Дин Кунц - Нехорошее место Страница 37

У каждой кошки органы обоняния были куда чувствительнее, чем у нее, и каждая воспринимала идущие от нее запахи не так, как сама Виолет. Естественные запахи ее тела они находили странными, но приятными, интригующими, но знакомыми.

Она могла обонять, видеть, слышать и ощущать себя и через органы чувств сестры-близняшки, поскольку всегда была неразрывно связана с Вербиной. По желанию она могла легко войти в мозг других живых существ или отключиться от него, но Вербина была единственным человеком, связанным с ней подобным образом. Связь эта существовала с момента их рождения, и Виолет при всем своем желании не могла хоть на мгновение ее разорвать. Она могла не только внедряться в мозг любого животного, но и контролировать его, а вот мозг сестры — нет. В их паре не было кукольника и марионетки, это была особая, священная связь.

Вся жизнь Виолет прошла среди обрушивающихся на нее водопадов ощущений, потоков звуков, запахов, видов, вкусов и прикосновений, которые поступали в ее мозг от органов чувств, как собственных, так и принадлежащих бесчисленным животным. Часть детства она даже страдала аутизмом, сокрушенная информационным потоком, который не могла осмыслить. Но потом она научилась контролировать этот поток, направила в жесткое русло вместо того, чтобы позволять и дальше захлестывать ее с головой. Только тогда она решилась общаться с окружающими ее людьми, сбросив с себя кокон аутизма, так что говорить научилась только в шесть лет. Так и не смогла выбраться из этого потока экстраординарных ощущений на относительно сухой берег жизни, на котором пребывали люди, но по крайней мере начала общаться с матерью, Конфеткой… список можно было продолжить, но длинным он не был.

Вербина не смогла приспособиться к окружающему миру так же, как Виолет, и, похоже, шансов на это у нее уже не было. Выбрав жизнь, ограниченную исключительно ощущениями, она не выказывала ни малейшего желания тренировать и развивать свой разум. Не научилась говорить, кроме сестры, никто ее не интересовал, а мир предпочитала познавать через органы чувств всякой и разной живности. Бегала, как белка, летала, как ястреб или чайка, испытывала половое возбуждение, как кошка, охотилась и убивала, как койот, пила холодную воду из ручья пастью енота или полевой мыши, входила в мозг суки в период течки, когда ее сношали псы, одновременно испытывала ужас загнанного в угол зайца и жгучую радость лисы-охотницы. В такой степени наслаждаться полнотой жизни могла только она, Вербина, да еще Виолет. И она предпочитала огромность и разнообразие ощущений мира дикой жизни относительной сухости и приземленности существования других людей.

И теперь, пусть Вербина и спала, какая-то ее часть находилась вместе с Виолет в парящем под облаками ястребе, потому что даже сон не мог полностью оборвать связь, соединяющую их разумы. Информационный поток, поступающий от органов чувств других существ, формировал не только их жизнь, но и сны.

Грозовые облака темнели с каждой минутой, но ястреб продолжал кружить над каньоном, который начинался за участком Поллардов. Он охотился.

Далеко внизу, между сухих шаров перекати-поля и редких островков травы, толстая полевая мышь выскочила из укрытия. Побежала по дну каньона в полной уверенности, что наземных врагов поблизости нет, но не подозревая о пернатом хищнике, который наблюдал за ней с высоты.

Инстинктивно понимая, что хлопанье крыльев слышно на большом расстоянии, ястреб сложил их на спине и спикировал на грызуна. И хотя Виолет переживала это пике уже бессчетное число раз, она затаила дыхание, вместе с ястребом камнем падая на тысячу двести футов, ниже уровня земли, ко дну каньона. Желудок ее, казалось, поднялся к горлу, от ужаса перехватило дыхание, и с губ от волнения сорвался лишь стон.

Лежащая рядом с ней Вербина тоже чуть слышно вскрикнула.

На дне каньона мышь замерла, почувствовав неумолимо надвигающуюся опасность, но не понимая, с какой стороны ее ждать.

Ястреб в самый последний момент раскрыл крылья. И их резко возросшая поверхность обеспечила столь необходимое торможение. Вытянув лапы, он схватил мышь когтями, прежде чем она успела отреагировать на шум крыльев и попытаться убежать.

По-прежнему оставаясь в ястребе, Виолет проникла в мозг мыши за мгновение до того, как хищник запустил в нее когти. Почувствовала хладнокровную удовлетворенность охотника и жаркий страх дичи. Будучи ястребом, ощутила, как острые когти прорывают шкуру и толстые бока мыши. Будучи мышью, испытала резкую боль. Птица смотрела на пищащую в ее когтях мышь, наслаждаясь властью над ней, точно зная, что голод будет утолен. Ястреб триумфально заклекотал, и звуки эти далеко разнеслись по каньону. Чувствуя себя маленькой и беспомощной, охваченная страхом, мышь посмотрела в безжалостные глаза птицы и прекратила бороться, замерла, смирившись с неминуемостью смерти. Она увидела, как опускается мощный клюв, поняла, что ее сейчас разорвут на части, но уже не чувствовала боли, а в следующее мгновение просто перестала существовать. Ястреб вскинул голову, чтобы теплая кровь и куски плоти из клюва упали в желудок.

На кровати Виолет повернулась лицом к сестре. Пробужденная от сна остротой впечатлений, испытанных ястребом и мышью, Вербина пришла в объятия Виолет.

Обнаженные, пах к паху, живот к животу, грудь к груди, близняшки обнимали друг друга, дрожа всем телом. Обе тяжело и учащенно дышали и не могли успокоиться, пока ястреб не ухватил клювом последний кусок окровавленного мяса и, хлопая крыльями, вновь не поднялся в небо.

Внизу остались участок Поллардов, зеленая изгородь, крытый шиферной плиткой, нуждающийся в покраске дом, двадцатилетний «Бьюик», принадлежащий матери, на котором иной раз ездил Конфетка, кусты роз, усыпанные красными и желтыми цветами, которые росли вдоль заднего крыльца. Виолет увидела и Конфетку в северо- восточном углу участка.

По-прежнему обнимая сестру, покрывая нежными поцелуями шею Вербины, щеку, висок, Виолет приказала ястребу покружить над братом. Глазами птицы увидела, что он стоит, опустив голову, у могилы матери, скорбит о ее уходе, как скорбел каждый день, без единого исключения, после ее смерти много лет назад.

Виолет не скорбела. Мать была для нее почти такой же незнакомкой, как и все люди, живущие в этом мире, и смерть этой женщины не вызвала у нее никаких эмоций. Более того, поскольку Конфетка тоже обладал сверхъестественными способностями, Виолет чувствовала, что он ближе ей, чем мать. Но никакого значения это не имело, потому что, по большому счету, она практически не знала его, да и не хотела знать. Как могла она сблизиться с тем, в чей мозг ей не было доступа, чьи ощущения не становились ее ощущениями? Настоящей близости она могла достичь только с Вербиной и с представителями животного и птичьего мира. Она просто не знала, как вести себя с тем, кто не был напрямую связан с ее разумом. А если она не могла любить, то, само собой, не было речи и о скорби.