все больше, и все ближе к нам. Ходят шепотки, что однажды дорога займет и кладбище. Наверное, рано или поздно, так и будет. Но что случится с нами тогда, мамочка? Будем ли мы подниматься наверх из закатанных под асфальт могил? Будем ли дремать под шорох тяжелых шин самосвалов?

Наверное, это будет немного похоже на шелест дождя. Помнишь, мамочка, в детстве я всегда засыпала под звуки дождя, как… как убитая.

Я очень скучаю по тебе, мамочка. Если бы я могла с тобой поговорить! И каждый год, поднимаясь наверх, я отчаянно мечтаю, что меня будешь ждать ты. И ты сможешь утешить меня, убедить смириться и не цепляться за прошлое, поддержать. И я знаю, что тогда точно что-то переломится, пойдет иначе, и я, может быть, смогу уйти отсюда, но…

Но из твоей могилы по-прежнему не доносится ни звука.

И я обреченно возвращаюсь в соседнюю – свою.

Ты знаешь, у мертвых тяжелый взгляд…

Ты знаешь, у мертвых тяжелый взгляд.

Ты понимаешь это, когда парень напротив

утыкается в тебя своими мутными глазами, молчит,

и двери осторожно открываются и осторожно закрываются,

а он все смотрит. И ты перебираешь все варианты —

упрямо не отводить глаза – а вдруг он псих какой-то и кинется,

или смотреть в пол, пока он не уйдет, и пусть себе одерживает победу

в этом дурацком соревновании, и когда ты решаешь все-таки не смотреть,

то понимаешь, что место напротив тебя пустует, а поезд как раз остановился

в темном тоннеле – как будто остановка по требованию для тех, кто умеет сходить через закрытые двери.

Или когда ты пьешь чай у друга, вечером ли, готовясь спать на гостевом диванчике,

или днем, заскочив по делам и оставшись на бутерброды, и друг выходит на минутку,

а тебе кажется, что в этой комнате все равно есть кто-то второй, и этот второй тоже пьет

свой невидимый чай, жует бутерброд и рассматривает тебя – слишком внимательно, чтобы это было вежливым. Но в комнате пусто, и пока ты стараешься отделаться от этого странного чувства, оборачиваешься и видишь портрет, черно-белую фотографию, советскую такую, с которой на тебя смотрит незнакомец с прозрачными глазами. А, это дедушка, поясняет друг, мы даже немного похожи, и ты вежливо киваешь, и стараешься найти для себя угол, чтобы дедушкин взгляд не доходил до тебя, но не выходит: в конце концов, он здесь дома, а ты – в гостях, так что приходится считаться с его вниманием.

Или когда идешь по гулкому пустому коридору своей новостройки, и понимаешь, что кто-то идет за тобой – спускается по лестнице, заходит в лифт, шагает до квартиры, и даже если чужих шагов не слышно, ты точно это знаешь, и держишь в кулаке тяжелую связку ключей – на всякий случай. И вот ты закрываешь дверь дома изнутри, чуть быстрее, чем обычно, и знаешь, что этот кто-то сейчас стоит снаружи и смотрит на тебя сквозь дверь, и через час, и через два, и через три он не уйдет. И ладно бы ты жил в старинном доме, где эти мертвые такие же жильцы, но в новостройке-то откуда? Но ты не знаешь, что, по статистике, на стройках несчастных случаев как раз по человеку – на дом, на этот новый дом до неба, а в коридорах очень-очень скучно…

Или когда в своей прихожей ты смотришь в спальню, где внуки как раз готовятся ко сну – ну как готовятся, да не готовятся, а бесятся, кидаются подушками. Ты думаешь, что было бы так здорово сводить их в парк, в тот парк, где они гуляли еще маленькими, настолько, что не помнят, и найти тот тополь до небес, который был твоим в детстве, и торжественно сказать им: «Теперь он ваш, смотрите, какие широкие ветки, можно не бояться упасть». Надо пойти в выходные, решаешь ты, а внуки с воплями сцепились друг с другом за одеяло, немного похожие на тебя, особенно старший. И тут он как раз становится необычайно серьезным, ловит твой взгляд, подходит к двери и закрывает ее перед твоим носом.